Чем была книга для пушкина и толстого
Друг Пушкина Ф. И. Толстой Американец
Изучая жизнь и творчество Пушкина, мы не только познаем его гениальные творения, но и людей его окружавших, среди которых были личности весьма оригинальные, уникальные. Такой, например, уникальной личностью был друг Пушкина граф Федор Иванович Толстой, прозванный Американцем.
Это был человек-легенда, человек с большим количеством плюсов и с не меньшим количеством минусов. Его двоюродный племянник Лев Николаевич Толстой так о нем отзывался: «Необыкновенный, преступный и привлекательный человек»
Его необузданная натура была в постоянном поиске приключений и острых ощущений, часто граничащих со смертельной опасностью. Наверное, у него был надежный ангел-хранитель, если из множества дуэлей, а их было больше десятка, он выходил без единой царапины. Он не только не избегал дуэли, он искал их, он любил их.
Жестокие проказы, дуэли, кутежи, игра в карты по-крупному – стихия его существования. И в то же время, «он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, много читал. Умен он был как демон иудивительно красноречив»
Он бесстрашно летал на воздушном шаре и, не задумываясь, волонтером пустился в первое кругосветное путешествие вместе с Крузенштерном. Правда, Крузенштерн позже очень пожалел, что взял этого, с необузданным нравом, человека. На корабле он резко выделялся своим буйным характером и зловредными шалостями.
На судне был старенький корабельный священник, который имел слабость к спиртному. Федор Иванович Толстой однажды напоил его до отключки и, когда священник как мертвый лежал на палубе, припечатал сургучом его бороду к полу казенной печатью.
Или вот другой пример из серии его шалостей. На корабле жил орангутанг, который ловко копировал действия людей. Однажды, в отсутствии Крузенштерна Толстой затащил орангутанга в его каюту и на глазах обезьяны стал марать и обливать чернилами белый лист бумаги, лежащий на столе. Орангутанг внимательно смотрел и мотал на ус. После Толстой взял испачканный лист и вышел, оставив обезьяну в каюте. Орангутанг стал так усердно подражать Толстому, что уничтожил все записи Крузенштерна. После этого случая, Крузенштерн твердо решил избавиться от Толстого.
Однажды корабль кинул якорь у одного большого острова Вашингтонского архипелага. Судно сразу окружили десятки голых женщин-туземок. При этом, писал Крузенштерн, они «употребляли все искусства, как настоящие в том мастерицы, к обнаружению намерения их посещения». Крузенштерн разрешил им подняться на корабль, где они пробыли два дня. Позже выяснилось, что мужья и отцы отправили этих женщин, чтобы они приобрели железные изделия, материю и т.д.
Толстой и здесь отличился. Он заставил одного «титулованного» туземца за какую-то безделушку прыгать в воду и, как собака, в зубах приносить ему палку, брошенную им в море.
Злые шалости Толстого на корабле не прекращались. Он перессорил всю команду и сам со всеми перессорился. Терпение Крузенштерна лопнуло, и он высадил Толстого на одном из островов русской Америки, где обитали дикари. Поэтому он и получил кличку «Американец». Женщины на этом острове для украшения носили на нижней губе кости, деревяшку или раковину. Как долго пробыл Толстой на этом острове неизвестно. Позже он рассказывал, что дикари предлагали ему быть их царем.
Какое-то судно бросило якорь у острова, и Толстой на нем добрался до Камчатки, откуда он «пешеходным туристом» отправился через всю Сибирь в европейскую Россию. Ему тогда было всего 23 года.
Дальше начинается военный период его жизни.
Ночной разбойник, дуэлист
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
И крепко на руку не чист…
Пушкин познакомился с Толстым в Петербурге и был с ним в приятельских отношениях пока между ними не пробежала «черная кошка». Толстой в письме своему другу сообщил сплетню, будто Пушкина за его крамольные стихи высекли в Тайной канцелярии. Друг рассказал своим друзьям и пошла гулять сплетня по России, и дошла до Пушкина, который был в это время на юге в ссылке. Пушкин сразу откликнулся злой эпиграммой на Толстого:
Толстой ответил Пушкину тем же:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки,
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.
Пушкин стал готовиться к дуэли. Все годы ссылки он усиленно упражнялся в стрельбе из пистолета. Как только в 1826 году вернулся из ссылки, он сразу через друга Соболевского вызвал Толстого на дуэль. К счастью, Толстого в это время в Москве не оказалось, а позже друзья Пушкина их примирили. Примирение оказалось прочным настолько, что в 1829 году Александр Сергеевич поручил Толстому сватать за него красавицу Наталью Гончарову.
В «Евгении Онегине», Пушкин вывел Федора Ивановича Толстого в образе Зарецкого:
Зарецкий, некогда буян
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век.
Лев Толстой воспользовался рассказами о Толстом Американце для создания двух героев своих произведений: старого гусара – графа Турбина в «Двух гусарах» и отчасти Долохова в «Войне и мире».
«Федор Иванович умер христианином, пишет А.А.Стахович. – Я слышал, что священник, исповедающий умирающего, говорил, что исповедь продолжалась очень долго и редко он встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие Божие».
Жена Федора Ивановича Авдотья пережила своего мужа на 15 лет. Она умерла в 1861 году насильственной смертью: ее зарезал ее повар. При каких обстоятельствах, неизвестно.
Использованная литература:
Л.А Черейкский. Современники Пушкина.Ленинград «Детская литература» 1981 г.
В.Вересаев. Спутники Пушкина. Москва «Советский спорт», 1993 г.
С.Л.Толстой. Федор Толстой Американец. Москва «Современник» 1990 г.
Русские писатели, которых Лев Толстой ценил больше всего
Кира Лисицкая (Фото: Legion Media, Corbis, Heritage Images/Getty Images)
Известно, что он очень любил Виктора Гюго и Чарльза Диккенса. При этом Толстой недолюбливал Уильяма Шекспира и Александра Пушкина. Категорически не нравились ему и пьесы Антона Чехова. А большинству стихов он предпочитал прозу.
А каких же русских писателей он ценил больше всего?
Александр Пушкин
Орест Кипренский. Портрет Александра Пушкина
Однако прозу Пушкина Толстой высоко ценил и очень любил сборник «Повести Белкина»: «Их надо изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение». Кроме того, Толстому очень нравилась «Пиковая дама».
Неоконченный отрывок «Гости съезжались на дачу» исследователи даже считают толчком к написанию «Анны Карениной». Уж очень Толстой восхищался его началом, которое вводит прямо в эпицентр сюжета, без лишних предисловий и описаний. Так же он поступил и в своем романе, начав его с фразы «Все смешалось в доме Облонских».
В списке важных книг Толстой рекомендовал и «Евгения Онегина», который хоть и написан в стихах, но является большим романом.
Михаил Лермонтов
Гурий Крылов. Портрет Михаила Лермонтова
Heritage Images/Getty Images
Второго важнейшего русского поэта после Пушкина Толстой тоже ценил исключительно за прозу. «Героя нашего времени» несколько раз перечитывал и рекомендовал его в списке важных книг (особенно часть романа «Тамань»).
Ценил он и то, что Лермонтов был профессиональным военным, а не писателем (и как сам Толстой служил на Кавказе). В Лермонтове он видел «самые высокие нравственные требования, лежащие под скрывающим их напущенным байронизмом». Вопросы нравственности ужасно заботили и самого Толстого. Литературоведы также считают, что писателей сближает болезненная неудовлетворенность собой и склонность к самобичеванию.
Николай Гоголь
Фёдор Моллер. Портрет Николая Гоголя
Так, при хорошем впечатлении от пьесы «Ревизор», он назвал «отвратительной чепухой» финальную немую сцену, довольно патетическую. Не понравился ему и неоконченный второй том «Мертвых душ», который, впрочем, и сам Гоголь сжег, посчитав неудачным.
Федор Достоевский
Василий Петров. Портрет Федора Достоевского
Об отношениях этих двух гигантов русской литературы, пишут монографии и диссертации. У них были разные биографии, разные художественные инструменты и разное отношение к вере и к человеку. Но они оба были большими писатели, и Толстой это несомненно ценил. Когда Достоевский умер, Толстой внезапно осознал, что «он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек», и что он о многом бы хотел его спросить. Только вот в жизни они никогда не встречались
409 ЛЕТ НА ДВОИХ: Александр Сергеевич Пушкин и Лев Николаевич Толстой. 6 июня 2018 года.
Эти стихи Толстой хотел поставить эпиграфом к своим «Воспоминаниям».
Толстой был вдумчивым читателем Пушкина, его лирики, романа «Евгений Онегин», драматических произведений, прозы и писем. Это чтение сказалось в его творчестве. И хотя творческое наследие Пушкина и Толстого – две эпохи в истории России, два огромных художественных мира со своими героями, философией, поэтикой, всё же – это два пересекающихся мира. Многие замыслы, темы, сюжеты произведений Толстого берут своё начало у Пушкина. В кругу возможных сопоставлений оказываются «Евгении Онегин» и «Война и мир», «Рославлев» и «Война и мир», «Выстрел» и «Два гусара», «Цыганы» и «Казаки», «Арап Петра Великого» и задуманный Толстым роман из Петровской эпохи. «Капитанская дочка» и «Хаджи-Мурат», в черновой редакции которого Толстой упоминал этот роман Пушкина, «Кавказский пленник» Пушкина и «Кавказский пленник» Толстого. Есть своеобразная писательская смелость в том, чтобы назвать свой рассказ так, как назвал Пушкин романтическую поэму, которая принесла ему славу первого русского романтического поэта и стала предметом многочисленных подражаний. Толстой по-своему представил пушкинский сюжет, исключил любовную интригу: его героя спасает из плена не влюблённая в него дева гор, а девочка, для которой русский пленник мастерил игрушки. При этом реалистические подробности в описании быта горцев, в изображении тягот существования русских пленников сочетаются у Толстого с высокой поэзией утверждения человечности в отношениях между враждующими народами. Название романа «Война и мир», возможно, было подсказано Толстому трагедией «Борис Годунов», монологом летописца Пимена:
Что же касается «Анны Карениной», то этот роман непосредственно восходит к Пушкину. Сам Толстой сознавал это литературное родство: «И там есть отрывок “Гости съезжались на дачу». Я невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто, что вышел роман. » (письмо Н.Н. Страхову 25 марта 1873 г.)
В героине толстовского романа Анне Карениной угадывается Зинаида Вольская, героиня пушкинского отрывка «гости съезжались на дачу», искренняя в своих чувствах, пренебрегающая светскими условностями. Не только Анна Каренина, но и другие герои Толстого имеют своих литературных предков у Пушкина: не случайно Достоевский в своей знаменитой речи о Пушкине, произнесённой по случаю открытия памятника поэту в Москве в 1880 г., говоря о прекрасных образах русских женщин, рядом с Татьяной Лариной назвал Наташу Ростову.
Мастерство Толстого уходит корнями в поэтику Пушкина. Конечно, здесь можно и нужно говорить о художественном своеобразии двух гениев, в творчестве которых искусство портрета, пейзажа, диалога, повествования неповторимы. И в то же время многие художественные открытия Пушкина получают дальнейшее развитие в творчестве Толстого. «Давно ли вы перечитывали прозу Пушкина? – писал он в апреле 1873 г. П.Д. Голохвастову. – Сделайте мне дружбу – прочтите с начала все повести Белкина. Их надо изучать и изучать каждому писателю. Я на днях это сделал и не могу вам передать того благодетельного влияния, которое имело на меня это чтение.
Изучение это чем важно? Область поэзии бесконечна, как жизнь; но все предметы поэзии предвечно распределены по известной иерархии, и смешение низших с высшими или принятие низшего за высший есть один из главных камней преткновения. У великих поэтов, у Пушкина, эта гармоническая правильность распределения предметов доведена до совершенства. Я знаю, что анализировать этого нельзя, но это чувствуется и усваивается» (62: 22). Толстого восхищало умение Пушкина сразу ввести читателя «в интерес самого действия», отказавшись от описания действующих лиц, места действия, «прямо приступить к делу». Таким образом следуя за Пушкиным, Толстой начинает «Войну и мир».
О чём бы ни писали Пушкин и Толстой – о семейном частном быте, исторических деяниях народа, о жизни родной природы, — их творчество всегда освещено высоким нравственным идеалом, высокой нравственной целью. Казалось бы, Наполеон – только исторический деятель. Но у Пушкина наполеоновская тема изменяется от проклятий русскому тирану, царю, в оде «Вольность»:
Нравственное осуждение и развенчание наполеонизма и в повести Пушкина «Пиковая дама», в истории безвестного армейского офицера Германна с профилем Наполеона и душой Мефистофеля, который с поистине наполеоновской энергией идёт к достижению своей эгоистической цели. Для зрелого Пушкина Наполеон – сложнейшая историческая, социальная, психологическая и нравственная проблема. «Люди верят только славе, — писал он в «Путешествии в Арзрум», — и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствующий ни одною егерскою ротою. » И для Толстого Наполеон не только исторический деятель. Он ещё и нравственное мерило людей. Не случайно в предварительных характеристиках героев «Войны и мира» Толстой отмечал их отношение к Наполеону. Для Толстого поражение Наполеона в Отечественной войне 1812 года имело большое нравственное значение. Отрицание зла, утверждение добра – в этом видели и Пушкин, и Толстой своё высокое назначение.
это пушкинский итог, его стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Толстой за пять лет до кончины написал статью «Зелёная палочка», где говорил о своей вере в добро, с которой он прошёл через всю жизнь, вере в то, что добро осуществимо.
О том, что Толстой — преемник Пушкина, писали современники Толстого — писатели и критики И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов, А.А. Григорьев, А.В. Дружинин. Иллюстратор Толстого художник Л.О. Пастернак проницательно заметил: «Умер Пушкин, родился Толстой, словно пришёл на смену ему. При всей несхожести — прямой его духовный наследник» (Пастернак Л.О. Записи разных лет. М., 1975. С. 171).
Толстого соединяют с Пушкиным не только творческие, но и биографические связи. В 1704 г. пращур Толстого, посол в Турции П.А. Толстой, привёз из Константинополя в Россию трёх арапчат, один из которых стал предком Пушкина по материнской линии Абрамом Ганнибалом, крестником, а затем сподвижником Петра I. По родству (по материнской линии) Толстой приходился Пушкину четвероюродным племянником. Среди знакомых Толстого было мною тex, кто знал Пушкина, был близок к нему. 3 июля 1910 г. A. Б. Гольденвейзер записал в своём дневнике: «За чаем Л.Н. сказал мне: “Я стал читать письма Пушкина. Мне это очень интересно. Многих, о ком говорится и кому он писал, я хорошо знал, например, Вяземского. Назовите ещё кого-нибудь», — сказал он. Я спросил про Плетнёва “Как же, я его хорошо помню. Он ко мне был очень ласков”».
Толстой был знаком не только с близкими друзьями Пушкина поэтом и критиком П.А. Вяземским (в его петербургской гостиной 25 февраля 1856 г. он читал ещё не опубликованный рассказ «Метель») и издателем романа «Евгений Онегин» поэтом П.А. Плетнёвым (с ним Толстой познакомился в Париже весной 1857 г., состоял затем с ним в переписке). Он встречался с декабристом С.Г. Волконским, вернувшимся из сибирской ссылки, был знаком с А.Ф. Закревской – адресатом пушкинских стихотворений. О Пушкине Толстой говорил с дочерьми Н.М. Карамзина, с А.О. Смирновой-Россет, Д.Н. Блудовым. М.П. Погодиным. Примечательно, как близко знавший Пушкина историк Погодин воспринял роман «Война и мир»: «Ах – нет Пушкина! Как бы он был весел, как бы он был счастлив и как бы стал потирать себе руки. — Целую вас за него и за всех наших стариков» (61: 196). Ф.И. Толстой-Американец, с которым некогда Пушкин хотел драться на дуэли, а потом после возвращения из ссылки помирился и просил быть его сватом, просить для него руки Н.Н. Гончаровой, приходился Толстому двоюродным дядей. В Туле Толстой познакомился с Марией Александровной Гартунг, старшей дочерью поэта. Её облик подсказал Толстому портретные черты Анны Карениной.
Встречи Толстого с людьми, знавшими Пушкина, помогли ему не только глубже осмыслить его творчество – они приближали к Толстому внутренний мир поэта, раскрывали перед ним обаяние его личности. По Толстому, красота человека — это красота его души, красота его чувств и мыслей. Поэтому так значительно высказанное с особым чувством замечание Толстого, пристально вглядывавшегося в портрет Пушкина: «Экое прекрасное лицо!» (запись А.Б. Гольденвейзера).
В дневниках, письмах, воспоминаниях Толстого, в его произведениях, в дневниках близких к Толстому людей, в воспоминаниях его современников рассыпаны многочисленные высказывания Толстого о Пушкине, где писатель осмыслял творческий и человеческий опыт своего великого предшественника. В разные годы он судил о нём по-разному, и, как может показаться на первый взгляд, иногда суждения Толстого носили негативный характер. Так, Толстой замечал, что «повести Пушкина голы как-то». Но в той же дневниковой записи 31 октября 1853 г. признавал, что «теперь уже проза Пушкина стара – не слогом, но манерой изложения. Теперь справедливо в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самых событий». В данном случае Толстой чутко фиксировал изменения в развитии русской прозы, которая от пушкинской точности и краткости, от пушкинского изображения психологии героя через его действие перешла к изображению самой психологии героя, его внутреннего мира. Подобный Пушкину, человек страстный и увлекающийся, Толстой в пору работы над статьями об искусстве был увлечён мыслью о том, что искусство должно быть понято народом, а Пушкин, как считал тогда Толстой, народу непонятен. Но затем писатель сумел вполне оценить народность творчества Пушкина, любовь простого народа к его творениям. В рассказе «Хозяин и работник» крестьянин Петруха под свист метели читает стихи Пушкина «Зимний вечер», по-своему их переделывая. В 1910 г. Толстой советовал редактору издательства «Посредник» в серии дешёвых книжек для народа напечатать стихотворения Пушкина. Конечно, у Толстого были свои читательские пристрастия: «Бориса Годунова» он считал рассудочно-холодным произведением, а «Пиковую даму» — «шедевром»; «Гробовщик» показался ему однажды скучным, а «Метель» вызвала восхищение. В целом же суждения Толстого о Пушкине поражают глубиной, осознанием своей преемственности по отношению к его творческому наследию: «Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться» (ДСАТ. 1. С. 500).
Толстой и пушкинская Россия. В кругу друзей и современников Пушкина
Действительно, Толстой хорошо знал не только П. Вяземского и П. Плетнева, но и многих других современников великого поэта. Толстому с детских лет и даже в зрелом возрасте довелось общаться с кругом лиц, близких Пушкину, причастных к его миру, сформировавшихся в замечательную эпоху, озаренную победными торжествами над бонапартистской Францией, «думами» и подвигом декабристов, омраченную их трагическим поражением, эпоху деспотическую и мятежную, поэтически одухотворенную и сервильную, вольнолюбивую и зажатую в тисках самовластья. Знакомство с самыми разными яркими личностями, принадлежащими к пушкинскому поколению, олицетворявшими свое время, имело для Толстого огромное значение, обогатило его теми реальными знаниями и живыми впечатлениями, которые были ему необходимы для исполнения своего предназначения, продолжения пушкинского пути в отечественной словесности.
Исключительная по своей сложности проблема Толстой и Пушкин, их преемственной связи, их общности останется нерешенной, если ее исследовать, игнорируя восприятие автором «Детства» пушкинской России в целом, его особый интерес к ее главным событиям, подспудным процессам, драматическим узлам и действующим лицам, условиям человеческого существования.
Вполне правомерно, что изучение этой проблемы велось и ведется преимущественно в главном направлении– выявление методом сравнительного анализа пушкинских традиций в художественном мире его младшего современника, в его творческих Исканиях и решениях, в его поэтике и стиле. Исследователи давние, а еще в большей мере современные, обнаружившие нити, связующие «Метель» с «Капитанской дочкой», «Альберта» с «Египетскими ночами», «Двух гусар» с «Пиковой дамой», «Войну и мир» с «Евгением Онегиным» и «Рославлевым», «Хаджи-Мурата» с «Капитанской дочкой», предвосхищение стиля психологической толстовской прозы в незаконченных отрывках поэта, нарисовали впечатляющую картину поразительной и несомненной близости двух гениев. Пушкинские начала и заветы, воспринятые и трансформированные творцом русской «Илиады», оказались необычайно плодоносными, пушкинские зерна, проросшие в ткани его повествовательных шедевров, дали замечательные всходы.
Разумеется, общность эта имела свои границы: в толстовском освещении тех же пластов русской жизни, уже отодвинутой для него в прошлое, заметно сказывалось то, что увидена она взором человека другого исторического времени, другого жизненного опыта, художнически постигнута по законам другой эстетики.
В трансформации и обновлении пушкинского направления– единство литературного процесса, проявившееся в том, что два гиганта отечественной словесности оказались в одном ряду, а младший из них пошел вослед старшему, исполнил его заветы.
В дневнике Пушкин воспроизвел в высшей степени примечательные беседы с известным государственным деятелем М. Сперанским. 1 января 1834 года им была сделана следующая помета: «Встретил Новый год у Натальи Кирилловны Загряжской. Разговор со Сперанским о Пугачеве, о Собрании законов, о первом времени царствования Александра, о Ермолове etc», а 2 апреля сделана еще одна запись: «В прошлое воскресение обедал я у Сперанского. Он рассказывал мне о своем изгнании в 1812 году… Сперанский у себя очень любезен. Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчеев, вы стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении Зла и Блага. Он отвечал комплиментами и советовал мне писать историю моего времени» (VIII, 27, 33).
Но ведь Пушкин «стоял близко», не был «отодвинут» не то что «на два века», но даже и на два десятилетия от тех, кто являлся или позднее стал «историческим лицом», окруженным «некоторой торжественностью», что, безусловно, сказывалось на его восприятии и осложняло их художественную интерпретацию.
«Я не видел в нем героя, славу русского войска,– признавался он, имея в виду генерала Н. Раевского,– я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина» (X, 18). Но Пушкин также сознавал, что его «попечительный друг» – «герой 1812 года», «великий человек» (X, 630).
То, что не успел свершить один гений, свершил другой, пришедший ему «на смену», сотворивший «народно-национальный эпос», создавший реальную, объемную, многоголосую картину мира и той России, в которой жил, мыслил, поэтически запечатлел его замечательный предшественник.
Вот на этой почве и возникло их редкостное родство, поразительная отзывчивость на одни и те же исторические события, явления и коллизии, художнический интерес к одним и тем же лицам, характерам, типам. Отсюда и явственная преемственная связь между писателями разных поколений.
Вообще же сюжет Толстой– Пушкин уникален и не имеет аналога в нашей отечественной литературе. Время, прожитое, перевитое одним писателем, запечатленное в его искусстве, заново исследуется, осмысляется, поэтически воссоздается писателем следующего поколения. Это минувшее время, с его «войной» и «миром», с его «гениями Зла и Блага», с его палачами и жертвами, героями и мучениками, с его спектром разнообразных человеческих характеров, с его социальными, нравственно-психологическими проблемами, увековечено в толстовской многогранной «картине мира».
Толстой выступает как верный хранитель предания, памяти о той России, с которой всем своим бытием, судьбой и музой был крепчайшими узами скреплен ее замечательный певец. Ее «домашнюю историю» младший собрат поэта восстанавливал в событиях вершинных, знаменательных, но и камерных, теневых, в деяниях венценосцев, властителей, «стоящих у трона», но и в действиях народа, в коллизиях частной жизни, то есть в многозвучии голосов ее участников, официальных и неофициальных, известных и неизвестных, искателей общего блага и апологетов зла.
В художественном мире Толстого литературными персонажами стали многие реальные личности, к которым поэт высказывал свое отношение в стихотворных шедеврах, лирических посланиях, сатирических инвективах, эпиграммах, незаконченных прозаических набросках. В том или ином контексте в романах или повестях «наследника» действующими лицами являются те, кто некогда составлял окружение поэта: его друзья и недруги, его собеседники и литературные соратники, его гонители и покровители, словом, те, кто был причастен к его жизни, влиял на ее атмосферу, даже в чем-то и определял ее течение.
Мощью своего воображения многие, кого автор «Евгения Онегина» знал живым, в их неповторимо индивидуальном внешнем и внутреннем облике обретали под пером Толстого новое романное бытие.
Некоторые современники поэта послужили прототипами полувымышленных героев толстовских романов и повестей, скрытых под чужими именами, но сохранивших разительное сходство с оригиналами.
Взор писателя постоянно был обращен к началу века, которое воспринималось им как уже отдаленное прошлое, что создавало необходимую дистанцию для свободного обращения с хроникой событий и действующими лицами. «Одна из замечательнейших эпох русской жизни» – первая половина XIX столетия с неудержимой силой влекла к себе великого мастера на протяжении всего его творческого пути.
Если взглянуть на толстовские художественные тексты с точки зрения хронотопа, то окажется, что их автора действительно тянуло «воображать» именно «времена», в пределах которых протекла жизнь поэта, то есть времена первых десятилетий XIX века, пушкинского века. Эту властную притягательную силу он испытывал и в начале писательской биографии, и в конце ее.
Толстой дебютировал рассказом о детстве Николеньки, история развития которого пришлась на «александровский век» и продолжилась в последовавшем за ним «николаевском».
Картина бытия в «Евгении Онегине» эпическая, поведение героев зиждется на традиционных этических нормах и представлениях, они обладают внутренними ресурсами для противодействия силе «страсти», индивидуалистическому хотению, для подчинения «закону».
Проблема «гибельных страстей», разорванного сознания, оставшаяся за кадром в «Евгении Онегине», не переставала волновать поэта, но задуманная им повесть о драме петербургской светской красавицы Зинаиды Вольской, подведенной к той черте, у которой очутились Анна и Вронский, не была им завершена. Русский роман с подобным сюжетом будет написан спустя почти полвека, и тогда, когда в России «все переворотилось», распались все старые связи, когда наступило уже другое историческое время. Ее автором стал Толстой, назвавший свое произведение не мужским, а женским именем.
И здесь гениальный «преемник» снова пошел вослед своему гениальному предшественнику, открытую им ситуацию он интерпретировал в соответствии с теми глубочайшими переменами, которые произошли в пушкинской России за истекшие десятилетия, переменами в общественно-исторической действительности, социальных отношениях, моральных представлениях, мироощущении, в той среде, которая явилась предметом их поэтического изображения. В самом таком различии– единство пути обоих писателей, их творческая сближенность, проявляющая себя в самых разных вариантах, аспектах и формах.
Несомненно, связь Толстого с Пушкиным, его эпохой, его идеями наиболее явственно проступает тогда, когда он «воображал» это отошедшее прошлое, избирал его для поэтического воссоздания. «Воображал» же он настолько реально, достоверно, что Погодин, потрясенный его «прекрасным талантом» и свободной ориентацией в «делах давно минувших дней», спросил: «Где, как, когда всосал он в себя из этого воздуха, которым дышал в разных гостиных и холостых военных компаниях этот дух и проч.» 24 (ПСС, 61, 196). Нам неизвестно, ответил ли Толстой своему корреспонденту, но если бы такое письмо было им составлено, то он наверняка указал бы на свои интенсивные контакты с многими современниками поэта и на то, сколь плодоносными они оказались для дела его жизни, для исполнения своего предназначения.
«Сыны другого поколения» донесли до него «запах» гостиных, где собирались самые образованные, мыслящие дворяне, известные писатели, где происходил живой обмен новостями и мнениями, сталкивались различные точки зрения, где царила свободная и непринужденная атмосфера. Здесь Толстой услышал разного рода рассказы, «анекдоты», происшествия, приоткрывшие ему тайны «домашней истории» русской жизни в «грозу 1812 года».
Известные строки Вяземского: «Наш мир– им храм опустошенный, Им баснословье– наша быль…» – к будущему живописцу этого «мира» ни в какой мере не относятся. Сделанное им в черновом наброске к «Войне и миру» признание: «Пишу о том времени, которое еще (зачеркнуто: живо в памяти живых людей, время, которое) цепью живых воспоминаний связано с нашим, которого запах и звук еще слышны нам. Это время первых годов царствования Александра…» (ПСС, 13, 70),– свидетельствует о том, что он через «память живых людей» проникал в их «мир», в их «были». Иначе не «выпелась» бы великим художником его грандиозная «Илиада».
Осенью и зимой 1839 года, живя в Москве, одиннадцатилетний Толстой посещал дом своего троюродного дяди князя А. Горчакова,
пасынки которого Александр и Алексей Мусины-Пушкины стали товарищами его детских игр и затей. Старшие– из «страны Пушкина»: А. Горчаков– член прекрасного лицейского союза. Его жена Мария Александровна (урожденная Урусова, в первом браке Мусина-Пушкина) многажды в разные годы встречалась с поэтом и в доме отца, и у себя, и в свете. Оба они поклонялись его чудесному дару, скорбели о его утрате.
Дни, проведенные у Горчаковых в шумных и резвых играх, вспомнились молодому писателю, когда он на Кавказе впервые взялся за перо, чтобы обрисовать «четыре эпохи развития» Николеньки Иртеньева. «Под фамилией Ивиных я описывал мальчиков гр. Пушкиных» (ПСС, 34, 396),– пояснил он на полях рукописи «Биографии», составленной П. Бирюковым.
По возвращении из севастопольских бастионов перед писателем-воином широко открываются двери респектабельных домов и салонов. Ему дана была счастливая возможность установить контакты с незаурядными «обломками» старых поколений.
Толстой в дневнике фиксировал даты визитов к Блудовым, не раскрывая даже намеком содержания происходивших там бесед, не указывая на круг посетителей, на царившую там атмосферу. Однако в 1903 году он вспомнил: «Это был очень интересный дом, где собирались писатели и вообще лучшие люди того времени. Я, помню, читал там в первый раз «Два гусара» ## А.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.