Чем больше запретов тем сильнее желание

14.01.202303.03.2023 admin 0 Comments

Разрушительность запретов

Думать запретить нельзя.
М.А.Булгаков

Когда в Поднебесной много запретов, народ беднеет.
Лао-Цзы

Культура начинается с запретов. Юрий Лотман писал, что чем дальше, тем культура требует больших отказов, больших стеснений, и поэтому людям малокультурным или угнетенным своей серостью, социальной униженностью, очень хочется сбросить груз социальных табу: «Для людей с интеллигентной психологией регулирующим свойством является стыд, а для людей бесстыдных регулирующим свойством является страх: я не делаю, потому что боюсь». Я разделяю эту мысль автора «Бесед о русской культуре»: вседозволенность действительно поощряет человеческую разрушительность, особенно — массовую или анонимную. В «Луденских бесах» Олдос Хаксли вопрошал: «Собственно говоря, что такое цивилизация? Можно дать такое определение: это систематическое ущемление прав индивидуума на варварское поведение».

Впрочем, есть два обстоятельства, входящих в противоречие с жесткой необходимостью заветов или запретов. Во-первых, запретный плод сладок, для человека вполне естественно желание сделать то, что ему запретили, искушение тем сильнее, чем строже запрет, чем больше запрещают, тем больше хочется. Введение запретов стимулирует их нарушение. Вольнодумец, инакомыслящий инстинктивно пытается отказаться от того, что ему навязывают силой.

В книге «Литература и зло» Жорж Батай, много занимавшийся исследованием иррациональных сторон общественной жизни, писал: «Люди отличаются от животных тем, что соблюдают запреты, но запреты двусмысленны. Люди их соблюдают, но испытывают потребность их нарушить. Нарушение запретов не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у человека есть мужество, необходимое для нарушения границ, — можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается сделать то, что противоречит основным законам общества».

Во-вторых, мы родились и значительную часть жизни прожили в инквизиторской стране, главными скрепами которой были запретительство и доносительство. Здесь все кроилось по принципам Великого Инквизитора Федора Михайловича Достоевского. Репрессивный режим лимитировал не только продукты и товары в магазинах, но саму человеческая мысль: книги запрещали и прятали в спецхраны, гениальная музыка Шостаковича оказывалась «сумбуром», а живопись давили бульдозерами «на открытом воздухе». Запрещали не только Джойса или Кафку, но «Лолиту» Набокова, «Чевенгур» Платонова и «Доктора Живаго» Пастернака, музыку Шнитке и Губайдулиной, авангардистские картины Меламида, Рабина и Глезера, скульптуры Эрнста Неизвестного…. Оскар Рабин имел все основания сравнивать бульдозеры на Беляевском пустыре с танками в Праге, как символом репрессий режима, пугавшего его. Да что там книги или картины — лимитировали длину женских юбок и ширину мужского клеша, длину волос и цвета губной помады… Хорошо помню, как мильтон у входа в горисполком кричал женщине: «В штанях не пущу!», а ректор моего университета лично «не пущал» в здание юных студенток в юбчонках выше колен. Больше всего бесила мелочность совковых запретов: килограмм или пачка в руки, 6 соток, 7 квадратных метров, один этаж… Я так долго жил в стране запретов, что лозунг бунтующих студентов Сорбонны «Запрещено запрещать!» казался мне глотком свежего воздуха, а не выражением вольнодумства.

Я не случайно вспомнил об инквизиции, дремучих средневековых запретах и охоте на ведьм. Все тоталитарные режимы основаны на принципе «держать и не пущать!», формирующем рабский менталитет и животный страх пред наказанием. Фашисты, нацисты, большевики, хотя и были невежественны, действовали по принципу Мелиота, короля Перадора: «Мы находим, что эта песня слабо сочетается с королевской властью. Мы запрещаем ее на веки веков», переделав его на свой лад: «Всё запретить, со всех спросить и трупы закопать».

Если инквизиторы запрещали познание, то при Гитлере или Сталине существовал такой список «неззя», что каждый человек чувствовал себя участником садомазо, связанным по рукам и ногам. В «Дневнике Анны Франк» читаем: «Вся жизнь проходит в страхе, боюсь за что-нибудь браться — а вдруг это запрещено?». Всю жизнь подневольные люди натыкались на таблички: «Вход воспрещен», «Вход строго воспрещен!», «Вход категорически воспрещен. », и это естественным образом привело к новой, гласящей: «Выхода нет». Потому что возврат к средневековью не может не кончится коллапсом. Кстати, это поняли не вчера и не сегодня — лучшие люди издавна вопили об этом, когда мракобесы затыкали рты Копернику и Галилею или вводили запреты на использование микроскопа и телескопа, потому что они расширяли сознание людей. Астольф де Кюстин в исторической книге «Россия в 1839 году» писал: «Где недостает законной свободы, там изобилует свобода беззаконная; где на употребление наложен запрет, там господствуют злоупотребления; отрицая право, вы покровительствуете обману, отринув правосудие, облегчаете жизнь пороку»

Правящие идиоты по сей день не понимают, что ввести цензуру — значит оскорбить народ недоверием, изъять определенные книги — значит провозгласить сограждан дураками или рабами. Что опасно только запрещенное слово. Что дурные запреты снимают ответственность. Что запрещать свободомыслие — демонстрировать свою импотенцию. Что, как провидчески писал еще Пьер Абеляр, можно никогда не делать ничего запрещенного и быть при этом большим негодяем или подлецом (ибо именно нет запрета на подлость).

То, что сжимают, — расширяется.
То, что ослабляют, — укрепляется.
То, что уничтожают, — расцветает.
Кто хочет отнять что-нибудь у другого,
непременно потеряет свое.

В наши дни запретительство, как это происходило в «темные века», становится чуть ли не главным государственным трендом. По словам политолога Георгия Бовта, нынешний общенациональный отъезд крыши в сторону реставрации самого дремучего совка — на сей раз с православно-клерикальным оттенком — происходит на поезде, не имеющем ни тормозов, ни вменяемых вагоновожатых. Запреты трансформируются в беснования: буйство законодательной дури в исполнении воинствующих невежд, принятие потока законов по ограничению, недопущению, запрещению и пр., поток конспирологических перехлестов, вездесущие заговоры и «иностранные агенты», «несанкционированные контакты с иностранцами», людоедский запрет на усыновление сирот иностранцами, закрытие доступа не то что к ролику – к платформам YouTube, «ВКонтакте» и др., запреты картин, спектаклей, выставок, массовое снятие произведений с официальных выставок, настоящий разгул псевдопатриотического неофитства, желание переиродить старых-страшных государственников — всё это в эпоху глобализации, все шире открывающегося мира, безвиза, массового доступа к информации…

«Запретительство не только не зазорно, никто не одергивает вошедших в раж, — оно всячески поощряется, оттого чуть ли не каждый день рождаются новые инициативы, что бы еще запретить или ограничить. Запретительство стало идеологией, а охранительство и реставрация — чуть ли не основным содержанием ее законодательной деятельности в восприятии большой части общества». И вот уже общественные группы и публичные фигуры выказывают свою преданность власти исключительно путем запретительных и карательных мер.

Вместо давно завоеванных цивилизованным миром ценностей свободы и достоинства человека, его неотъемлемых прав — фонтанирование все новых и новых, все более реакционных запретов или ограничений. Запретительство как идеология, а охранительство и реставрация как основное содержание законодательной деятельности…

Зачем церкви были необходимы «Индексы запрещенных книг» и поток запретительства-охранительства как такового? Дремучие попы понимали главное — что любое усиление интеллектуальной активности смертельно опасно для клерикального института, что при умном населении дремучесть функционировать не сможет. Впрочем, как и нынешним, им не хватило ума понять, что запрещать инакомыслие и изводить еретиков — задача элементарная, но ее «окончательным решением» явится исчезновение самих запретителей, происходящее всегда одинаково и как бы само собой…

Источник

За что мне такому хорошему такая хреновая жизнь? Креативный антивирус для мозга (11 стр.)

Как-то провели эксперимент на крысах. Их кормили консервантами, и они благополучно заболевали и дохли. Но одна парочка крыс жила себе припеваючи. Удивлялись, почему? Ведь кормили всех одинаково. Потом заметили, что у них день по-другому проходит. Оказывается, лаборантка, которая меняла корм, очень любила эту парочку. Каждый день она с ними сюсюкалась. И этого хватило, чтобы переболеть смертельно опасную еду и выжить.

А у нас катастрофический дефицит ласки и нежности. Мы все недотроганные. И сексом-то занимаемся, чтобы получить ласку и нежность.

Третье мужское табу – слабость. С ранних лет мальчикам внушают – плакать нельзя, плачут только девочки. Но агрессия всегда дифференцировалась, так как из мальчиков воспитывают воинов. Нужно быть сильным, терпеть сквозь слезы. Но в наше время еще и запретили агрессию. И мужчины попали в ножницы. Если мальчик дерется – он плохой, если не может дать сдачи и плачет – тоже плохой. А здесь еще девочки со своими табу появляются. Если мужчина не поверит женскому «нет» – он проявляет сексуальную агрессию, то есть он становится насильником или козлом, а если поверит – он тряпка или осел.

После того как женщины ворвались в мужской мир, к их табу прибавилось еще и это. Уже не прилично быть слабой: «Чего разревелась!» Быть агрессивной тоже не по-женски – «Ты же женщина».

Из этого вытекает глобальное табу на счастье. Что это такое? Мы испытываем счастье, когда срабатывает центр удовольствия и выделяется много гормонов радости. Много удовольствия возможно тогда, когда нет вины. А вины нет, когда нет преступления. Но покажите мне хотя бы одного человека, который не хотел бы нарушить табу. Тогда счастливым становится тот, кто совершает преступление, но при этом не испытывает чувства вины. И как он тогда называется? Правильно – бесстыжий, плохой. Поэтому так неприлично быть счастливым. Замечали наверняка, как бабушек, перемывающих всем косточки у подъезда, раздражают довольные молодые девушки: «Бесстыжие, ходют тут!» Только в других нас больше всего раздражает то, что нам не разрешает наша внутренняя мама. Как же не разозлиться на другого, если я пуп земли, и то себе такого не разрешаю.

Чем опасно табу?

Итак, это те грехи, которые нам привили, но с которыми я не согласен. Чем же грозит нарушение запретов?

Чем больше нельзя – тем больше хочется

Если нам говорят какой-то готовый запрет и не объясняют, почему нельзя, остается проверять только опытным путем. Именно этим опасен запрет.

Еще одна опасность табу – это бытовой травматизм. Это вам кажется, что вы нарушаете запреты и у вас давно нет чувства вины. Живете себе припеваючи. А никогда не замечали, как в угол стола врезаетесь, или пальцы на терке срезаете, или сковородку голой рукой хватаете? То-то и оно. Вина глубоко сидит, а внутренняя мама центр удовольствия обрубила. Каяться вроде бы и не за что, да и не пойдете вы уже к маме. И что остается? Конечно, себя наказать. Мы 25 раз видели косяк двери и нечаянно в него врезались? Это внутренний родитель стирает изображение косяка, а наш внутренний ребенок себя наказывает, чтобы не чувствовать вину.

Тогда возникает вопрос – что же, тогда все разрешать и никаких табу не ставить? И как жить? Стоит просто предупредить об опасности, а не запрещать, и интерес к преступлению пропадает.

Желательно соблюдать законы Вселенной, их желательно знать и не нарушать. Некоторые люди, которые вышли за законы морали (правила общежития «Я и другие»), описали их, придумав метафору, то есть религию. Религия помогает понять и принять законы Вселенной. Религии бывают разные.

Но все религии сходятся в том, что случайностей не бывает, а все ситуации управляются Богом или биологически организованной гармонией. По сути, Бог – это родитель. А может ли родитель послать своим детям вред? Нет! Опасность ситуаций минимизируется. Не случайно в религии говорится: «Все, что ни делается, к лучшему».

Тогда, если все управляется Богом, то что же такого грешного делает человек?

Ваша жизнь в вашем выборе

Если сказать человеку, что он сам выбрал ту жизнь, которая у него есть, он будет возмущаться. Разве он выбирал быть бедным или несчастным?

На самом деле все, что с нами происходит, мы выбираем сами.

Анекдот в тему

Графиня подходит к графу и говорит:

– Граф, наша служанка беременна.

– Ну и что? Это ее проблемы.

– Но она беременна от вас!

– Но это мои проблемы.

– Но я то – то ваша жена?

– А это ваши проблемы.

У нас у каждого свой выбор. У служанки был выбор – поднимать юбку или нет, у графа – пользоваться этим или нет, а у жены – жить с этим кобелем или нет.

У всего живого есть выбор – это отсутствие программы, как у компьютера, но присутствие направления. К примеру, ни у одного дерева нет программы, как прорастать через железную решетку.

Все наши беды оттого, что мы якобы знаем, как правильно и как должно быть. Хотя у нас всегда есть выбор, но это то, чего мы больше всего боимся. Чем безопаснее выбор, тем быстрее мы его делаем. Чем он страшнее, тем больше мы ищем советчиков, чтобы переложить на них ответственность. Потому что если мы делаем выбор, то мы становимся авторами. А если я автор, то я ответственный. А мы всегда стараемся свинтить с ответственности и пытаемся быть не авторами, а исполнителями чужой воли, то есть того, что должны. Но ответственность – это своя воля, а долг – чужая. А у нас ответственность и долг приравняли друг к другу. И получается, мы не можем разделить на части, что мое «хочу», а что «чужое». Мы готовы выполнять чужую волю, чтобы не спрашивать с себя.

Ответственность – это готовность принять и самому исправлять последствия своего выбора.

Так что же мы выбираем? Какой выбор самый опасный?

Для себя я решил, и это та самая точка опоры, которая позволила мне перевернуть свой мир. Выбор между любовью и ненавистью. Гнев – это главный критерий опасности выбора. Поэтому мы так часто говорим не «Я решил(а) разозлиться», а «Он меня довел».

Выбор у нас никто отнять не может. Нас можно связать, посадить в темницу, но мы сами делаем выбор – злиться или нет. На самом деле – это большая ответственность и ваш выбор, что можно, а что нельзя.

Насколько мы ядовиты, или Сколько у нас врагов?

Мы с вами подошли к очень важной части книги. Наконец-то я смогу ответить на вопрос, за что же нам, бедным, такая хреновая жизнь? Сейчас мы будем разбираться еще с одним внутренним конфликтом – злостью. Если вы скажете, что это не про вас, я просто не поверю. Злимся мы все. Я этой системой занимаюсь более 20 лет, и все равно меня что-то раздражает. Не видел я еще ни одного человека, которого бы все в этой жизни устраивало. Так вот, наш главный конфликт в том, что мы себе не разрешаем осознать, что мы злимся. Давайте разберемся, что же такое гнев, и начнем его замечать.

Что такое праведный гнев?

Чтобы понять, что такое гнев, давайте определим, что для нас самое полезное, а что – опасное.

Итак, самое опасное – это потеря, а самое полезное – запас. Мы все очень любим запасать, как только испытали потерю. Как в анекдоте: «Доктор, а у вас есть таблетки от жадности? Дайте мне побольше, побольше!»

А запасаем мы те или иные ценности, уровень которых нам понятен. Ценность определяется степенью полезности. Самые примитивные – материальные ценности первого уровня – еда, вода, кров, сон, безопасность, инструменты. Правда, они почти все имеют вес и объем. Мы не можем запасти столько, чтобы потом не бояться их потерять. Чем больше мы имеем вещей, тем больше они имеют нас. Например, у вас целый амбар зерна, и от страха его потерять вы боитесь отойти в сторону. Или молока не получится запасти на год, оно прокиснет.

Источник

«Чем больше запретов — тем больше хочется их нарушать». Подростки отвечают нашим экспертам

Взрослые думают, что они знают всё — особенно про детей. Три года они рассказывали «Мелу», как надо общаться с подростками, воспитывать их, почему они совершают те или иные поступки, о чём они мечтают и чем вообще живут. Мы решили проверить на прочность их суждения — и попросили молодых экспертов прокомментировать десять цитат из наших статей о подростках.

1. «В 14 лет ребёнок вообще не знает, что с ним будет»

Психолог Дима Зицер:

«Люди до сих пор живут клише и стереотипами, но понятия не имеют, что нужно современному миру. Их научили так. В 14 лет ты должен сказать, кем ты вырастешь. Это абсолютно неверная формула. В 14 лет ребёнок вообще не знает, что с ним будет. Сейчас он хочет одно, а завтра другое. Рядом сидят родители, которые говорят, что обязательно нужно поступить в университет. Если спросить их, хотят ли они, чтобы ребёнок был творческой личностью, то ответ будет — „да“. Но учат они прямо противоположному».

Ева Середа, 17 лет

Безусловно, люди живут клише и стереотипами, тут и к гадалке не ходи! Иначе не было бы фраз вроде «Девушки должны сидеть дома и рожать детей». Это касается и поступления в университет, и самоопределения. Почему-то многим кажется, что нужно как Моцарт, с рождения знать, кем ты будешь всю жизнь. Реалии современного мира совершенно иные, сейчас не нужно в 14 лет определять, чем будешь заниматься оставшиеся 70 лет. Достаточно просто уметь приспосабливаться к разным ситуациям, ведь время изменилось — нет сложностей, которые были даже 50 лет назад. Тогда нужно было идти работать на завод, другого выхода нет. Сейчас же, наоборот, ценят людей, которые постоянно развиваются и совершенствуются, поэтому не нужно заставлять детей определяться в 14 лет. Пусть они пробуют, исследуют, учатся и ищут своё сами. Но нас действительно учат противоположному, ведь «сегодня ты гуманитарий, а завтра моешь планетарий». Это ещё один стереотип. Так, может, и было, но в их время. Не нужно перекладывать свои страхи на детей и подростков, которые и так переживают и нуждаются в вашей поддержке.

Социолог Полина Аронсон:

Лиза Щецова, 17 лет

3. «Современные дети не хотят смотреть в экран, наоборот, они испытывают что-то вроде отторжения»

Писатель Малкольм Харрис:

«Я зациклен на своём айфоне, постоянно проверяю соцсети. Вся моя жизнь проходит в социальных сетях, и невозможно провести чёткую грань между работой и личной жизнью… Но я вижу, что современные дети не хотят смотреть в экран, наоборот, они испытывают что-то вроде отторжения. Они общаются с гаджетами на другом уровне. Так что на самом деле это мы, миллениалы, зависимы от айфонов, а не они».

Варя Гатауллина, 16 лет

Для меня интернет и социальные сети действительно важная составляющая жизни. Однако я могу провести долгое время без них, если буду находиться в кругу интересных мне людей, заниматься чем-то увлекательным. Мне кажется, что подростки проверяют телефон каждые пять минут, поскольку не могут придумать, чем себя занять. Бывает такое, что ты действительно уже перепроверил все сообщения, новости и аккаунты, но всё равно продолжаешь обновлять ленту инстаграма, словно ждёшь чего-то, потому что тебе скучно или лень пойти заняться чем-то полезным. И всё-таки взрослым не стоит постоянно упрекать подростков в интернет-зависимости, ведь это присуще и им самим. Когда у человека есть свободный доступ к социальным сетям, ему тяжело беспрерывно и сосредоточенно работать — неважно, взрослый это или ребёнок.

4. «Меня огорчает прагматичность и расчётливость многих из них»

Историк Тамара Эйдельман:

«Меня огорчает прагматичность и расчётливость многих из них. То, как они отбирают только „непосредственно“ необходимое в школьном обучении. Часто не понимая, что предметы, темы, задания, которые, как им кажется, не имеют отношения к их поступлению, могут иметь отношение к их жизни, их общему развитию, развитию их души».

Катя Рыбакова, 16 лет

Если ты отдыхаешь вместо участия в олимпиаде, которая тебе не нужна, это не «фу, ты все делаешь ради выгоды!», а «ты умеешь расставлять приоритеты и критически мыслить, круто!». Мелких деталей и бессмысленных заданий в школе так много, что они мешают ориентироваться в общей картине предмета. Я на них не развиваюсь — я теряюсь. Знание ради знания радует только на любимых уроках. Так что меня огорчает, когда преподаватели выступают против моей прагматичности.

5. «Не унижайте подростка, не кричите на него, даже если он неправ»

Психолог Лоуренс Стейнберг:

«В подростковом возрасте у ребёнка формируется способность к саморегуляции. Для этого нужен внешний контроль. Сначала ребёнок принимает ваши правила, привыкает ими руководствоваться по жизни, а потом учится управлять собой. Это помогает ему понять, какое поведение считается социально приемлемым в обществе, а какое — нет. В ваших действиях должна прослеживаться логика. Если сегодня вы накажете его за проступок, а через неделю в аналогичной ситуации промолчите, ребёнок не сможет понять, как он должен себя вести. Не унижайте подростка, не кричите на него, даже если он неправ. Проще обсудить всё спокойно».

Варя Гатауллина, 16 лет

Иногда спокойно обсудить что-то с подростком становится чрезвычайно сложно. И всё же это лучший способ донести свою мысль, дать понять, что он ведёт себя некрасиво, после чего попытаться найти компромисс. Если вдруг взрослый срывается на крик, то он сам демонстрирует невоспитанность, показывает, что не умеет держать себя в руках, адекватно вести разговор. В таком случае подросток начинает испытывать отторжение и неприязнь к этому человеку. Надо помнить, что подростки — это мыслящие и уже практически такие же взрослые люди, которые требуют к себе соответствующего отношения. Ведь интеллигентные взрослые люди редко кричат на своих коллег или друзей, правда?

6. «Требуйте от него не интимности, но соблюдения правил общежития»

Психолог Катерина Дёмина:

«Отстранение — максимальная норма. При этом подростку важно знать, что у него есть семья, которая, если что, по-быстрому прибежит. Требуйте от него не интимности, но соблюдения правил общежития: здороваться, прощаться, убирать за собой, делать свою домашнюю работу. Делиться секретами туда не входит. Если он с вами всем-всем делится, это значит, что он не проходит этот подростковый возраст, а остаётся ребёнком».

Катя Рыбакова, 16 лет

Когда я плачу в своей комнате, а ко мне заходит мама и спрашивает «Ты что, плачешь?», я воспринимаю это как вторжение. Я начинаю нервничать, если показываю родителям телефон с фотографией, а они вдруг начинают листать. Это не значит, что я хочу срочно отстраниться до правил общежития, так было бы слишком жёстко; я скоро и сама приду к вам с разговором. Главное — чтобы родители, как пишет Катерина Дёмина, показали, что интересуются моим состоянием, волнуются, если видят, что мне грустно.

7. «Задача родителей в этот период — соблюсти баланс между запретами и разрешениями»

Психолог Владимир Лукашин:

«Подростку свойственна оппозиционность: он будет делать вам всё наперекор, испытывая вас на прочность и исследуя границы допустимого. Задача родителей в этот период — соблюсти баланс между запретами и разрешениями. Помните, как было просто с пятилеткой? Это — можно, а это — нет. Для подростка вам придётся сформировать третий вариант — „серую зону“. В ней будут вещи, которые вы не одобряете, но готовы разрешить — носить джинсы с дырками или сделать пирсинг, — для каждой семьи „серая зона“ своя. Почему вы должны это разрешать? Переходный возраст — время, когда позволительно экспериментировать».