Чем был болен гоголь
Загадка болезни и смерти Гоголя
1.
Большинство из нас вынесло из школы и навеки закрепило в памяти весьма условные и, в общем-то, однозначные представления о целом ряде отечественных писателей.
Их тенденциозно составленные биографии были избавлены от всего того, что противоречило установленным канонам.
Неугодные сведения либо изымались и умалчивались, либо изменялись до неузнаваемости.
В своё время откровением стала книга В.В. Вересаева «Пушкин в жизни», благодаря которой поклонники великого поэта смогли убедиться, что автор гениальных стихов в быту был не лишен очень многих человеческих слабостей и недостатков.
Н.А. Некрасов, чья иссеченная кнутом муза звала на подвиги не одно поколение русских революционеров, по свидетельству тончайшего знатока его жизни и творчества К.И. Чуковского имел репутация литературного кулака и барышника.
Об этом открыто говорили Толстой, Тургенев, Герцен и многие другие.
Известный литературовед Б.Я. Бухштаб, оценивая поэзию А.А. Фета, как одну из вершин русской лирики, привёл ряд доказательств в пользу того, что этот апологет чистого искусства был в быту бравым служакой, прижимистым помещиком, удачливым дельцом и реакционером настолько одиозным, что его публичные выступления вызывали смущение даже в рядах его единомышленников.
Долгие годы было принято бранить Ц. Ломброзо за теорию, согласно которой между психической болезнью и творческими возможностями ряда выдающихся писателей, композиторов и художников существовала определенная связь
Но, как говорится, из песни слов не выбросишь.
Психически болели Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, В.М. Гаршин, В. Ван Гог, Ф. Гельдерлин, А. Стриндберг, Р. Шуман и мн. др..
На разных этапах жизни более или менее выраженные признаки нездоровья обнаруживали Н.А. Некрасов, А.А. Фет, И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой, А.М. Горький.
Стоит ли об этом писать. Противники обычно ссылаются на оброненную В.В. Маяковским фразу: «Я поэт, тем и интересен».
С другой стороны неведение порождает самые невероятные допущения:
– Слышали, тот болел. И этот! Сам читал. У Белинского… А нам
говорили… Верь после этого людям.
Поэтому будет честнее, говоря о том или ином большом человеке, не
препарировать его биографию, не утаивать те или иные, не удовлетворяющие кого-то куски; а показать, как вопреки всему, в том числе болезни, дурному характеру, каким-то, может быть не очень почтенным (и такое бывает) свойствам личности он стал творцом.
Ни об одном большом писателе не говорили, так много и по-разному, как о Гоголе.
О его жизни, болезни и самой смерти сложилось превеликое множество разнообразных суждений.
Посильную лепту внесли современники писателя, как знавшие его близко, так и понаслышке. Друзья, родственники, случайные мимолетные знакомые.
Позднее, о нём писали литературоведы, психологи, психиатры.
Черты характера Гоголя, его трудно объяснимые, подчас, поступки пытались связать с самыми разнообразными причинами.
Много написано о болезни Гоголя.
Не вполне ясны обстоятельства его смерти. Пишут, будто он был похоронен живым, находясь в состоянии летаргического сна.
Перед вами ещё одна попытки приоткрыть покров тайны второе столетие скрывающий многие обстоятельства болезни и смерти великого писателя.
Как правило, изучая ту или иную болезнь, обращают внимание на особенности генеалогического древа. Занимаются поисками сходной патологии у близких и дальних родственников.
Родословная Гоголя весьма интересна.
Его отец Василий Афанасьевич был веселым общительным человеком с несомненными литературными задатками.
Он писал пьесы и ставил их на сцене любительского театра своего соседа и дальнего родственника отставного екатерининского вельможи Д.П. Трощинского
Судя по всему, В.А. Гоголь болел туберкулезом. В пользу этого говорит многомесячная лихорадка, по поводу которой он лечился у знаменитого в ту пору доктора М. Я. Трохимовского.
За несколько дней до смерти у Василия Афанасьевича пошла горлом кровь.
Среди родственников Гоголя по материнской линии было много странных, мистически настроенных и просто психически больных людей.
Сама Марья Ивановна Гоголь обладала крайней впечатлительностью, была мнительна.
По словам ближайшего друга писателя А.С. Данилевского, она приписывала своему сыну «…все новейшие изобретения (пароходы, железные дороги) и… рассказывала об этом всем при каждом удобном случае».
М.И. Гоголь была нераспорядительна. Дурно вела хозяйство. Имела склонность к покупке не нужных вещей. И отличалась подозрительностью.
Изначально Гоголь не был наделен ни силою, ни здоровьем.
Новорожденным, как пишет один из ранних биографов писателя он «был необыкновенно худ и слаб». Родители долго опасались за его жизнь., лишь по истечении шести недель рискнув перевести его из Великих Сорочинец, где он родился, домой в Яновщину.
Небольшого роста, тщедушный, узкогрудый, с вытянутым лицом и длинным носом Гоголь представлял собою классический пример астенического телосложения.
Этот тип телосложения предрасполагает, как к психическим расстройствам, так и к туберкулёзу.
Недаром Гоголь долго болел «золотухой» – заболеванием, проявления которого современная медицина связывает с хронической туберкулезной инфекцией.
Судя по воспоминаниям соучеников Гоголя по Нежинскому лицею, во многом спорных и противоречивых, он был угрюмым, упрямым, малообщительным, очень скрытным. И вместе с тем, склонным к неожиданным и подчас опасным проделкам.
Из-за этого для части товарищей по лицею Гоголь служил «…объектом забав, острот и насмешек».
Администрация лицея его тоже не особенно одобряла.
Из ведомости о поведении пансионеров, датированной февралем 1824 года можно узнать, что Гоголь был наказан «за неопрятность, шутовство, упрямство и неповиновение».
Учился он плохо. Это подтверждают и соученики, и наставники, и сам писатель.
В одном из писем к матери Гоголь сетовал на то, что он «… целых шесть лет даром».
Страсть к театру, появившаяся у Гоголя в последние годы обучения в лицее, выявила у него несомненное актерское дарование. Это признавали все.
Литературные опыты, напротив, высмеивались лицейскими литераторами. И для большинства последующая слава Гоголя оказалась абсолютной неожиданностью.
О том, что испытывал Гоголь, учась в лицее, можно судить по письму, которое он направил матери, накануне завершения учебы:
– … вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей,
глупых смешных притязаний, холодного презрения… У нас почитают меня своенравным, каким-то несносным педантом, думающим, что он умнее всех, что он создан на другой лад от людей. Вы меня называете мечтателем, опрометчивым… Нет, я слишком много знаю людей, чтобы быть мечтателем. Уроки, которые я от них получил, останутся навеки неизгладимыми. И они – верная порука моего счастья.
В дополнение к этим строкам, более приличествующим человеку
пожившему, изломанному жизнью, чем юноше собирающемуся покинуть родительский дом, следует сказать, что Гоголь считал себя «скрытым и недоверчивым» и указывал на парадоксальность своего характера.
По словам Гоголя, в нём была заложена «страшная смесь противоречий, упрямства, дерзкой самонадеянности и самого униженного смирения».
Ему было легче любить «всех вообще», чем каждого в отдельности. Типичная черта шизоидной личности.
– Любить кого-либо особенно, – писал Гоголь, – я мог только из интереса.
Недаром люди, с которыми Гоголь близко общался, сетовали на его капризность, неискренность, холодность, невнимание к хозяевам и трудно объяснимые странности.
Настроение Гоголя было неустойчивым. Приступы уныния и необъяснимой тоски чередовались с веселостью.
– Вообще-то я был характера скорее меланхолического, – писал Гоголь
В.А. Жуковскому, указывая одновременно на «расположение к веселости».
Наблюдательный Пушкин назвал Гоголя «веселым меланхоликом».
Гоголь был невысокого мнения о своем характере. Более того, он рассматривал своё творчество, как одну из возможностей избавления от наиболее неприятных ему черт.
– Я стал наделять, – писал Гоголь в «Избранных местах из переписки с
друзьями», – своих героев сверх их собственных гадостей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство моё, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем попало.
Идентификация своего «я» с литературными героями изображена Гоголем совершенно в духе Фрейда. Ещё одно подтверждение того, что все открытия имели своих предтеч.
По выражению С.Т. Аксакова Гоголь вёл «строго монашеский образ жизни».
У него не было ни жены, ни любовницы.
Предложение сделанное им весной 1850 года Анне Михайловне Виельгорской, было совершенно неожиданным. И отказ мало расстроил его.
Существует упоминание о таинственной незнакомке, женщине-вамп, произведшей на молодого Гоголя, только что приехавшего из провинции в Петербург, «ужасное и невыразимое впечатление». И побудившей его силою удивительных чар к бегству из России.
Вся эта история, как считают специалисты, занимавшиеся жизнью и творчеством Гоголя, выдумана им от начала до конца с одной лишь целью, как-то объяснить матери и окружающим свой неожиданный отъезд заграницу и трату высланных на уплату долга денег.
По сути же круг женщин, с которыми общался Гоголь, состоял из лиц, жаждавших духовной пищи и видевших в Гоголе учителя и наставника.
Следует упомянуть, что Гоголь был большим любителем острот, подчас, как выразился кто-то из приятелей, «не совсем опрятных» и соленых анекдотов, которые он рассказывал с большим мастерством и наслаждением в любом обществе, расположенном его слушать
– Любимый род его рассказов, – писал кн. Урусов, – были скабрезные
анекдоты, причем рассказы эти отличались не столько эротической чувствительностью, сколько комизмом во вкусе Рабле. Это было малороссийское сало, посыпанное крупной аристофановской солью.
Описание любовных сцен в произведениях Гоголя встречается редко. Они явно не принадлежат к числу лучших страниц вышедших из-под страниц писателя.
Более того, многие его герои отзываются о представительницах прекрасного пола весьма неодобрительно. На манер Солопия Черевика из «Сорочинской ярмарки». Его сакраментальной реплике мог бы позавидовать любой женофоб:
– Господи Боже мой… И так много всякой дряни на свете, а ты ещё и
жинок наплодил!
В течение почти всей жизни Гоголь жаловался на боли в желудке, сочетавшиеся с запорами, болями в кишечнике и всем тем, что он в письме к Пушкину именовал «геморроидальными добродетелями».
– Чувствую хворость в самой благородной части тела, – в желудке. Он
бестия почти не варит вовсе, – писал Гоголь из Рима весной 1837 года своему приятелю Н.Я. Прокоповичу.
Ему же осенью 1837 года:
– Желудок мой гадок до невозможной степени и отказывается
решительно варить… Геморроидальные мои запоры… начались опять
и, поверишь ли, что если не схожу на двор, то в продолжении всего дня чувствую, что на мой мозг, как бы надвинулся какой-то колпак,
который препятствует мне думать, и туманит мой мозг.
Работа желудка занимала Гоголя до чрезвычайности.
Притом, что Гоголь от природы обладал хорошим аппетитом, с которым он
не умел и, судя по всему, не считал нужным бороться.
Обед, как утверждает А.С. Данилевский, Гоголь именовал «жертвоприношением», а содержателей ресторанов называл «жрецами».
Гоголь любил поговорить о своем желудке Он полагал, общее заблуждение всех ипохондриков, что эта тема интересна не только им самим, но и окружающим.
– Мы жили в его желудке, – писала княжна В.Н. Репнина.
В воспоминаниях знавших Гоголя близко людей упоминается также, что
писатель постоянно мерз, у него опухали руки и ноги.
Ещё были состояния, которые Гоголь именовал то припадками, то обморо-
ками, то переворотами.
– Болезнь моя выражается, – сообщал Гоголь своей ученице М.П. Бала-
биной, – такими страшными припадками, каких никогда ещё со мной не было… я почувствовал… поступившее к сердцу волнение… потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние.
В своём завещании Гоголь писал, что на него «находили… минуты жизнен-
ного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Это состояния сопровождались выраженным чувством страха.
Гоголь очень боялся, что во время этих приступов его сочтут мертвым и похоронят заживо.
– … тела моего не погребать, – писал он в своём завещании, – до тех пор
пока не покажутся явные признаки разложения.
Большинство наблюдавших Гоголя врачей видело в нём ипохондрика.
– Несчастный ипохондрик, – жаловался знакомым известный московский
врач А.И. Овер, – не приведи Бог его лечить, это ужасно.
В воспоминаниях С.Т. Аксакова, относящихся к 1832 года, упоминается,
что во время совместного путешествия Гоголь «… начал жаловаться на болезни… и сказал, что болен неизлечимо».
Когда же С.Т. Аксаков спросил, в чём именно заключается его болезнь, Го-
голь ответил, что «причина его болезни находится в кишках».
Об этом же в письме к брату пишет Н.В. Языков:
– Гоголь рассказывал мне о странностях своей, вероятно мнимой болезни,
в нём де находятся зародыши всех возможных болезней, также и об особенностях устройства головы своей и неестественности положения желудка. Его будто осматривали в Париже знаменитые врачи, и нашли, что желудок его вверх дном.
П.В. Анненков живший с Гоголем в Риме в 1841 году, также указывал на то,
что Гоголь «… имел особенный взгляд на свой организм и полагал, что устроен совсем иначе, чем другие люди».
Периодическим спадам настроения Гоголь был подвержен с юных лет.
– … на меня находили припадки тоски, – писал Гоголь, – мне самому не
объяснимые.
Первый клинически очерченный приступ депрессии, отнявший у писателя, «почти год жизни» был отмечен в 1834 году.
Начиная с 1837 года приступы, различные по продолжительности и тяжести, отмечаются регулярно. В части своей, они были не вполне очерчены. Их начало, и конец просматривались неотчетливо. Терялись в других присущих Гоголю характерологических свойствах и качествах.
Гоголь жаловался на тоску, «которой нет описания». И от которой он не знал «куда… деться».
Сетовал, что его «душа… изнывает от страшной хандры». Находится «в каком-то бесчувственном сонном положении».
Из-за этого Гоголь не мог не только творить, но и думать.
Отсюда жалобы на «затмение памяти и «странное бездействие ума».
– В этой голове – писал Гоголь в январе 1842 года М.П. Балабиной, –
Нет ни одной мысли, и если вам нужен болван для того, чтобы надевать вашу шляпку или чепчик, я весь теперь к вашим услугам.
Во время приступов депрессии Гоголь больше чем обычно жаловался на «
желудочное расстройство и «остановившееся пищеварение».
Его мучили «перевороты», от которых было «сильно растерзано всё внут-
ри».
Он сильно зяб, худел, отекал и «терял обычный цвет лица и тела».
– Сверх исхудания необыкновенные боли во всем теле, – писал Гоголь
графу А.И. Толстому в 1845 году, – тело моё дошло до страшных охладеваний, ни днём, ни ночью я ничем не мог согреться. Лицо моё всё пожелтело, а руки распухли и были ничем не согреваемый лёд.
Летом же этого года он пишет В.А. Жуковскому:
– По телу моему можно теперь проходить курс анатомии: до такой степе-
ни оно высохло и сделалось кожа да кости.
Ощущение тяжелой болезни не оставляло Гоголя.
Начиная с 1836 года работоспособность начала падать. Творчество требовало от Гоголя неимоверных изнуряющих его усилий.
Он писал в «Авторской исповеди»:
– Несколько раз упрекаемый в не деятельности я принимался за перо, хо
тел насильно заставить себя написать что-нибудь вроде небольшой повести или какое-нибудь литературное произведение и не мог произвести ничего. Усилия мои почти всегда оканчивались болезнью, страданием и, наконец, такими припадками, вследствие которых нужно было продолжительно отложить всякое занятие.
У Гоголя изменилось отношение к жизни и к её ценностям..
Он начал уединяться, потерял интерес к близким, обратился к религии.
Его вера стала чрезмерной, подчас неистовой, исполненной неприкрытой мистики.
Приступы «религиозного просветления» сменялись страхом и отчаянием..
Они побуждали Гоголя к исполнению христианских «подвигов».
Один из них – измождение тела, привел Гоголя к гибели.
Гоголю не давали покоя мысли о его греховности.
Поиски путей спасения заняли его целиком. Он обнаружил у себя дар проповедника. Начал учить других. И был твердо уверен, что не в творчестве, а в нравственных исканиях и проповедях заключен смысл его существования.
– Гоголь, погруженный беспрестанно в нравственные размышления, –
писал С.Т. Аксаков, – начал думать, что он должен и может поучать людей и что поучения его будут полезнее юмористических сочинений. Во всех его письмах начинал звучать тон наставника.
Во время последнего, наиболее тяжелого приступа болезни, развившегося в начале 1852 года, Гоголь умер.
5.
Был ли Гоголь болен психически? И если болен, то чем?
Этот вопрос задавали себе современники писателя. И отвечали на него, в
большинстве случаев, положительно.
– … ехали к нему, – вспоминал И.С. Тургенев, – как к необыкновенному
гениальному человеку, у которого что-то тронулось в голове. Вся Москва была о нём такого мнения.
Предположение о наличии у Гоголя психического заболевания содержится
в известном письме В.Г. Белинского. В воспоминаниях Аксакова.
Наблюдавшие Гоголя врачи находили у него то «нервическое состояние»,
то ипохондрию.
Последний диагноз входил в качестве составной части в распространенную в 40-х года Х1Х столетия классификации психических заболеваний немецкого психиатра В. Гризингера, как подвид подавленности, тоски или меланхолии.
Уже после смерти Гоголя предпринимались неоднократные попытки объяснить психическое состояние Гоголя. Установить тот или иной диагноз.
Часть психиатров, начиная от проф. В. Ф. Чижа, написавшего в 1903 году, что у Гоголя имели место признаки «наследственного помешательства в смысле Мореля», считала его шизофреником
Другая часть предполагала, что Гоголь был болен маниакально-депрессивным психозом.
Опираясь на несомненные приступы депрессии у Гоголя, и те и другие пытаются ограничить их рамками этих, в части своей трудно, диагностируемых и недостаточно четко отделенных друг от друга заболеваний.
Со времен Э. Крепелина и Е. Блейлера, описавших в начале прошлого века шизофрению, в качестве самостоятельного психического заболевания, представления о ней отличались крайним непостоянством.
Границы шизофрении то расширялись до невероятных размеров, вбирая в себя чуть ли не всю психиатрию, и не только её, то сужались почти до полного отрицания.
Всё это не могло отразиться на позиции исследователей болезни Гоголя.
В принципе в поведении больного Гоголя было много такого, что не укладывалось в прокрустово ложе классификации психических заболеваний.
Даже в последние годы оно было продуманным и вполне целесообразным. Пусть не с точки зрения, так называемого здравого смысла. Но с позиции тяжелого ипохондрика, человека подавленного депрессией, боящегося смерти и загробных мук.
В этом контексте вполне понятно обращение к догматам религии, которые обещают кающимся спасение души.
Это был крик отчаяния. Но современники не расслышали его. Не разобрались в полной мере. И не пришли на помощь.
– Я почитаюсь загадкой для всех, – писал Гоголь в одном из своих писем.
– Никто не разгадал меня совершенно
Эти слова писателя в полной мере могут быть отнесены и к его болезни.
НАСТОЯЩАЯ ПРИЧИНА СМЕРТИ ГОГОЛЯ
Сотканный из противоречий, он поражал всех своей гениальностью на поприще литературы и странностями в обыденной жизни. Классик русской литературы Николай Васильевич Гоголь был труднопостижимым человеком.
Поставить точный диагноз врачи безуспешно пытаются уже более полутора столетий.
Будущий автор «Мертвых душ» родился в неблагополучной с точки зрения наследственности семье. Дед и бабка его со стороны матери были суеверны, религиозны, верили в приметы и предсказания. Одна из теток и вовсе была «слабой на голову»: могла неделями смазывать голову сальной свечой, чтобы предотвратить поседение волос, строила рожи, сидя за обеденным столом, прятала под матрас кусочки хлеба.
Когда в 1809 году в этой семье родился младенец, все решили, что мальчик долго не протянет — настолько он был слабеньким. Но ребенок выжил.
Рос он, правда, худым, тщедушным и болезненным — словом, из тех самых «счастливчиков», к которым липнут все болячки. Сначала привязалась золотуха, потом скарлатина, следом гнойный отит. Все это на фоне непроходящих простуд.
Но основным заболеванием Гоголя, беспокоившим его почти всю жизнь, был маниакально-депрессивный психоз.
Неудивительно, что мальчик вырос замкнутым и малообщительным. По воспоминаниям его соучеников по Нежинскому лицею, он был угрюмым, упрямым и очень скрытным подростком. И лишь блестящая игра в лицейском театре говорила о том, что этот человек обладает недюжинным актерским талантом.
В 1828 году Гоголь приезжает в Петербург с целью сделать карьеру. Не желая работать мелким чиновником, он решает поступить на сцену. Но безуспешно. Пришлось устроиться клерком. Однако подолгу в одном месте Гоголь не задерживался — летал от департамента к департаменту.
Люди, с которыми он на тот момент близко общался, сетовали на его капризность, неискренность, холодность, невнимание к хозяевам и трудно объяснимые странности.
Он молод, полон честолюбивых планов, выходит его первая книга «Вечера на хуторе близ Диканьки». Гоголь знакомится с Пушкиным, чем страшно гордится. Вращается в светских кругах. Но уже в это время в петербургских салонах стали замечать некие странности в поведении молодого человека.
Втечение всей жизни Гоголь жаловался на боли в желудке. Однако это не мешало ему за один присест съесть обед на четверых, «полирнув» все это банкой варенья и корзиной печенья.
Немудрено, что уже с 22-летнего возраста писатель страдал хроническим геморроем с сильными обострениями. По этой причине он никогда не работал сидя. Писал исключительно стоя, проводя на ногах по 10-12 часов в день.
Что касается взаимоотношений с противоположным полом, то это тайна за семью печатями.
Еще в 1829 году он прислал матери письмо, в котором говорил о страшной любви к какой-то даме. Но уже в следующем послании — ни слова о девушке, лишь скучное описание некоей сыпи, которая, по его словам, не что иное, как последствие детской золотухи. Связав девушку с болячкой, матушка сделала вывод, что ее сыночек подхватил срамную болезнь от какой-то столичной вертихвостки.
На самом деле и любовь, и недомогание Гоголь выдумал для того, чтобы выцыганить некоторую сумму денег из родительницы.
Имел ли писатель плотские контакты с женщинами — большой вопрос. По свидетельству врача, наблюдавшего Гоголя, таковых не было. Виной тому некий кастрационный комплекс — иначе говоря, слабое влечение. И это при том, что Николай Васильевич любил скабрезные анекдоты и умел их рассказывать, совершенно не опуская нецензурные слова.
Тогда как приступы душевной болезни были, несомненно, налицо.
Первый клинически очерченный приступ депрессии, отнявший у писателя «почти год жизни», был отмечен в 1834 году.
Начиная с 1837 года приступы, различные по продолжительности и тяжести, стали наблюдаться регулярно. Гоголь жаловался на тоску, «которой нет описания» и от которой он не знал, «куда деть себя». Сетовал, что его «душа… изнывает от страшной хандры», находится «в каком-то бесчувственном сонном положении». Из-за этого Гоголь не мог не только творить, но и думать. Отсюда жалобы на «затмение памяти» и «странное бездействие ума».
Приступы религиозного просветления сменялись страхом и отчаянием. Они побуждали Гоголя к исполнению христианских подвигов. Один из них — измождение тела — и привел писателя к гибели.
Тонкости души и тела
Гоголь умер на 43-м году жизни. Врачи, лечившие его последние годы, находились в полнейшем недоумении по поводу его болезни. Выдвигалась версия о депрессии.
Гоголь тогда жил в Москве, на первом этаже дома графа Толстого, своего друга.
В ночь на 24 февраля он сжег второй том «Мертвых душ». Через 4 дня Гоголя посетил молодой врач Алексей Терентьев. Состояние писателя он описал так: «Он смотрел, как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны… Все тело его до чрезвычайности похудело; глаза сделались тусклы и впали, лицо совершенно осунулось, щеки ввалились, голос ослаб…»
Дом на Никитском бульваре, где был сожжен второй том «Мертвых душ». Здесь же Гоголь и скончался. Врачи, приглашенные к умирающему Гоголю, нашли у него тяжелые желудочно-кишечные расстройства. Говорили о «катаре кишок», который перешел в «тиф», о неблагоприятно протекавшем гастроэнтерите. И, наконец, о «несварении желудка», осложнившемся «воспалением».
В итоге лекари вынесли ему диагноз — менингит — и назначили смертельно опасные в таком состоянии кровопускания, горячие ванны и обливания.
Через несколько дней писателя не стало.
Прах Гоголя был погребен в полдень 24 февраля 1852 года приходским священником Алексеем Соколовым и диаконом Иоанном Пушкиным. А через 79 лет он был тайно, воровски извлечен из могилы: Данилов монастырь преобразовывался в колонию для малолетних преступников, в связи с чем его некрополь подлежал ликвидации. Лишь несколько самых дорогих русскому сердцу захоронений решено было перенести на старое кладбище Новодевичьего монастыря. Среди этих счастливчиков наряду с Языковым, Аксаковыми и Хомяковыми был и Гоголь…
31 мая 1931 года у могилы Гоголя собралось двадцать — тридцать человек, среди которых были: историк М. Барановская, писатели Вс. Иванов, В. Луговской, Ю. Олеша, М. Светлов, В. Лидин и др. Именно Лидин стал едва ли не единственным источником сведений о перезахоронении Гоголя. С его легкой руки стали гулять по Москве страшные легенды о Гоголе.
— Гроб нашли не сразу,— рассказывал он студентам Литературного института,— он оказался почему-то не там, где копали, а несколько поодаль, в стороне. А когда его извлекли из-под земли — залитый известью, с виду крепкий, из дубовых досок — и вскрыли, то к сердечному трепету присутствующих примешалось еще недоумение. В фобу лежал скелет с повернутым набок черепом. Объяснения этому никто не находил. Кому-нибудь суеверному, наверное, тогда подумалось: «Вот ведь мытарь — при жизни будто не живой, и после смерти не мертвый,— этот странный великий человек».
Лидинские рассказы всколыхнули старые слухи о том, что Гоголь боялся быть погребенным заживо в состоянии летаргического сна и за семь лет до кончины завещал:
«Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
То, что эксгуматоры увидели в 1931 году, как будто свидетельствовало о том, что завет Гоголя не был исполнен, что его похоронили в летаргическом состоянии, он проснулся в гробу и пережил кошмарные минуты нового умирания…
Справедливости ради надо сказать, что лидинская версия не вызвала доверия. Скульптор Н. Рамазанов, снимавший посмертную маску Гоголя, вспоминал: «Я не вдруг решился снять маску, но приготовленный гроб… наконец, беспрестанно прибывавшая толпа желавших проститься с дорогим покойником заставили меня и моего старика, указавшего на следы разрушения, поспешить…» Нашлось свое объяснение и повороту черепа: первыми подгнили у гроба боковые доски, крышка под тяжестью грунта опускается, давит на голову мертвеца, и та поворачивается набок на так называемом «атлантовом позвонке».
Тогда Лидин запустил новую версию. В своих письменных воспоминаниях об эксгумации он поведал новую историю, еще более страшную и загадочную, чем его устные рассказы. «Вот что представлял собой прах Гоголя,— писал он,— черепа в гробу не оказалось, и останки Гоголя начинались с шейных позвонков; весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета… Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При начале вскрытия могилы на малой глубине значительно выше склепа с замурованным гробом был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежавшим молодому человеку».
Эта новая выдумка Лидина потребовала новых гипотез. Когда мог исчезнуть из гроба череп Гоголя? Кому он мог понадобиться? И что вообще за возня поднята вокруг останков великого писателя?
Вспомнили, что в 1908 году при установке на могиле тяжелого камня пришлось для укрепления основания возвести над гробом кирпичный склеп. Вот тогда-то таинственные злоумышленники и могли похитить череп писателя. А что касается заинтересованных лиц, то недаром, видно, ходили по Москве слухи, что в уникальной коллекции А. А. Бахрушина, страстного собирателя театральных реликвий, тайно хранились черепа Щепкина и Гоголя…
А неистощимый на выдумки Лидин поражал слушателей новыми сенсационными подробностями: дескать, когда прах писателя везли из Данилова монастыря в Новодевичий, кое-кто из присутствовавших на перезахоронении не удержался и прихватил себе на память некоторые реликвии. Один будто бы стащил ребро Гоголя, другой — берцовую кость, третий — сапог. Сам Лидин даже показывал гостям том прижизненного издания гоголевских сочинений, в переплет которого он вделал кусок ткани, оторванный им от сюртука лежавшего в гробу Гоголя.
В своем завещании Гоголь стыдил тех, кто «привлечется каким-нибудь вниманием к гниющей персти, которая уже не моя». Но не устыдились ветреные потомки, нарушили завещание писателя, нечистыми руками на потеху стали ворошить «гниющую персть». Не уважили они и его завет не ставить на его могиле никакого памятника.
Аксаковы привезли в Москву с берега Черного моря камень, по форме напоминающий Голгофу — холм, на котором был распят Иисус Христос. Этот камень стал основанием для креста на могиле Гоголя. Рядом с ним на могиле установили черный камень в форме усеченной пирамиды с надписями на гранях.
Эти камни и крест за день до вскрытия гоголевского захоронения были куда-то увезены и канули в Лету. Лишь в начале 50-х годов вдова Михаила Булгакова случайно обнаружила гоголевский камень-Голгофу в сарае гранильщиков и ухитрилась установить его на могиле своего мужа — создателя «Мастера и Маргариты».
Не менее таинственна и мистична судьба московских памятников Гоголю. Мысль о необходимости такого монумента родилась в 1880 году во время торжеств по поводу открытия памятника Пушкину на Тверском бульваре. А через 29 лет, к столетию со дня рождения Николая Васильевича 26 апреля 1909 года, на Пречистенском бульваре был открыт памятник, созданный скульптором Н. Андреевым. Эта скульптура, изображавшая глубоко удрученного Гоголя в момент его тяжких раздумий, вызвала неоднозначные оценки. Одни восторженно хвалили ее, другие яростно порицали. Но все соглашались: Андрееву удалось создать произведение высочайших художественных достоинств.
Споры вокруг самобытной авторской трактовки образа Гоголя не продолжали утихать и в советское время, не терпевшее духа упадка и уныния даже у великих писателей прошлого. Социалистической Москве требовался другой Гоголь — ясный, светлый, спокойный. Не Гоголь «Выбранных мест из переписки с друзьями», а Гоголь «Тараса Бульбы», «Ревизора», «Мертвых душ».
В 1935 году Всесоюзный Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР объявляет конкурс на новый памятник Гоголю в Москве, положивший начало разработкам, прерванным Великой Отечественной войной. Она замедлила, но не остановила эти работы, в которых участвовали крупнейшие мастера скульптуры — М. Манизер, С. Меркуров, Е. Вучетич, Н. Томский.
В 1952 году, в столетнюю годовщину со дня смерти Гоголя, на месте андреевского памятника установили новый монумент, созданный скульптором Н. Томским и архитектором С. Голубовским. Андреевский же памятник был перенесен на территорию Донского монастыря, где простоял до 1959 года, когда, по ходатайству Министерства культуры СССР, его установили перед домом Толстого на Никитском бульваре, где жил и умер Николай Васильевич. Чтобы пересечь Арбатскую площадь, творению Андреева потребовалось семь лет!
Споры вокруг московских памятников Гоголю продолжаются даже сейчас. Некоторые москвичи в перенесении памятников склонны усматривать проявление советского тоталитаризма и партийного диктата. Но все, что ни делается, делается к лучшему, и Москва сегодня имеет не один, а два памятника Гоголю, равно драгоценному для России в минуты как упадка, так и просветления духа.
ПОХОЖЕ, ГОГОЛЬ БЫЛ СЛУЧАЙНО ОТРАВЛЕН ВРАЧАМИ!
Хотя мрачный мистический ореол вокруг личности Гоголя в значительной мере был порожден кощунственным разорением его могилы и нелепыми выдумками безответственного Лидина, многое в обстоятельствах его болезни и смерти продолжает оставаться загадочным.
В самом деле, от чего мог умереть сравнительно молодой 42-летний писатель?
Хомяков выдвинул первую версию, согласно которой первопричиной смерти стало тяжелое душевное потрясение, пережитое Гоголем из-за скоротечной кончины жены Хомякова Екатерины Михайловны. «С тех пор он был в каком-то нервном расстройстве, которое приняло характер религиозного помешательства,— вспоминал Хомяков.— Он говел и стал морить себя голодом, попрекая в обжорстве».
Эта версия как будто подтверждается показаниями людей, видевших, какое действие оказали на Гоголя обличительные беседы отца Матфея Константиновского. Именно он требовал, чтобы Николай Васильевич соблюдал строгий пост, требовал от него особого рвения в исполнении суровых наставлений церкви, корил и самого Гоголя, и Пушкина, перед которым Гоголь благоговел, за их греховность и язычество. Обличения красноречивого священника так потрясли Николая Васильевича, что однажды он, прервав отца Матфея, буквально простонал: «Довольно! Оставьте, не могу далее слушать, слишком страшно!» Свидетель этих бесед Тертий Филиппов был убежден, что проповеди отца Матфея настроили Гоголя на пессимистический лад, убедили его в неизбежности близкой смерти.
Не подтверждается и версия, будто Гоголь умер от голодного истощения. Взрослый здоровый человек может обходиться совсем без еды 30—40 дней. Гоголь же постился всего 17 дней, да и то не отказывался от пищи полностью…
Но если не от сумасшествия и голода, то не могла ли стать причиной смерти какая-нибудь инфекционная болезнь? В Москве зимой 1852 года свирепствовала эпидемия брюшного тифа, от которого, кстати, скончалась Хомякова. Именно поэтому Иноземцев при первом осмотре заподозрил, что у писателя тиф. Но неделю спустя консилиум врачей, созванный графом Толстым, объявил, что у Гоголя не тиф, а менингит, и назначил тот странный курс лечения, который иначе чем «истязанием» невозможно назвать…
Думается, Баженов прав лишь отчасти. Назначенное консилиумом лечение, примененное, когда Гоголь был уже безнадежен, усугубило его страдания, но не было причиной самого заболевания, начавшегося значительно раньше. В своих заметках доктор Тарасенков, впервые осмотревший Гоголя 16 февраля, так описывал симптомы болезни: «…пульс был ослабленный, язык чистый, но сухой; кожа имела натуральную теплоту. По всем соображениям видно было, что у него нет горячечного состояния… один раз он имел небольшое кровотечение из носа, жаловался, что у него руки зябнут, мочу имел густую, темноокрашенную…».
Можно только сожалеть, что Баженов при написании своей работы не догадался проконсультироваться с врачом-токсикологом. Ведь описанные им симптомы болезни Гоголя практически неотличимы от симптомов хронического отравления ртутью — главным компонентом того самого каломеля, которым пичкал Гоголя каждый приступавший к лечению эскулап. В самом деле, при хроническом отравлении каломелем возможны и густая темная моча, и различного рода кровотечения, чаще желудочные, но иногда и носовые. Слабый пульс мог быть следствием как ослабления организма от лощения, так и результатом действия каломеля. Многие отмечали, что на протяжении всей болезни Гоголь часто просил пить: жажда — один из характеристик признаков хронического отравления.
По всей вероятности, начало роковой цепи событий положило расстройство желудка и то «слишком сильное действие лекарства», на которое Гоголь жаловался Шевыреву 5 февраля. Поскольку желудочные расстройства тогда лечили именно каломелем, не исключено, что прописанным ему лекарством был именно каломель и прописал его Иноземцев, который через несколько дней заболел сам и перестал наблюдать больного. Писатель перешел в руки Тарасенкова, который, не зная, что Гоголь уже принял опасное лекарство, мог еще раз прописать ему каломель. В третий раз Гоголь получил каломель уже от Клименкова.
Было бы нетрудно проверить эту гипотезу, исследовав с помощью современных средств анализа содержание ртути в останках. Но не уподобимся кощунственным эксгуматорам тридцать первого года и не будем ради праздного любопытства тревожить вторично прах великого писателя, не будем снова сбрасывать надгробные камни с его могилы и передвигать с места на место его памятники. Все, связанное с памятью Гоголя, пусть сохранится навсегда и стоит на одном месте!