а зори здесь тихие банный день
Была ли оригинальна «банная сцена» Станислава Ростоцкого?
Если в повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» из банного эпизода удалить возгласы (типа — ты русалка, у тебя кожа прозрачная, с тебя скульптуру лепить…), то он будет выглядеть довольно скромно…
«Тот день банным был, и, когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую, как на чудо, глядели… В отделении у них замухрышка одна была, Галка Четвертак. Худющая, востроносая, косички из пакли и грудь плоская, как у мальчишки. Женька ее в бане отскребла, прическу соорудила, гимнастерку подогнала — расцвела Галка».
И тем не менее режиссер Станислав Ростоцкий из этого писательского минимума в своем фильме создал полновесную сцену, считая этот эпизод очень важным для всей идеи фильма — ведь эти красивые и юные девушки наравне с мужчинами несут все тяготы войны и вскоре погибают от пуль фашистов.
Сцена стала настолько яркой и значимой для фильма, что во всех последующих ремейках (не экранизации повести, как заявляли последователи, а, по сути, именно ремейках фильма Ростоцкого) она была повторена. В тех или иных вариантах.
Так Ренату Давлетьярову (ремейк 2015 года) «банной обнаженки» показалось маловато, и он добавил сцену купания героинь под водопадом.
Китайский режиссер Мао Вэйнин (ремейк 2005 года) за неимением в Китае русской бани поместил приглашенных в сериал русских актрис в японские (?) фурако — огромные деревянные бочки с горячей водой.
Но насколько была оригинальной «банная сцена» девушек в военное время? Вряд ли судьбы девушек на войне волновали только Ростоцкого и автора повести. Поднималась ли до них в искусстве эта тема в именно таком аспекте?
Неожиданный ответ на этот вопрос нашелся на сайте SA-kuva среди 160 тысяч финских фотографий времен Второй мировой войны. И интересное совпадение — совпадение по времени вымышленных автором повести событий («Шел май 1942 года») и реальных событий, имеших место, но… по другую сторону фронта.
Небольшая историческая справка по военной ситуации в Карелии — месте, выбранном автором повести для сюжетной линии.
Карельский фронт существенно отличался от других фронтов Великой Отечественной войны. Он был самым протяженным — более полутора тысяч километров, и самым малопригодным для человеческого существования. Суровый климат и сложнейший рельеф местности (скалы, непроходимые болота, быстрые реки и студеные озера, сильные морозы зимой и дурная погода летом) обусловили бездорожье и малонаселенность.
Отсюда и вторая особенность Карельского фронта: он не имел сплошной линии фронта — только очаги сопротивления со своими линиями соприкосновения с противником, с незакрытыми участками между ними, через которые просачивались в тыл соперника как советские партизанские отряды, так и диверсионные группы противника Красной армии (в основном — финские, гораздо реже — немецкие).
На ребольском направлении (Реболы — село в Центральной Карелии) войска Красной армии сдерживали наступление финской 14-й пехотной дивизии, стремящейся выйти к Кировской (Мурманской до 1935 года) железной дороге и Беломорско-Балтийскому каналу. После ожесточенных боев линия фронта на этом направлении надолго — с конца сентября 1941 до июня 1944 года — установилась восточнее Ругозера (Рукайярви), где обе стороны закончили оборудование плацдармов, опорных пунктов и подготовились к окопной войне.
По всей видимости, отсутствие активных боевых действий на этом участке Карельского фронта позволило солдатам финской 14-й пехотной дивизии разнообразить свой досуг и поучаствовать в своеобразном конкурсе поделок.
И как тут не вспомнить фразы повести Васильева:
«От тишины и безделья солдаты млели, как в парной».
Итак, в мае 1942 года, задолго до того, как у Бориса Васильева возникла идея написать повесть, а Станиславу Ростоцкому экранизировать ее, в оккупированной финскими войсками деревне Андронова Гора (Онтросенваара), где располагался штаб 14-й пехотной дивизии, была организована выставка конкурсных работ.
Среди самых престижных работ, выполненных солдатами дивизии на досуге и представленных на конкурс поделок (кубков и чашек из дерева, плетеных сумок и лаптей из бересты), внимание фотографа привлек рисунок девушек в бане. 
Из престижных работ конкурса, Рукайярви, Онтросенваара, май 1942 г.
Фото: SA-kuva
Поскольку страсть финнов к сауне стала практически их второй национальной религией, то не удивительно, что финский солдат на досуге написал картину на банную тему.
Возможно, она принадлежит кисти младшего сержанта Саркама (Sarkaman), который в том же мае 1942 года снят фотографом за работой над картиной «Сквозь огонь и дым из местности Омеля» (Омеля, она же Емельяновка, была местом ожесточенных боев в сентябре 1941 года). 
Картина сержанта Саркамы «Сквозь огонь и дым из местности Омеля», Рукайярви, Онтросенваара, май 1942 г.
Фото: SA-kuva
Вряд ли в дивизии был еще один художник. Иначе бы он нашелся на многочисленных архивных фотографиях того же мая 1942 года, где многие авторы выставочных работ запечатлены в процессе их изготовления, как и сержант Саркама. 
Сержант Саркама в минуты досуга практикуется в искусстве, Рукайярви, май 1942 г.
Фото: SA-kuva
Остается только гадать, кто вдохновил художника-любителя создать «банную» картину, кого он изобразил на ней?
На этом участке фронта трудилось более тысячи женщин, так называемых «Лотт» — членов женской военизированной организации «Лотта Свярд». Позировали ли они художнику, или это результат его фантазии? Может быть, он рисовал по памяти и на картине — довоенные воспоминания?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Но в любом случае неизвестная ранее картина с «банной сценой» однозначно опередила замыслы создателей популярных фильмов.
А зори здесь тихие. (6 стр.)
Перед маем расчету досталось: два часа вели бой с юркими «мессерами». Немцы заходили с солнца, пикировали на счетверенки, плотно поливая огнем. Убили подносчицу — курносую, некрасивую толстуху, всегда что-то жевавшую втихомолку, легко ранили еще двоих. На похороны прибыл комиссар части, девочки ревели в голос. Дали салют над могилой, а потом комиссар отозвал Риту в сторону:
— Пополнить отделение нужно.
— У вас здоровый коллектив, Маргарита Степановна. Женщины на фронте, сами знаете, — объект, так сказать, пристального внимания. И есть случаи, когда не выдерживают.
Рита опять промолчала. Комиссар потоптался, закурил, сказал приглушенно:
— Один из штабных командиров — семейный, между прочим, — завел себе, так сказать, подругу. Член Военного совета, узнав, полковника того в оборот взял, а мне приказал подругу эту, так сказать, к делу определить. В хороший коллектив.
— Давайте, — сказала Рита.
Наутро увидела и залюбовалась: высокая, рыжая, белокожая. А глаза детские: зеленые, круглые, как блюдца.
— Боец Евгения Комелькова в ваше распоряжение…
Тот день банным был, и, когда наступило их время, девушки в предбаннике на новенькую, как на чудо, глядели:
— Женька, у тебя кожа прозрачная!
— Женька, с тебя скульптуру лепить!
— Женька, ты же без лифчиков ходить можешь!
— Ой, Женька, тебя в музей нужно! Под стекло на черном бархате…
— Несчастная баба! — вздохнула Кирьянова. — Такую фигуру в обмундирование паковать — это ж сдохнуть легче.
— Красивая, — осторожно поправила Рита. — Красивые редко счастливыми бывают.
— На себя намекаешь? — усмехнулась Кирьянова.
И Рита опять замолчала: нет, не выходила у нее дружба с помкомвзвода Кирьяновой. Никак не выходила.
А с Женькой вышла. Как-то сама собой, без подготовки, без прощупывания: взяла Рита и рассказала ей свою жизнь. Укорить хотела отчасти, а отчасти — пример показать и похвастаться. А Женька в ответ не стала ни жалеть, ни сочувствовать. Сказала коротко:
— Значит, и у тебя личный счет имеется.
Сказано было так, что Рита — хоть и знала про полковника досконально — спросила:
— А я одна теперь. Маму, сестру, братишку — всех из пулемета уложили.
— Расстрел. Семьи комсостава захватили и — под пулемет. А меня эстонка спрятала в доме напротив, и я видела все. Все! Сестренка последней упала — специально добивали…
— Послушай, Женька, а как же полковник? — шепотом спросила Рита. — Как же ты могла, Женька…
— А вот могла! — Женька с вызовом тряхнула рыжей шевелюрой. — Сейчас воспитывать начнешь или после отбоя?
Женькина судьба перечеркнула Ритину исключительность, и — странное дело! — Рита словно бы чуть оттаяла, словно бы дрогнула где-то, помягчела. Даже смеялась иногда, даже пела с девчонками, но самой собой была только с Женькой наедине.
Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной и озорной. То на потеху всему отделению лейтенанта какого-нибудь до онемения доведет, то на перерыве под девичье «ля-ля» цыганочку спляшет по всем правилам, то вдруг роман рассказывать начнет — заслушаешься.
— На сцену бы тебя, Женька! — вздыхала Кирьянова. — Такая баба пропадает!
А зори здесь тихие банный день
© Б. Л. Васильев, наследники, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
А зори здесь тихие…
На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый, длинный пакгауз, выстроенный в начале века из подогнанных валунов. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться. Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки.
Шел май 1942 года. На западе (в сырые ночи оттуда доносило тяжкий гул артиллерии) обе стороны, на два метра врывшись в землю, окончательно завязли в позиционной войне; на востоке немцы день и ночь бомбили канал и мурманскую дорогу; на севере шла ожесточенная борьба за морские пути; на юге продолжал упорную борьбу блокированный Ленинград.
А здесь был курорт. От тишины и безделья солдаты млели, как в парной, а в двенадцати дворах осталось еще достаточно молодух и вдовушек, умевших добывать самогон чуть ли не из комариного писка. Три дня солдаты отсыпались и присматривались; на четвертый начинались чьи-то именины, и над разъездом уже не выветривался липкий запах местного первача.
Комендант разъезда, хмурый старшина Васков, писал рапорты по команде. Когда число их достигало десятка, начальство вкатывало Васкову очередной выговор и сменяло опухший от веселья полувзвод. С неделю после этого комендант кое-как обходился своими силами, а потом все повторялось сначала настолько точно, что старшина в конце концов приладился переписывать прежние рапорта, меняя в них лишь числа да фамилии.
– Чепушиной занимаетесь! – гремел прибывший по последним рапортам майор. – Писанину развели. Не комендант, а писатель какой-то!
– Шлите непьющих, – упрямо твердил Васков: он побаивался всякого громогласного начальника, но талдычил свое, как пономарь. – Непьющих и это… Чтоб, значит, насчет женского пола.
– Начальству виднее, – осторожно говорил старшина.
– Ладно, Васков, – распаляясь от собственной строгости, сказал майор. – Будут тебе непьющие. И насчет женщин будет как положено. Но гляди, старшина, если ты и с ними не справишься…
– Так точно, – деревянно согласился комендант.
Майор увез не выдержавших искуса зенитчиков, на прощание еще раз пообещав Васкову, что пришлет таких, которые от юбок и самогонки нос будут воротить живее, чем сам старшина. Однако выполнить это обещание оказалось не просто, поскольку за две недели не прибыло ни одного человека.
– Вопрос сложный, – пояснил старшина квартирной своей хозяйке Марии Никифоровне. – Два отделения – это же почти что двадцать человек непьющих. Фронт перетряси, и то сомневаюсь…
Опасения его, однако, оказались необоснованными, так как уже утром хозяйка сообщила, что зенитчики прибыли. В тоне ее звучало что-то вредное, но старшина со сна не разобрался, а спросил о том, что тревожило:
– С командиром прибыли?
– Непохоже, Федот Евграфыч.
– Слава богу! – Старшина ревниво относился к своему комендантскому положению. – Власть делить – это хуже нету.
– Погодите радоваться, – загадочно улыбнулась хозяйка.
– Радоваться после войны будем, – резонно сказал Федот Евграфович, надел фуражку и вышел на улицу.
И оторопел: перед домом стояли две шеренги сонных девчат. Старшина было решил, что спросонок ему померещилось, поморгал, но гимнастерки на бойцах по-прежнему бойко торчали в местах, солдатским уставом не предусмотренных, а из-под пилоток нахально лезли кудри всех цветов и фасонов.
– Товарищ старшина, первое и второе отделения третьего взвода пятой роты отдельного зенитно-пулеметного батальона прибыли в ваше распоряжение для охраны объекта, – тусклым голосом отрапортовала старшая. – Докладывает помкомвзвода сержант Кирьянова.
– Та-ак, – совсем не по-уставному протянул старшина. – Нашли, значит, непьющих…
Целый день он стучал топором: строил нары в пожарном сарае, поскольку зенитчицы на постой к хозяйкам становиться не согласились. Девушки таскали доски, держали, где велел, и трещали, как сороки. Старшина хмуро отмалчивался: боялся за авторитет.
– Из расположения без моего слова ни ногой, – объявил он, когда все было готово.
– Даже за ягодами? – робко спросила плотненькая: Васков давно уже приметил ее как самую толковую помощницу.
– Ягод еще нет, – сказал он. – Клюква разве что.
– А щавель можно собирать? – поинтересовалась Кирьянова. – Нам без приварка трудно, товарищ старшина. Отощаем.
Федот Евграфыч с сомнением повел глазом по туго натянутым гимнастеркам, но разрешил:
– Не дальше речки. Аккурат в пойме прорва его.
На разъезде наступила благодать, но коменданту от этого легче не стало. Зенитчицы оказались девахами шумными и задиристыми, и старшина ежесекундно чувствовал, будто попал в гости в собственный дом: боялся ляпнуть не то, сделать не так, а уж о том, чтобы войти куда без стука, теперь не могло быть и речи, и если он забывал когда об этом, сигнальный визг немедленно отбрасывал его на прежние позиции. Но пуще всего Федот Евграфыч страшился намеков и шуточек насчет возможных ухаживаний и поэтому всегда ходил уставясь в землю, словно потерял денежное довольствие за последний месяц.
– Да не бычьтесь вы, Федот Евграфыч, – сказала хозяйка, понаблюдав за его общением с подчиненными. – Они вас промеж себя старичком величают, так что глядите на них соответственно.
Федоту Евграфовичу этой весной исполнилось тридцать два, и стариком он себя считать не согласился. Поразмыслив, он пришел к выводу, что все эти слова есть лишь меры, предпринятые хозяйкой для упрочения собственных позиций: она таки растопила лед комендантского сердца в одну из весенних ночей и теперь, естественно, стремилась укрепиться на завоеванных рубежах.
Ночами зенитчицы азартно лупили из всех восьми стволов по пролетающим немецким самолетам, а днем разводили бесконечные постирушки: вокруг пожарного сарая вечно сушились какие-то тряпочки. Подобные украшения старшина счел неуместными и кратко информировал об этом сержанта Кирьянову:
– А есть приказ, – не задумываясь, сказала она.
– Соответствующий. В нем сказано, что военнослужащим женского пола разрешается сушить белье на всех фронтах.
Комендант промолчал: ну их, этих девок, к ляду! Только свяжись – хихикать будут до осени…
Дни стояли теплые, безветренные, и комарья народилось такое количество, что без веточки и шагу не ступишь. Но веточка это еще ничего, это еще вполне допустимо для военного человека, а вот то, что вскоре комендант начал на каждом углу хрипеть и кхекать, словно и вправду был стариком, – вот это было совсем уж никуда не годно.
А началось все с того, что жарким майским днем завернул он за пакгауз и обмер: в глаза брызнуло таким неистово белым, таким тугим да еще и восьмикратно помноженным телом, что Васкова аж в жар кинуло: все первое отделение во главе с командиром младшим сержантом Осяниной загорало на казенном брезенте в чем мать родила. И хоть бы завизжали, что ли, для приличия, так нет же: уткнули носы в брезент, затаились, и Федоту Евграфычу пришлось пятиться, как мальчишке из чужого огорода. Вот с того дня и стал он кашлять на каждом углу, будто коклюшный.
А эту Осянину он еще раньше выделил: строга. Не засмеется никогда, только что поведет чуть губами, а глаза по-прежнему серьезными остаются. Странная была Осянина, и поэтому Федот Евграфыч осторожно навел справочки через свою хозяйку, хоть и понимал, что той поручение это совсем не для радости.
– Вдовая она, – поджав губы, через день доложила Мария Никифоровна. – Так что полностью в женском звании состоит: можете игры заигрывать.
Промолчал старшина: бабе все равно не докажешь. Взял топор, пошел во двор: лучше нету для дум времени, как дрова колоть. А дум много накопилось, и следовало их привести в соответствие.
Как режиссёр уговорил девушек на сцену в бане в советских «А зори здесь тихие»
Как известно, в советской военной драме «А зори здесь тихие» (1972) есть очень откровенная для тех времён сцена, где девушки моются в бане. Она есть в официальной версии.
Эту сцену 100% вырезали при трансляции на телевидении. Но в некоторых городах в кинотеатрах её всё же показали, с пометкой «от 16 и старше». В интернете эти кадры и видео находятся без труда.
Режиссёр Станислав Ростоцкий сам прошёл войну. Если бы не медсестра, тащившая его раненного на себе с поля боя несколько километров, он бы не выжил. В благодарность всем женщинам, прошедшим войну, он и снял этот шедевр. В память о войне у него вместо ноги остался деревянный протез.
Станислав Иосифович стал для молоденьких актрис кем-то вроде старшины Васкова для пяти самоотверженных девушек-зенитчиц.
Фильм снимали на суровой природе, в Карелии, недалеко от границы с Финляндией. Все испытания они проходили рука об руку.
Станислав при каждом прохождении через болото, холод, подбадривал актрис, поскрипывая протезом: «Баба сеяла горох, ух!»
Для молодых советских девушек казалось немыслимым раздеться на камеру в банной сцене, чтобы их потом увидели миллионы.
«Пусть снимаются дублёрши!» — категорично заявили они.
Режиссёр собрал их и сказал просто и откровенно:
Девочки, мне надо показать, куда падают фашистские пули. Не в мужские тела, а в женские, которые должны рожать.
Cъёмки хотели провести очень деликатно. На площадке остались вроде бы одни женщины, кроме режиссёра и оператора. Те прикрывали глаза.
Забыли про работника, который отвечал за пароустановку и копошился с техникой за перегородкой.
На репетиции девушки были в купальниках. Разделись только после команды: «Мотор».
Работник, отвечающий за пар, оторопел, увидев эту картину, и оставил оборудование без присмотра. Очнувшись, понял, что скоро она рванёт от переизбытка давления. Заорал «Ложись» и выбежал на площадку. Девушки завизжали, попадали. Установка взорвалась, но никто от ожогов не пострадал.
В общем, сцену сняли только со следующего дубля.
При цензурировании этот эпизод каким-то чудом оставили. Зато подобную сцену, где девушки загорают, вырезали.
Кстати, в современном ремейке есть такой же момент. В нём удивляет нетипичная, исторически недостоверная, выбритость для тех лет.
Откровенно и правдоподобно: пять неожиданных фактов о культовом фильме «А зори здесь тихие»
В 1969 году Борис Васильев опубликовал пьесу «А зори здесь тихие» в журнале «Юность». Она мгновенно приобрела интерес публики и вскоре перекочевала на сцену театров. Уже спустя несколько лет на экраны вышел одноименный фильм Станислава Ростоцкого. Он сам прошел фронт и хотел сделать картину максимально реалистичной. После выхода фильм показали на Венецианском кинофестивале и даже номинировали на «Оскар» как лучшую картину на иностранном языке. Правда, статуэтку получила французская лента «Скромное обаяние буржуазии». Картина шла в советских кинотеатрах целый месяц и собрала рекордную прибыль в 1972 году.
Смотрите фильм «А зори здесь тихие» в субботу, 11 сентября, в 10:10 на телеканале «МИР».
В отряд старшины Федота Васкова, недовольного поведением своих солдат, присылают девушек-добровольцев. Многие из них только окончили школу. Васкову эта идея не нравится, но постепенно он проникается к девушкам симпатией, старается их оберегать. Женя Комелькова, Рита Осянина, Лиза Бричкина, Галя Четвертак и Соня Гурвич выступают на перехват гитлеровцев, из леса выходят 16 диверсантов, начинается неравный бой.
«На фронте ничего существенного не произошло. »
Режиссер Станислав Ростоцкий, будучи на фронте, был сильно ранен и лишился ноги. Жизнь ему спасла медсестра, которая вытащила его с поля боя и выходила. Именно этот эпизод повлиял на желание Ростоцкого экранизировать книгу. «Фильм – благодарность ей и всем женщинам, ушедшим на войну», – признавался позже режиссер.
Несмотря на то, что картина стала настоящим хитом и вошла в топ лучших фильмов о войне в мире, оказалось, что немногие поняли главную идею фильма.
«И все же, когда фильм вышел на экраны, многие не обратили внимания на его главную идею. А она заключается в центральной фразе картины: «На таком-то фронте ничего существенного не произошло. », – рассказывал Ростоцкий.
Именно эту фразу часто слышали советские граждане по радио во время войны. Режиссер обращает внимание, что ничего существенного в масштабе всей войны, может быть, и не произошло, но были разрушены судьбы и погибли прекрасные люди.
Фото: кадр из фильма «А зори здесь тихие». Режиссер Станислав Ростоцкий. Производство К/ст им. М. Горького. 1972 год.
«Какой из него старшина?»
Изначально роль старшины Федота должна была достаться Вячеславу Тихонову, но его на тот момент уже утвердили в картине «Семнадцать мгновений весны». Тогда было принято решение пригласить на съемки неизвестных актеров, к которым зритель еще не привык.
Главная мужская роль досталась Андрею Мартынову, которому на момент съемок было всего 26 лет. Ему предстояло сыграть сорокалетнего Федота Васкова. Когда Мартынова привели на съемочную площадку, Ростоцкий был недоволен. Мужчина выглядел значительно моложе своего персонажа, к тому же был очень худым. «Какой из него старшина?» – возмущался режиссер. Кроме того, Мартынов не очень понравился автору пьесы Борису Васильеву.
«Я взял рукопись, открыл наугад, начал читать, увлекся и в какой-то момент расплакался. Так сильно пробрало! Поднимаю глаза, а у Ростоцкого тоже слезы блестят. Потом мы записали несколько проб с разными девочками. Я очень волновался, поскольку до того никогда не был на киностудии, понятия не имел, как вести себя перед камерой. В конце концов меня утвердили», – вспоминает актер.
Было принято решение провести анонимное голосование. На съемочной площадке в качестве экспертов присутствовали ветераны, все они единогласно проголосовал за кандидатуру Мартынова. Актеру пришлось отрастить усы, общаться с несвойственным ему говором и весь съемочный процесс носить накладки на плечи, чтобы скрыть худобу.
Съемочный процесс для Мартынова был нервным: Ростоцкий постоянно переживал за успех будущей картины и даже перестал разговаривать с некоторыми актерами.
«Несколькими годами ранее Станислав Иосифович снял картину «Герой нашего времени», пригласив на роль Печорина Володю Ивашова. Тот уже сыграл в «Балладе о солдате», был народным любимцем, но новая работа, что называется, не пошла. «Герой нашего времени» провалился в прокате, Ростоцкий уговорил Славу Тихонова озвучить Ивашова, чтобы хоть как-то вытянуть роль. Вот Станислав Иосифович и боялся еще одной осечки, делал бесконечное количество дублей, злился на нас. К счастью, люди, чьему мнению он доверял, постарались успокоить его, убедить, что все идет нормально», – рассказал журналистам Андрей Мартынов.
«Ой, пигалица какая! Разве это Женя?»
На роль девушек-фронтовиков отбирали и вовсе студенток театральных училищ. Например, на роль Лизы Бричкиной пробовались 16 актрис, в том числе уже известная Нина Русланова. Однако досталось роль Елене Драпеко, которая на тот момент почти не умела играть. Сама актриса до конца была не уверена, что подходит под типаж своей героини. Играть деревенскую девушку было сложно, так как сама Драпеко родилась в интеллигентной семье. Девушка научилась волгоградскому говору, ей перекрасили волосы и загримировали.
Сержанта Кирьянову сыграла Людмила Зайцева. Она сама пришла на киностудию имени Горького и попросила дать ей хоть какую-то роль. Актрисе до этого не везло в карьере, поэтому приходилось перебиваться ролями в массовке.
Ирина Шевчук изначально хотела сыграть Женьку Комелькову, пришла на пробы, но сразу услышала в свой адрес резкую критику: «Ой, пигалица какая! Разве это Женя?». Шевчук предложили поехать в Карелию и сняться в массовке, но она расстроилась и отказалась. В результате спустя некоторое время оператор Вячеслав Шумской убедил Ростоцкого дать Шевчук роль Риты Осяниной.
Лишь Ольге Остроумовой, которая ранее снималась в фильме Ростоцкого «Доживем до понедельника», предложили выбрать для себя роль из сценария самостоятельно. Актриса хотела сыграть Риту Осянину или Женю Комелькову, в итоге ей досталась роль Жени. Ей перекрасили волосы в рыжий, сделали химическую завивку, нарисовали веснушки и создали специальный грим для носа. От которого позже, правда, отказались: он слишком сильно портил внешние данные актрисы.
Фото: кадр и фильма «А зори здесь тихие». Режиссер Станислав Ростоцкий. Производство К/ст им. М. Горького. 1972 год.
«Красивым, молодым женщинам вместо того, чтобы рожать, приходится воевать»
Откровенная сцена в фильме далась всей съемочной команде с большим трудом. Речь идет об эпизоде в бане, где все героини обнажены. Актрисы долго отказывались от сцены, считали ее неоправданной. Режиссера уговорили пойти на компромисс и пригласить дублерш. Для этого на съемочную площадку позвали натурщиц из художественной школы, но в результате сцена режиссеру не понравилась. Натурщицы не были похожи на девушек с фронта. Ростоцкий принялся уговаривать актрис, и спустя четыре часа ему удалось добиться их согласия. Девушки поставили лишь одно условие: на площадке должны быть только женщины, за исключением режиссера и оператора.
Репетировали в купальниках, и лишь для финального дубля актрисы обнажились. Позже оказалось, что мужчины все равно подсматривали за девушками. Например, за сценой стояла специальная установка для выпуска пара. Работник, который ее регулировал, засмотрелся на обнаженных девушек, и дымовая машина взорвалась. К счастью, никто не пострадал. Режиссер позже объяснил, что сцена в бане несет серьезную смысловую нагрузку. Он хотел подчеркнуть, что красивым, молодым женщинам вместо того, чтобы рожать, приходится воевать.
«Выныривала из болота вся в грязи и тине»
В финале фильма выжил лишь Васков, все девушки погибли. Писатель Васильев объяснил это так: если бы в живых осталась хоть одна девушка, произведение получилось бы нереалистичным. Борис Васильев сам был на фронте в 1942 году и знал, что от немцев тогда воевали лучшие солдаты – одолеть их девушкам в меньшинстве было невозможно.
Съемки гибели стали для актрис настоящим испытанием. Режиссер хотел добиться правдоподобности, поэтому сцены были расписаны до мелочей.
«Съемки гибели каждой из нас были настолько натуральными, что члены съемочной группы плакали. Когда мою героиню убивали, рану мне мазали бычьей кровью. Представляете: жара, мухи кружат над окровавленным телом, полное ощущение смерти. Девчонки, которые не видели, как меня гримировали, когда посмотрели на меня, лежащую, испугались. Настолько все выглядело натурально», – описывает сцену гибели своей героини Сони Гуревич Ирина Долганова.
«Для съемок этой сцены пиротехник подложил мне заряд под гимнастерку на спине. Но, видимо, не рассчитал, много зарядил. Когда я побежала и заряды стали рваться, гимнастерка – в лохмотья, а меня с силой толкнуло. Я упала по-настоящему. Думала – сейчас погибну на самом деле. От ранения спасла дощечка, которую подложили на спине под заряд», – вспоминает гибель своей героини Гали Четвертак Екатерина Маркова.
«Я уходила под воду с головой несколько дублей. И страшно было, и противно. Выныривала из болота вся в грязи и тине. А рядом стоял художник и поливал меня из чайника, чтобы смыть все это. И тут же делали следующий дубль», – вспоминает Драпеко.
Три месяца картина пролежала на полке в Госкино: председатель Алексей Романов отказывался ее показывать. И лишь после того, как фильм увидел Брежнев, было принято решение выпустить его в широкий прокат.