Чем болеют в тюрьмах
«Психопатов на зоне — половина. Они не контролируют себя» Без лекарств и надежды на спасение: с чем россияне сталкиваются в тюрьме
Только ленивый не говорит, что в российском здравоохранении много проблем: больницы закрываются, врачей прессуют пациенты и начальство, лекарств нет. Тюремные врачи на все эти жалобы мрачно шутят: это вы еще в больницах на зонах не были, тогда бы сразу поняли, что на гражданке на самом деле все хорошо и местами отлично. Как работают тюремные врачи и почему у больных в зонах практически нет шансов выжить, «Ленте.ру» рассказал врач одной из колоний в Сибири Александр Петров (по просьбе собеседника имя и регион проживания нашего героя редакция не раскрывает). В исправительных учреждениях работает уже 30 лет. Занимал руководящие должности. Но, как говорит, не выдержал системного абсурда и сейчас уже несколько лет как в отставке, на пенсии. По ряду причин продолжает курировать тюремных пациентов.
«Лента.ру»: Сколько по нормативу в колонии должно быть медработников?
Александр Петров: В 1990-2000-е годы в медицинских частях исправительных учреждений, как правило, на полную ставку работали терапевт, психиатр, невролог, человек шесть фельдшеров, несколько медсестер. И был еще руководитель, начальник медчасти, который занимался всеми организационными вопросами медицинского подразделения. Такой штат считался нормальным для колонии, в которой содержалось примерно 1700-2000 заключенных. А сейчас работать практически некому. Как правило, в начальники ставят фельдшера, но по документам он на этой должности не числится, потому что официальным руководителем его не могут назначить из-за отсутствия необходимой квалификации. У фельдшера среднеспециальное образование, не высшее. Кроме начальника, две-три медсестры: уколы ставят, таблетки выдают. Из постоянного состава это обычно — все.
Фото: Сергей Пятаков / РИА Новости
В колониях сегодня вообще есть врачи?
Обычно врачебные вакансии заполняются специалистами-полставочниками, четвертьставочниками. Поскольку большая часть колоний расположена в сельской местности, удаленность от ближайшего города — минимум 40-70 километров, тот же терапевт-совместитель ежедневно ездить туда не будет. Иначе для него смысл работы пропадет. Он приезжает раз в неделю, точно так же, как и остальные.
Естественно, такой врач может только посмотреть каких-то неотложных пациентов, а провести диспансеризацию, поставить хроников на учет, чтобы динамично их наблюдать, — на это нет времени. Врач-полставочник никогда не будет этим заниматься. Успел кого-то с наскока посмотреть — и ладно.
Из-за чего кадровый голод? Врачи не хотят работать в колониях, или ФСИН просто деньги экономит и старается минимизировать штат?
Скорее специалисты в исправительную систему не идут, вакансии-то есть. Тут комплекс причин. Например, что касается нашей колонии — она расположена в довольно депрессивном регионе. У нас даже в гражданском здравоохранении дефицит врачей, а в тюрьмах — тем более.
Аттестовываться, то есть получать офицерское звание, надевать погоны и выносить весь этот военный дурдом, желающих очень мало. Зарплата у начинающего офицера в тюремной больнице будет примерно тысяч 60. И это ненамного выше, чем у хорошего врача без погон. Если врач квалифицированный, с головой, он и на гражданке столько заработает. Зато его никто по ночам не будет поднимать.
Судя по соцопросам, в силовых органах жаждут работать полстраны. Считается, что там надежно, и в 30 лет уже на высокооплачиваемую пенсию можно. Врут?
Ранняя пенсия — это действительно про нас. Но сумма не такая уж великая. Чтобы получать более-менее нормальную пенсию в 30-40 тысяч, нужно уйти на нее с приличной должности, хотя бы замначальника колонии, и с выслугой 20 лет. Если на пенсию уйдет простой врач, его пенсия составит тысяч 17-18. Конечно, и это на дороге не валяется. Но разве в молодости кто-то думает о пенсии?
Фото: Евгений Биятов / РИА Новости
В то же время для творческого человека, который к чему-то стремится, в тюремной медицине сегодня слишком много отталкивающего. Должности руководителей медицинской службы занимают люди, которые — по крайней мере у нас в регионе — не имеют должного административного опыта, а иногда и талантов. Но ввиду того, что колоссальный дефицит кадров, место надо кем-то заткнуть, — назначают хотя бы такого.
Много бюрократии. На гражданке она тоже есть, но здесь это усугубляется антуражем: решетки, режим. В квартал заполняешь стопку отчетов толщиной примерно с пачку бумаги. Большая часть справок — бессмысленна. Данные из одной отчетной формы в какой-то мере дублируются в другой, третьей, четвертой.
Постоянно раздаются звонки из Москвы с приказом — срочно, «еще вчера» нужно то или это. Некоторые запросы могут поставить в тупик. Жаловался мне мой приятель, начальник медчасти следственного изолятора. Неожиданно звонят из управления: срочно нужна информация — сколько сегодня в СИЗО находится ВИЧ-инфицированных иностранцев. Я говорю: «Сейчас уточню, перезвоню и доложу».
Но вообще-то вопрос бессмысленный. Потому что следственный изолятор — это место, куда подследственные прибывают, убывают, их вывозят в районы области на какие-то следственные действия, в суд, освобождают по каким-то причинам, арестовывают новых. То есть сегодня ВИЧ-инфицированных иностранцев 10, завтра будет 30, а послезавтра — ноль. Тем не менее зову ответственного, объясняю потребность. Тот уходит в кабинет, через минуту рапортует: «18 человек». — «Откуда цифру взял?» — «В справочнике Фонарева» (то есть назвал цифру от фонаря). Этот маленький пример абсурда характеризует всю исправительную систему в целом.
С лекарствами проблемы есть?
Года три назад я посещал семинар в медицинском вузе — для повышения квалификации. Лекции читали разные специалисты, в том числе была лекция по лечению эпилепсии. Очень познавательно — я записывал. Но минут через 30 прекращаю вести конспект. Лектор это замечает, интересуется: «Вам не интересно?» — «Наоборот — очень интересно. Просто я вспомнил, что у нас в части, кроме финлепсина (это противосудорожный препарат) ничего нет». Хохот в аудитории. После этого еще половина слушателей перестали записывать, потому что смысла нет. Когда новыми знаниями не пользуешься постоянно, то все забываешь.
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
А разве врач не может заказать нужный препарат?
Снабжение медикаментами происходит централизованно. То есть все тюремные медицинские части состоят в неком региональном кластере, у которого есть головная организация. В один кластер могут входить несколько зон. Головная организация производит все закупки.
Заявки о своих нуждах, конечно, мы пишем. Если не ошибаюсь, с 2017 года каждая медицинская часть ФСИН должна ежемесячно учитывать, сколько и каких таблеток, бинтов, инъекционных препаратов она израсходовала. То есть при реальном дефиците кадров нужно из тех сотрудников, кто имеется, выделять человека, который ежедневно будет заниматься только учетом «микстур». Затем вся эта информация улетает в Москву, во ФСИН России. Что там они с ней делают — я не знаю.
Может быть, анализ данных поможет оптимизировать расходование лекарств, затраты на них? Не воруют у вас препараты, не продают потом в аптеках?
Поверьте, анализом данных никто наверху не занимается. Подозреваю, что все эти цифры отправляются просто в мусор. А по поводу воровства — смешно. Кому нужна ацетилсалициловая кислота (аспирин — прим.»Лента.ру»)? Ее точно из санчасти никто не украдет. А дорогостоящих препаратов у нас просто нет.
Что вы подразумеваете под дорогостоящими?
Лекарств, которые стоят дороже 1000 рублей за упаковку, я уже много лет не видел на зонах. Закупается все попроще, подешевле, без затей. Домой эти препараты и медизделия точно тащить смысла нет. Все реально идет на осужденных.
В моей колонии в конце прошлого года случилась замечательная история. Психотропных препаратов в медчасти не стало совсем. Те, что были, мы израсходовали, а новых не прислали. И психиатр нашел блестящее решение — был вынужден осужденным передать: ребята, кто рассчитывает получить какие-то назначения, можете не приходить, потому что ничего нет.
Нехватка антидепрессантов — это большая проблема?
Конечно, ситуация плачевная. Поймите, что колония, лишение свободы — огромный стресс. Пусть даже человек неоднократно судим, пусть из этой тюрьмы не вылезает, но и для рецидивистов это тоже — стресс. И в такой ситуации пациентов без поддерживающей терапии оставлять нельзя. Их состояние будет ухудшаться. Психопатов на зоне — половина. Соответственно, свои эмоции они контролировать не могут. А если еще и лечение им обрубить — может получиться «коктейль Молотова». На этом фоне как раз и возникают конфликты между осужденными, конфликты с администрацией.
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Такие перебои с препаратами случаются часто?
В прошлом году руководство ФСИН решило перестроить схему госзакупок препаратов. Начальство решило, что все надо делать централизованно, в Москве. Соответственно, у регионов отозвали деньги, ранее выделенные на лекарства. Ну, а когда дошло до практической работы — захлебнулись, поняли, что физически с такими объемами не справятся. Ну и быстренько переиграли — вернули как было.
Хорошо, конечно, что у нас XXI век, электронные платежи, то есть деньги не на телегах возят. Но пока по банкам платежки прошли — все затянулось. Аукционы, которые, по идее, нужно проводить в начале года или хотя бы весной, стартовали ближе к осени.
Вы говорите, что препараты получаете самые дешевые, но как же вы рак тогда лечите, ВИЧ? Это же дорогостоящая терапия.
С онкологией и на гражданке все печально, а в колонии печальней в несколько раз. С ВИЧ тоже не все хорошо. Я в этом не очень разбираюсь, потому что не инфекционист. Но и ко мне осужденные приходят часто жаловаться: «Поменяли антиретровирусную терапию, плохо чувствую себя, есть не могу, уснуть не могу». Понятно, почему меняется лекарство. Был человек на одной схеме лечения, а потом раз — нет лекарств, не завезли. Все — надо подбирать другую терапию, подбирать новые комбинации.
Получается, если человек серьезно болен, в заключении он обречен?
Программа минимум по лечению «легких» больных как-то соблюдается. А вот с серьезными болезнями в колонии действительно делать нечего. Зона никогда никому здоровья не прибавляла. Всегда так было, а в наше время — тем более.
Взять хотя бы сахарный диабет — это одна из самых распространенных патологий в популяции. То есть и на зоне пациентов таких много. В уголовно-исправительной системе никогда не существовало специальной диеты для больных сахарным диабетом. Они получают тот же самый набор продуктов, что и все остальные осужденные, в том числе полкилограмма хлеба, полкилограмма картофеля и 300 граммов какой-нибудь крупы на день. То есть то, что им в принципе потреблять нельзя, потому что продукты эти богаты углеводами, будут вызывать подъем сахара в крови, что ухудшит состояние.
Оборудование, диагностическая аппаратура в тюремных больницах есть?
С оборудованием тоже большая печаль. Иногда что-то присылается из центра. В начале 2000-х годов началась кампания по замене рентгеновских аппаратов в колониях. Причем это по всей России происходило. И к нам приехала вроде новая машинка. Когда принимали, позвали техника осмотреть. Тот ходил-ходил и говорит: «Васильич (у нас на зонах принято называть друг друга на «вы» и по отчеству), где это вы машину такую взяли?» — «Так недавно из Москвы прислали». — «Этому зайцу уже лет 200, наверное», — отвечает. Позже пояснил, что аппарат скорее всего был собран по частям, из старья разного. Но техник долго удивлялся мастерству умельцев, которые туда каким-то чудом умудрились компьютер прикрутить.
До сих пор так и работаем на этом оборудовании. Ну, а чего-то более серьезного — аппаратов УЗИ или МРТ — в колониях, конечно, нет. Есть тонометр и фонендоскоп. Обеспечили портативными ЭКГ-аппаратами. Раз в неделю может из города приехать лаборант, забрать кровь на исследование.
Операционная в нашей тюремной больнице более-менее хорошо оснащена. Есть там эндоскопический кабинет. Но тоже до абсурда иногда доходит. Без наркотиков операцию ты никак не сможешь провести. Но наркотики ведь надо где-то хранить. Помещения, которыми располагает наша аптека, не позволяют хранить там наркотики. Не отвечает всем нормам и правилам. Колония была лет 40 назад построена, сейчас другие требования.
Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости
Выкручиваются. Сможешь извернуться — молодец. Нет — все твои хирургические больные пойдут под конвоем в городскую больницу.
Вы можете направить пациента в гражданскую больницу на обследование, лечение?
Теоретически, если у человека подозрение на какую-то серьезную болезнь, мы можем отправить его на диагностику. Но на практике это сделать очень и очень трудно. Люди, конечно, вывозятся, но не так много, как хотелось бы, — примерно четверть от потребностей. В колониях вечно пазл для этого не складывается. То бензина нет — строгий лимит на него. То охрана отсутствует. Оптимизация ведь не только в гражданской медицине произошла, но и в колониях. Поувольняли младших инспекторов. И просто тупо некому сопровождать осужденных.
Обычно в качестве образца сегодня любят все сравнивать с 1990-ми годами. Тогда было лучше?
Ну нет, конечно. С 1990-ми не особо корректно сравнивать, тогда была разруха полная. Ситуация в медицине в исправительных учреждениях стабилизировалась к 2000 году. Вот где-то по 2010 год было относительно неплохо. Колонии получали финансирование непосредственно на медучреждения. То есть тогда была специальная статья расходов на медикаменты, на ремонт медоборудования и так далее. Возможно, средств давали меньше, чем хотелось бы, но по крайней мере мы ими самостоятельно распоряжались. То, что необходимо, могли купить.
Я в то время заведовал медчастью. И никогда не расходовал бюджет полностью, всеми правдами и неправдами держал хотя бы маленький запас. Потому что всякое бывает: поступил редкий пациент, а нужного препарата нет. Если есть средства, звонишь в аптеку — и тебе привозят. Даже если и денег у меня не было, аптека, с которой колония сотрудничала, могла в долг дать. Сейчас такого и близко нет.
Если больной вошел в терминальную стадию, вот-вот умрет, почему вы его не отправляете домой, ведь закон это позволяет? Правозащитники жалуются, что руководство колоний намеренно затягивает процесс деактивации умирающих осужденных.
Действительно, есть перечень заболеваний — обычно это терминальная стадия, — при которой осужденные могут быть освобождены. Но я опять же говорю: могут. Этот вопрос решает судья, руководствуясь законом и своим внутренним убеждением. А в законе написано «может быть освобожден». Судья не обязан освобождать.
Самая частая комбинация смертельных диагнозов — ВИЧ и туберкулез. В один прекрасный момент у пациента начинается диссеминация туберкулеза, то есть болезнь стремительно распространяется по всему организму. Поскольку иммунитет снижен, человек не может с этим бороться. Многие сгорают за две-три недели. И очень часто не успеваем оформить документы.
У нас в свое время — это было лет семь назад, но с тех пор мало что изменилось — вышла забавная история. Мы на уровне региона инициировали совещание в областном суде. Участвовали представители тюремной медицины, прокурор, судейские. Поднимали проблему, что не успеваем вовремя, при жизни, освобождать умирающих. Колония направляет бумаги на заключенного в суд. А там заседание назначают через две-три недели. Когда выносится решение, пока оно вступает в законную силу, часто сиделец уже — все, отмучился. С судейскими мы общий язык сразу нашли. Они впоследствии изменили свой подход, подобные дела рассматривали вне очереди.
Прокурор все совещание слушал, молчал. В конце встает и говорит: я со своей стороны поручаю своим сотрудникам проверить медсанчасть, не затягивают ли они сроки. И прокуратура нас еще где-то месяц вытряхивала вдоль и поперек.
Сейчас ФСИН заявляет, что будет создавать в колониях паллиативную медицину. Но, судя по тому, что вы говорите, в тюрьмах уже вся медицина и так «хосписная» — поддерживающая?
В последнее время я молодым коллегам часто говорю: медицина уголовно-исправительной системы умерла. Подрагивание, которые вы сейчас наблюдаете, — это агония. Не осмысленные действия, а когда руки-ноги двигаются уже практически у мертвого. По сути мы в колониях не лечим, а занимаемся имитацией этого.
Может, в центральных областях что-то по-другому. Хотя когда общаешься с коллегами из других регионов — понимаешь, что у них не лучше. Даже и в Москве все совсем не блестяще. А в ряде случаев еще и хуже, чем у нас.
Но я тут все-таки хочу подчеркнуть одну вещь. Откровенных негодяев среди медицинских работников во ФСИН не так много. Если они есть — это буквально единицы, которым действительно на все наплевать. Как правило, врачи — это люди, которые стремятся помочь больному. Другое дело, что они просто не могут этого сделать. Непросто помогать, когда ничего для этого нет.
«Трупик в колонии никому не нужен». Что ждет больного за решеткой? Анонимный рассказ врача о тюремной медицине
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
О проблемах медицины в российских тюрьмах вспоминают нечасто — в основном тогда, когда в одной из них появляется «звездный» заключенный. При этом люди, знающие эту систему не понаслышке, говорят о серьезной нехватке врачей и массе других проблем. Как устроена тюремная медицина, почему жизнь зэков может зависеть от чиновников, а не от докторов, и как на ситуацию повлияла пандемия, «Ленте.ру» рассказал врач одной из колоний в Сибири. В исправительных учреждениях он работает уже 30 лет, занимал руководящие должности, сейчас уже несколько лет в отставке, на пенсии, однако по ряду причин продолжает курировать тюремных пациентов. Врач попросил не называть его имя и регион, о котором пойдет речь.
Как сегодня зоны укомплектованы врачами?
В зонах, расположенных в регионах, где нет медицинских институтов, либо значительно удаленных от областных центров, врачей практически нет. Молодежь туда не идет. Аттестовываться, то есть получать офицерское звание, надевать погоны и выносить весь этот военизированный дурдом желающих мало. Зарплата у начинающего офицера в тюремной больнице примерно тысяч 40 — ненамного выше, чем у хорошего врача без погон. Если врач квалифицированный, с головой, он и на гражданке столько заработает. Зато нервотрепки будет значительно меньше.
Пожилые врачи на зонах постепенно вымирают в силу естественных причин. Есть колонии, где вообще нет врачей. Приезжают обычно совместители: терапевт, рентгенолог снимки смотрит. Хотя рентгенолог может и не приезжать, современные цифровые технологии позволяют все делать дистанционно.
Политика руководства такая: если нет персонала, то ставку держат год-два. Если не комплектуется штат, нет желающих, то ставку просто сокращают.
Если нет врачей, кто тогда в медчастях работает? Или они тоже за ненадобностью закрываются?
Обычно пара-тройка фельдшеров в постоянном штате есть. Но что такое пара фельдшеров для колонии в 1000-1500 человек? Им же ведь не только нужно амбулаторно принимать пациентов, но еще и следить за санитарным состоянием объектов: баня, прачечная, пищеблок, на многих зонах сейчас есть пекарни. Это все санитарно значимые объекты, их нужно регулярно осматривать, контролировать, что происходит, иначе инфекционных заболеваний не избежать.
То есть до личного приема заключенных может и не дойти?
Может и не дойти. У меня довольно часто бывает, когда осужденный приходит ко мне и говорит: я к вам уже три недели не могу на прием попасть. Я удивляюсь: вроде не болел, не пропускал своих посещений. Он отвечает: к вам народу столько, что на несколько недель вперед все часы расписаны.
Фото: Петр Ковалев / ТАСС
Есть какие-то нормативы — сколько, допустим, на зону, рассчитанную на 1000 заключенных, положено врачей, санитаров и так далее?
В Советском Союзе был приказ Минздрава, который это регулировал. После развала СССР он еще долго действовал в России. Там было четко прописано: если, условно говоря, в поликлинику обращаются до 1000 человек в день с терапевтическими болячками, то в ней должны работать 20 терапевтов. Или если в больнице, например, есть гастроэнтерологическое отделение, то одна должность врача вводится на 30 коек. Я сейчас цифры условные называю, потому что по прошествии многих лет точных уже не помню. Но принцип понятен. Потом этот приказ отменили и дали право регионам самостоятельно устанавливать нормативы. Где-то приняли, где-то, как всегда, забыли, а где-то не до того.
Но еще раз повторяю: в регионах, где есть медицинские институты, с комплектованием медчастей исправительных колоний ситуация более-менее хорошая, штат есть. Смотришь их кадровое расписание и думаешь: как хорошо, какое счастье вот так работать!
Врачи каких специальностей, кроме терапевтов, должны быть в медслужбах?
Комплектацию штата каждый регион устанавливает самостоятельно. В принципе, любому специалисту будут рады. Например, придет молодой парень или девушка, руководство пообщается с кандидатом, поймет, что настроен работать долго. Если, допустим, прямо сейчас у них нет в штате подходящей должности, то введут.
Самые распространенные врачебные специальности в медицинских частях — это терапевт, психиатр, невропатолог. На женских зонах — акушер-гинеколог.
Если в исправительной колонии отсутствует врач нужной специальности, может ли она запросить консультацию в «гражданской» больнице?
Конечно, обычно так и делают. Каждому региону, где есть медицина ФСИН, выделяют определенную сумму на квартал, они как раз идут на оказание консультативной помощи. Как правило, медицинские части заключают договор с крупными больницами — например, с областными клиническими. Там много разных специалистов. Есть договоры с онкологическими диспансерами, туберкулезными.
Когда требуется консультация, допустим, онколога, начальник медчасти пишет рапорт сначала в свое медицинское управление. Потому что сейчас медицина не подчиняется начальнику колонии. Номера колоний и номера медчастей даже не совпадают. Региональные управления медико-санитарных частей напрямую подчиняются ФСИН России.
Когда медицинское начальство дает добро, пишется рапорт начальнику колонии. Если у меня, допустим, как у начальника медсанчасти хорошие отношения с начальником колонии, то он никаких препятствий не чинит.
Если я с ним чисто по-человечески не уживаюсь, не хожу, например, на планерки, игнорирую его просьбы, то он мне, конечно, сделать ничего не может, но скажет: «Ехать надо, но вот бензина у нас нет, лимиты кончились месячные, конвоя тоже нет». То есть массу причин можно найти для отказа
Когда заключенный сможет попасть к врачу по пессимистичному и оптимистичному сценариям?
В хорошем случае он может уехать хоть послезавтра. Но так, конечно, бывает редко. В среднем где-то месяц получается. А при плохом — это может тянуться бесконечно.
Фото: Юрий Тутов / ТАСС
Бывают и другие обстоятельства, по которым помощь затягивается. Например, весь прошлый год мы прожили в условиях коронавирусной инфекции. Плановую помощь отменили не только гражданским бедолагам, но и заключенным. Хотя онкология в этом плане не пострадала. Но, допустим, есть у меня какой-то жулик с хроническим заболеванием, которого требуется два раза в год показывать профильному врачу. А дерматологический диспансер, например, перепрофилировали в ковидный госпиталь. И все — приехали.
Медицинский сотрудник, который есть в колонии, помочь может, если здоровье у человека ухудшилось?
Врачу, чтобы официально лечить, нужно иметь сертификат специалиста того профиля, по которому пациент болен. Психиатр, к примеру, никак не может вести венерологического больного. Если он его залечит, то первый вопрос, который задаст врачу следователь из Следственного комитета, — а сертификат у тебя есть? Нет — значит, дело будем на тебя оформлять.
Если пациенту требуются какие-то лекарства, то их предоставляют?
Здесь ничуть не лучше чем в гражданской медицине. То есть это будет очень долгая бумажная возня. Деньги на закупки препаратов выделяются централизованно, в конце года обычно все они освоены. Часто в материальном плане до середины февраля в тюремных больницах — мертвое время. В это время лучше ничем не болеть. Еще несколько лет назад, когда финансирование доводилось прямо до медицинских частей, такие вопросы в принципе решались. У начальника медчасти имелся денежный фонд. И даже если он его исчерпал, то всегда можно было договориться с аптекой, с которой постоянно работает, взять лекарства в долг. Сейчас, конечно, такая возможность исключена. Потому что на закупку препаратов ФСИН централизованно проводит тендеры. И неизвестно, выиграет ли их та аптека, что дала в долг.
Гражданский Минздрав влияет на медицину в колониях?
Только если надзирающий прокурор в качестве экспертов привлечет гражданских специалистов для комплексной проверки исправительных учреждений. Такое обычно происходит раз в год.
Бывает, что специалисты смотрят и погружаются в тихий ужас. А потом разводят руками: «У нас, в принципе, и на гражданке не лучше»
В заключительном акте пишут что-то нейтральное, чтобы поменьше крови пролилось. Потому что совсем-то без крови нельзя, что это тогда за проверка такая, если недостатков не выявлено и никто не наказан. И так до следующего раза, то есть до следующего года.
При лечении больных тюремные медики должны руководствоваться стандартами, клиническими рекомендациями Минздрава, или ваши тюремные эксперты составляют свои правила?
В принципе, все стандарты, которые существуют в гражданском здравоохранении, распространяются и на тюремную медицину. Только выполнить их практически невозможно. То одного не хватает, то другого. Элементарно: допустим, по стандарту при такой-то патологии нужно сделать УЗИ. В нашей фсиновской больнице аппарат есть. Однако специалист, который на нем работает, — совместитель, приходит в лучшем случае два раза в неделю. Соответственно, очередь к нему большая. Да еще вдруг он, к примеру, в отпуск ушел или заболел.
Может ли заключенный отказаться от услуг гражданского врача, с которым у зоны заключен договор, а выбрать своего, которому доверяет?
Закон предусматривает возможность получить любую консультацию любого врача, но это будет за счет заключенного. Обычно если на зоне что-то случается, то помощь оказывается специалистами гражданских медучреждений, с которыми у учреждения есть договор. Кто конкретно из врачей будет консультировать наш контингент, решает сама больница. Нам, в принципе, это без разницы.
Заключенная исправительной женской колонии №5 на приеме у врача
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Но представьте себе доктора в областной больнице — пусть это будет невролог. У него и так работы до чертиков. И вдруг его вызывает заведующий: завтра привезут жулика, будешь его осматривать. Врач отказаться не может. Привозят. Он глянул, не увидел чего-то фатального — ну спина болит у человека, рентген сделали. На снимках тоже ничего угрожающего нет. Вольтарен всякий, нимесил и тому подобное выписали.
Но нужно понимать, что люди болеют по-разному, даже если диагноз у них один. И у меня часто бывало в практике, когда один врач видел то, что пропускал другой. Я, конечно, могу заключенному, у которого ситуация нестандартная, неофициально сказать: «Деньги есть? Советую тебе доктора Иванова. Связывайтесь с ним, решайте вопрос о консультации. Пусть он тебя посмотрит. Это хороший врач». Родственники решат вопрос, договор с врачом заключат или так заплатят.
Потом мне идет информация: доктор готов приехать. Говорю жулику — садись, пиши заявление начальнику колонии: «Прошу разрешить мое обследование врачом таким-то. Оплату произведу за счет собственных средств». А дальше уже на этой бумаге свою резолюцию пишу: «Действительно страдает хроническим заболеванием. Осмотр данным специалистом целесообразен. Ходатайствую по существу заявления». И отношу начальнику колонии.
Опять же — если у меня хорошие отношения с начальником, он мне доверяет, то, конечно, подпишет. Ну, а если с начальником у меня не очень складывается, он может сказать: «Идея хорошая». А в резолюции напишет: «Начальнику оперативного отдела провести проверку гражданина такого-то (ФИО доктора) в плане возможных коррупционных связей». Вправе он так сделать? Конечно. Неизвестно ведь, что за человек с дипломом врача зайдет в зону, останется один на один с жуликом, — надо посмотреть, не засланный ли это казачок.
По срокам сколько эта проверка может длиться?
При желании — хоть всю оставшуюся жизнь. Но так достаточно редко бывает. Обычно среди начальников колоний откровенные придурки, отмороженные, редко встречаются. Все-таки они заинтересованы, чтобы в колонии была спокойная атмосфера.
Бунты ведь бывают по трем причинам — кормежка, медицина, беспредел. Начальники стараются такого не допускать, потому что понимают: в первую очередь пострадают они сами
Поэтому врачей пускают. Иногда это помогает. В моей практике бывали случаи, когда приедет специалист, объяснит, что и как нужно. Или сам сделает, если это возможно.
Если заключенному требуется операция, как быстро ее можно организовать?
В зависимости от того, какая операция — срочная или плановая. Если по жизненным показаниям, то он поедет «по зеленой», то есть очень быстро. Никто не заинтересован, чтобы жулик помер в колонии по твоей вине. Выявился ургентный больной, то есть неотложный — с инфарктом, например. Начальник медсанчасти сломя голову бежит к начальнику колонии: помирает зэк такой-то, срочно надо везти его в кардиореанимацию, инфаркт миокарда.
Начальник колонии, услышав это, понимает, что доктор уже половину своей работы сделал: поставил в известность вышестоящее руководство. И сейчас ему нужно фигурой шевелить. Главная задача — отправить осужденного с максимальной быстротой в больницу. А довезут ли его живым, что с ним там будет — наплевать.
Фото: Thomas Peter / Reuters
То есть в принципе людей спасают?
Не хочу сказать, что стопроцентно всех, но шансы довольно неплохие. Может быть ситуация хуже. Допустим, работает в колонии один фельдшер. Он не может хозяйство бросить и сопровождать пациента. Поэтому просто вызывает кардиореанимацию, то есть скорую помощь. Но пока врачи доедут до зоны, пока их впустят. Для этого существует определенная процедура.
Иной раз до смешного доходит. Сейчас везде навтыкали современных технологий. Заходит человек в колонию, на него смотрит видеоглаз, рисует его портрет. Человек выходит из колонии, опять смотрит в этот видеоглаз. Там компьютерные мозги сопоставляют два изображения. Если сходятся — выпускают, а иначе дверь не откроется.
Я вот недавно очень долго из зоны выходил. Ну не узнает меня глаз — и все, хоть убейся. Уже и в фас, и в профиль ему показываю себя, и в масочке, и без. Через полчаса он наконец меня признал, решетки открылись — перекрестившись, вышел.
Какие заболевания на зонах считаются самыми критичными?
Начну издалека. Год назад, когда началась эпидемия ковида, думал, что все — приплыли. Потому что сотрудники однозначно принесут заразу жуликам в колонию, и начнется у нас веселуха. Вы представляете, что такое отряд на зоне? Это койки в два яруса, человек сто в одном помещении — они не могут друг друга не заразить.
Зэки действительно болели. Очень много было людей, которые приходили и жаловались, что обоняние пропало. Но тяжелых случаев, по крайней мере в нашей колонии, практически не было, никто не умер. Хотя у нас реально много пожилых — и по 70 лет есть, и старше.
Зато у нас практически гриппа в этот раз не встречалось, такое первый раз на моей практике. Единичные случаи фиксировались, но дальше не распространялись.
Какие самые опасные болезни в заключении? Лучше всего не болеть совсем. Конечно, не дай господь онкологию заполучить. Или какое-нибудь серьезное сердечно-сосудистое заболевание, гипертонию махровую или еще какую-нибудь редкую патологию. Тогда точно проблемы будут. Не так давно у меня случай был: мальчишка чуть за 20 с долихосигмой. Это аномалия строения кишечника, нижний отдел очень сильно расширен, самостоятельно сходить в туалет — большая проблема.
Такой случай — морока для всех. Сокамерники, естественно, на него косяка давят: что ты там на «нижних этажах» пальцем ковыряешь?
Еще несколько лет назад считалось, что туберкулез — едва ли не главная проблема на зонах. Сейчас не так?
Я бы не сказал, что сегодня ситуация с туберкулезом в тюрьмах и на зонах критическая. Главная проблема — это то, что появляется все больше и больше устойчивых форм болезни, резистентных к лечению.
Фото: Thomas Peter / Reuters
Попытаюсь это вкратце объяснить. Начинаешь человека лечить — вроде попал, вроде стало лучше. Все радостно хлопают в ладоши: еще немного, и враг будет повержен! И вдруг идет резкое ухудшение состояния. Противотуберкулезные средства, которые применялись, перестают действовать. То есть микобактерии, чувствительные к лекарствам, сдохли, но вызрели новые мутанты, нечувствительные.
Считается, что устойчивые штаммы бактерий появляются в том случае, если лечение неверно подобрано либо его прерывали, а за это время недобитые бактерии успели адаптироваться к плохим условиям.
Я думаю, что мутация — все же биологический процесс. Микобактерия оказалась хитрее и интереснее, чем мы думали раньше.
Ну, а так заболеваемость туберкулезом на зонах, то есть число новых выявленных случаев, стала поменьше. Не думаю, что это связано с лечением или с профилактикой.
Туберкулез вообще довольно странно себя ведет, он имеет волнообразное течение. Если взять временной отрезок в сто лет, то даже тогда, когда антибиотиков еще не было создано, можно видеть волны болезни, временные отрезки, когда заболеваемость существенно уменьшалась или увеличивалась, и никаких объективных социальных причин к этому не было.
Лечат туберкулез на зоне, есть эффективные препараты?
Препараты для этого есть. Но дело в том, что заключенные неохотно лечатся. Примерно половина под разными предлогами уклоняется, принимают таблетки нерегулярно. Здесь сказывается как общая дикость населения, так и некоторые чисто тюремные моменты. Допустим, попал человек в больницу. Ну там же ведь легче, чем на зоне сидеть, правильно? Кормят лучше, люди интересные, режим меньше спрашивают. Если пациент неплохо себя чувствует — зачем ему лечиться? Начинает уклоняться, чтобы затянуть это пребывание. Если пациент выделяет микобактерии туберкулеза, то есть заразен, такого пациента из больницы никуда нельзя отправить. Он прилип к ней намертво.
То есть заразные заключенные, по идее, не могут оказаться в одной камере со здоровыми?
Мы живем в России. В России случиться может все, а в тюрьме — тем более. Допустим, при перевозке заключенных из одного места в другое такое может произойти из-за безалаберности конвоя. Жуликов много, места мало в автозаке, запихали их как попало и отправились.
Или когда на зону прибывают новые осужденные. По внешним признакам ведь практически невозможно определить, здоров человек или болен.
У нас был один доктор, довольно пожилой. Заразился туберкулезом. У него была не тяжелая форма, небольшой процесс. Когда выздоровел, вышел на работу. Интересуюсь его самочувствием. Он говорит, что отлично. Но и когда болел, тоже чувствовал себя замечательно. Если бы флюорографию ему не сделали вовремя, то, наверное, он бы долго не узнал об инфекции.
Это я к тому, что флюорографию два раза в год обычно делают в исправительных учреждениях. Дальше рассказывать надо?
Фото: Александр Кондратюк / РИА Новости
Несут ли какую-то ответственность начальники колонии и медсанчасти, если у заключенного резко ухудшилось здоровье?
Здесь очень много факторов. Если жулик без флага, без родины — то есть ни родственников у него нет, ни друзей, — это один расклад. Если помер и в этом даже есть вина медперсонала, но ему удачно оформили все медицинские документы (а время для этого есть) — то ничего не будет. Кому особенно это все надо?
А если у зэка вдруг окажутся скорбящие инициативные родственники, которые повсеместно начнут писать жалобы и заявления в Следственный комитет, то станут разбираться. В этом случае многое зависит от следователя. Сейчас на местах во многих региональных Следственных комитетах ввели должности специалистов, работающих именно по медицинским правонарушениям.
Им тоже нужно писать какие-то отчеты, показывать свою эффективность. При палочной отчетной системе устроено все просто. Если в прошлом году было два дела, то в этом году, хочешь не хочешь, а надо три возбуждать, в следующем — четыре. Иначе сделают вывод, что ты дурака валяешь на службе.
В вашей практике было, чтобы зэки объявляли голодовку? Как это происходило?
Довольно часто. Есть определенный порядок для этой процедуры. Заключенный пишет заявление на имя начальника колонии: «Я, гражданин Пупкин, не согласен с тем и этим. Объявляю голодовку, отказываюсь от приема пищи».
Обычно гражданина Пупкина переводят в изолированное помещение, в течение суток ставится в известность надзирающий прокурор. Из прокуратуры достаточно быстро приезжают, проводят беседу с человеком, выясняют причины.
Сколько может голодать? До тех пор, пока врач не даст отмашку: ребята, ситуация критическая, приступаем к принудительному кормлению
Принудительное кормление не будет считаться нарушением? Закон это позволяет?
В Исправительном кодексе сказано, что медицинский персонал должен принять все меры для сохранения жизни заключенного. Каждый день голодающего осматривает медицинский сотрудник, человек взвешивается. Периодически делают анализы крови, мочи. Обычно на 20-25-й день ситуация уже не очень хорошая. У меня было трое заключенных, которые голодали до последнего. Один погиб. Но это было еще в начале далеких 1990-х, когда на зонах царил полный бардак. Его принудительно кормили, но он умудрялся все это срыгивать. Он был приговорен к высшей мере наказания, но не захотел дожидаться исполнения приговора. Уморил себя.
Голодовки помогают заключенным отстаивать свои права?
Если заключенный прав, то он и без голодовки замучает администрацию жалобами во всевозможные инстанции. Рано или поздно приедет кто-нибудь из той же прокуратуры. Подстегнуть администрацию к исправлению ситуации это может. Как обычно это бывает? Видишь, допустим, что зэк прав. Если у тебя есть авторитет, то можно договориться все исправить за какой-то срок — в течение трех дней, например. Меня мои учителя учили: никогда ничего не обещай зэкам, но если уж что-то пообещал, нужно делать обязательно. К сожалению, сейчас этого нет. Могут с три короба посулить и ничего не выполнить. Причем как с одной, так и с другой стороны.
Фото: Влад Некрасов / «Коммерсантъ»
А бывает, что требования не по делу — как говорится, заблажил человек. Тогда флаг тебе в руки, голодай.
Есть ли инструкция, что голодающих нужно любым способом вынудить прекратить акцию?
Вы имеете в виду жарить курицу под дверью для аромата или конфеты подкладывать? Это просто лишено смысла, в инструкциях точно такого нет. Когда случай громкий, администрации колонии, медицинским работникам важно все делать по регламенту, чтобы не создавать себе дополнительных проблем.
Если заключенный не ест, то все равно в один прекрасный день нужно будет инициировать принудительное кормление. И тогда какой-нибудь ехидный журналист спросит этого начальника колонии: «А что это вы там про конфеты говорили?».
Существуют какие-то определенные показатели организма, результаты анализов, чтобы начать принудительное кормление?
Детально сейчас уже не вспомню, но, грубо говоря, вычисляется индекс массы тела. Если он ниже определенного уровня, это прямое показание к принудительному кормлению. От этого никуда не денешься — трупик в колонии никому не нужен.