Хемингуэй с чего начать
7 причин полюбить Хемингуэя, даже если вы не прочли ни одной его книги
1. Котики
Хемингуэй полюбил котов задолго до того, как это стало мейнстримом. Так, в доме писателя всегда обитало несколько кошек. Самым знаменитым из них можно считать мейн-куна по имени Снежок, у которого из-за генетической мутации было по шесть пальцев на лапах. Видимо, сотрудники дома-музея писателя, разделяют его страсть, а потому сейчас там проживает несколько десятков кошек, в том числе потомков Снежка, которые привлекают туристов не меньше, чем наследие Хемингуэя.
2. Путешествия
Париж, Генуя, Константинополь, Багамские острова, Куба, окрестности африканского озера Танганьика, Испания, Флорида — далеко не полный перечень мест, в которых побывал писатель, и побывал далеко не рядовым туристом. Он воевал на Первой мировой войне, охотился в Африке, в качестве журналиста освещал Гражданскую войну в Испании, следил на своем катере за фашистскими подводными лодками в Карибском море и участвовал в боевых полетах над Германией и Францией во время Второй мировой войны, а в промежутках рыбачил в районе Кубы и Багамских островов. Многочисленные события из жизни Хемингуэя нашли отражение в его творчестве.
3. Коктейли
Писатель был законодателем мод во многом, в том числе и в коктейлях. Его любимыми напитками называют завсегдатаев всех баров мира — Мохито и Дайкири, росту популярности которых способствовало то, что их в свое время литрами поглощал сам Хемингуэй. Также считается, что именно он подарил коктейлю из томатного сока, смешанного с водкой, имя «Кровавая Мэри» — в честь своей четвертой супруги, которая не одобряла его обильных возлияний.
4. Афоризмы
Даже если вы ни разу не открывали книг Хемингуэя, то наверняка знакомы с его афоризмами, а возможно, и сами перепощивали их. «Никогда не отправляйтесь в путешествие с теми, кого не любите», «Люди с возрастом не умнеют. Они просто становятся осторожнее», «На свете так много женщин, с которыми можно переспать, и так мало женщин, с которыми можно поговорить» — лишь немногие из самых тиражируемых фраз.
5. Свитер и борода
Хрестоматийный фотопортрет писателя с бородой в свитере под горло грубой вязки украшал стены многих советских квартир. Для интеллигентов 60-х годов он был кумиром, романтическим героем, на которого хотелось равняться. Советский поэт Александр Кушнер написал об этом образе: «…В свитерке, с подтекстом в кулаке…», а писатель Сергей Довлатов не раз признавался, что мечтает походить на Хемингуэя и писать, именно как великий американец.
6. Женщины
Славу сердцееда Эрнест Хемингуэй заработал не только благодаря четырем официальным бракам (в общей сложности писатель прожил в законных браках 40 лет из 62, отведенных ему судьбой), но и обожанию со стороны читательниц, которых прельщала не столько литература, сколько романтический образ писателя.
7. Русская классика
Хемингуэй был не только блестящим писателем, но и ценителем литературы, о чем свидетельствует список книг, обязательных к прочтению, который он составил для одного из своих поклонников. В списке Хемингуэя рядом с «Госпожой Бовари» Флобера, «Красным и черным» Стендаля и «Дублинцами» Джойса соседствуют «Война и мир» и «Анна Каренина» Льва Толстого, «Братья Карамазовы» Федора Достоевского. Он писал: «У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам».
12 уроков о писательстве
Эрнеста Хемингуэя
Канзас Сити и Торонто. 1920 год. Соединенные Штаты и Канада на подъеме, здесь нет призрака большевизма, где-то вдалеке отгрохотала Первая Мировая. Все сферы общества процветают. Самая крупная газета — «Канзас Сити Стар».
Много лет спустя Хемингуэй сказал: «Я хотел работать в «Стар» потому что считал ее лучшей газетой в Соединенных Штатах».
«Стар» действительно в те годы была одной из лучших газет Америки. В ней начинали многие впоследствии получившие известность журналисты и писатели.
Первым человеком, с которым столкнулся Эрнест в редакции, стал Пит Веллингтон. Начинающие репортеры работали под его началом.
В первый день работы Хемингуэя в редакции Пит Веллингтон положил перед новым сотрудником длинный лист бумаги, на котором были напечатаны 110 параграфов, и объяснил ему, что это правила газеты, составленные основателем и хозяином, полковником Уильямом Нельсоном.
Эрнест прочитал первый пункт: «Пиши короткими предложениями. Первый абзац должен быть кратким. Язык должен быть сильным. Утверждай, а не отрицай». Что ж, над этим стоило подумать. Пункт третий: «Избегай обветшалых жаргонных словечек, особенно, когда они становятся общеупотребительными». Ничего не скажешь, наверное, и это правильно. Пункт двадцать первый: «Избегай прилагательных, особенно таких пышных, как «потрясающий», «великолепный», «грандиозный», «величественный» и тому подобное». И так сто десять пунктов, включающих правила орфографии и пунктуации.
Тон Пита Веллингтона и то, с каким видом он говорил о правилах явно указывали, что к в этой редакции к «Правилам» относятся очень серьезно. Впоследствии Хемингуэй вспоминал: «Они давали вам правила, когда вы начинали работать. И после вы отвечали за их знание, как если бы вам прочитали устав военно-полевого суда».
В Канзас Сити Эрнест проходит серьезную газетную муштру. В первый месяц —в испытательный срок — брался за любую работу и писал обо всём. Коллеги вспоминали: к каждому тексту Хемигуэй подходил будто писал роман. Подолгу сидел над абзацем, пока не оставался удовлетворен результатом.
Отличная практика для будущего писателя. В 1952 году Хемингуэй вспоминал: «Я отвечал за небольшой район, в который входили полицейский участок на 15-й улице, вокзал Юнион-стейшн и Главная больница. В участке на 15-й улице вы сталкивались с преступлениями, обычно мелкими, но вы никогда не знали, не натолкнетесь ли на крупное преступление. Юнион-стейшн — это все, кто приезжал в город и уезжал из него… Здесь я познакомился с некоторыми темными личностями, брал интервью у знаменитостей».
В канзасской «Стар» Эрнест проработал всего семь месяцев, но приобрел там немало опыта. Вспоминая в 1940 году об этом периоде жизни, он говорил: «Я научился тогда рассказывать простым языком о простых вещах». Это и стало его писательским принципом и фундаментом творчества.
7 безумных фактов о Хемингуэе
Как нобелевский лауреат шокировал сценариста фильма «Старик и море» и чуть не был съеден львами в цирке
Эрнест Хемингуэй для нескольких поколений читателей был символом «мужской» прозы, скупой, но потрясающей. Во времена, когда далеко не все значимые американские книги можно было достать в Советском Союзе, интеллигенция обожала персонажей его произведений, перенося на автора главные черты героев: мужественность, стоицизм, силу характера. Его книги передавались из рук в руки, а особым шиком считались свитера с высоким горлом, как на знаменитом портрете лауреата Нобелевской премии.
Но Хемингуэй не только писал о войне, жизни и любви. Он умел и веселиться, и удивлять, и безумствовать. Мы выбрали из книги «Обратная сторона праздника» семь эксцентричных историй и интересных фактов о любимом авторе.
Стрелок
Герой
На Первую мировую войну Эрнест Хемингуэй попал в составе Красного креста: в армию его не взяли из-за проблем со зрением. Восьмого июля 1918 года в Пьяве он был ранен. Огромная траншейная мина взорвалась в нескольких футах от Эрнеста, пока он раздавал шоколад солдатам. Когда Хемингуэй пришел в себя, то увидел тяжело раненого итальянца. Он взвалил его себе на спину и потащил к укрытию. По пути пулеметная очередь разорвала ему правое колено и стопу. Он говорил, что не помнил ни как добрался до своих, ни что нес на себе человека, пока на следующий день ему не рассказал об этом итальянский офицер и не сообщил, что за этот поступок Хемингуэю решили вручить медаль.
Благодарность — кулаком в челюсть
Вскоре после первой женитьбы Хемингуэй и молодая супруга Хэдли отправились в Европу. Прибыли они в Париж за несколько дней до Рождества 1921 года. Чета подумала, что сотрудник Международной торговой палаты Галантье, американец из Чикаго, к которому у Хемингуэя было рекомендательное письмо, может дать полезный совет насчет лучших в городе ресторанов и дешевого съемного жилья.
Галантье помог им найти первую квартиру, но во время встречи возник неловкий момент. Эрнест пригласил его побоксировать в свой гостиничный номер. После одного раунда соперник остановился и снял перчатки, но Хемингуэй, продолжая энергично биться с тенью, неожиданно ударил оппонента в лицо и разбил очки. Ну, бывает!
Любовница дала Хемингуэю литературное прозвище
Поклонники творчества Хемингуэя часто называют писателя «папа», как бы признавая его патриархом современной литературы. Но мало кто знает, откуда пошло это прозвище. Дело в том, что одно время Эрнест пытался жить с двумя женщинами одновременно: своей женой Хэдли и ее подругой Паулиной (о странном поведении писателя в этой ситуации мы писали здесь).
Богемный приятель четы Джеральд Мерфи, гостивший иногда у Хемингуэев, называл молодых женщин «дочками» — и чаще обращался так к миниатюрной Паулине, нежели к плотной Хэдли. Эрнест тоже усвоил это словечко, и Паулина присоединилась к игре в «папу» — так она стала называть сначала Джеральда, а потом Эрнеста. Так и прилипла эта кличка. На тот момент «папе» не было и тридцати лет.
Бой Хемингуэя с Морли Каллаганом и ошибка Фицджеральда
Фицджеральд все время извинялся за эту нелепую случайность. Но сам Хемингуэй ни разу перед ним не извинился.
Львы и Хемингуэй
Хэмингуэй в 1949 году, на пике известности, решил уйти работать в цирк дрессировщиком. Писатель чувствовал свое родство с медведями и даже уверял, что один из этих хищников однажды облизал ему руку и поцеловал в лицо. Еще он утверждал, что «усмирял» львов, постукивая им по носу свернутой газетой, если они плохо себя вели. По некоторым свидетельствам, он втирал в кожу сало львов, застреленных им в Африке, чтобы вызывать доверие больших кошек.
Сохранилась даже афиша циркового представления, где анонсировалось выступление Хемингуэя. Набилась куча народа, чтобы посмотреть, как львы сожрут знаменитого писателя. Но в итоге укротитель Гонсало убедил Эрнеста не отходить от него ни на шаг, и на арену они вышли вместе. Лев поднял лапу и ударил по стулу Гонсало, выбив его из руки. Дрессировщик тут же велел Хемингуэю выйти из клетки. Тот подчинился.
Эксцентричность — или непристойность
Летом 1955 года к Эрнесту приехал сценарист фильма «Старик и море» Питер Виртель. Хемингуэй отбуксировал его на открытой лодке в море, где тот провел долгий час, чтобы ощутить себя в шкуре старого рыбака. Писатель заставлял его вставать в пять утра вместе с рыболовами и спать в лачуге. Позже приехала Слим Хейворд, знакомая Хемингуэя, и стала мягко флиртовать с Питером.
Однажды вечером они собрались выпить. Эрнест, босой, надел свои обычные огромные шорты и закрепил их нацистским поясом «С нами Бог», который привез с войны в качестве трофея (этот пояс он носил почти постоянно). Когда Хейворд оторвалась от газеты, Нобелевский лауреат расстегнул ремень, втянул живот, — и шорты упали к лодыжкам. Слим и Питер были в ужасе.
Лучшие книги Эрнеста Хемингуэя
Ко дню рождения Эрнеста Хемингуэя в нашу библиотеку поступили его книги. 21 июля 2018 года со дня рождения писателя исполняется 119 лет. Мы отобрали для вас лучшие рассказы и романы, с которыми должен познакомиться каждый. Ниже несколько рекомендаций.
Одним из лучших романов Хемингуэя считают «По ком звонит колокол» (1940). Книга о жестокости Гражданской войны в Испании, солдатском мужестве, любви и самоотверженности.
Пулитцеровскую и Нобелевскую премии принесла Хемингуэю повесть «Старик и море» (1952). Гимн стойкости, силе духа. Рассказ о битве с природой, которая всегда сильнее. Одно из самых известных произведений автора, с которого и стоит начать знакомство. Работа основала на реальных событиях. Для ее написания Хемингуэй изучил все тонкости рыбной ловли, а его именем назвали океанскую рыбу.
«Праздник, который всегда с тобой» – воспоминания Хемингуэя о молодости, когда он писал рассказы в парижских кафе, перебивался заработком за статьи в газеты, пил вино, познакомился с Фицджеральдом и катался на лыжах в горах. Книга – способ понять и полюбить молодого автора, который затем превратился в знаменитость.
Эрнест Хемингуэй – американский журналист и писатель, лауреат Нобелевской и Пулитцеровской премий. Один и самых значимых прозаиков ХХ века. Тема искалеченных войной судеб в его произведениях играет ведущую роль. Герои Хемингуэя склонны к пессимизму и не могут найти место в жизни, отчего их образы так понятны и правдоподобны. Рассказы и романы писателя отличает узнаваемая краткость изложения, насыщенность и драматичность сюжетных линий. Без работ Хемингуэя не обходится ни один список лучших книг.
Хемингуэй часто путешествовал, сменил множество профессий. Он всегда много читал. Смотрите список его любимых произведений в подборке. До Первой мировой войны он работал репортером и уже писал рассказы. Во время войны водил машину скорой помощи на итальянском фронте. Тогда он встретил свою первую любовь. Ужас военных лет навсегда оставил след в жизни писателя, пройдя через творчество и поразив тонкую психику. Писатель страдал расстройствами, которые к концу жизни довели его до самоубийства. Он умер в 62 года – застрелился из ружья.
Как из письма Эрнеста Хемингуэя для Esquire выросла повесть «Старик и море»
Эрнест Хемингуэй и создатель Esquire Арнольд Гингрич познакомились в марте 1933 года в книжном магазине. Путевые заметки, очерки и рассказы писателя начали выходить в журнале с самого первого номера. В одном из писем за апрель 1936-го Хемингуэй вскользь упомянул историю, которую услышал на Кубе — о старом рыбаке, поймавшем огромного марлина. Спустя 16 лет этот эпизод вырастет в повесть «Старик и море».
Эрнест Хемингуэй, «На голубой воде» (страницы 30−31) — гольфстримское письмо, Esquire
Конечно, никакая охота не похожа на охоту за человеком, и те, кто долго охотился на вооруженных людей и вошел во вкус, уже не способны ничем по‑настоящему увлечься. Можно наблюдать, как они решительно берутся за самые разнообразные дела, но не испытывают к ним никакого интереса, потому что теперь для них нормальная, обычная жизнь такая же пресная, как вино, когда сожжены вкусовые сосочки языка. Вино, если обжечь язык раствором щелока, ощущается во рту, как вода из лужи, а горчица — как колесная мазь, и вы можете чувствовать запах хрустящего поджаренного бекона, но на вкус он будет как пересушенное свиное сало.
Вы можете узнать об этом, заглянув поздно вечером на кухню виллы на Ривьере и выпив там по ошибке вместо минеральной воды Eau de Javel — концентрат щелока для чистки раковин. Вкусовые сосочки вашего языка, если их обжечь Eau de Javel, начнут функционировать через неделю. Как скоро восстанавливается все остальное, неизвестно.
Как-то вечером я разговаривал с одним своим приятелем, для которого не существует никакой другой охоты, кроме охоты на слонов. Для него настоящий спорт там, где есть серьезная опасность, и, если опасность недостаточно велика, он сам усилит ее, чтобы получить удовлетворение. Его товарищ по охоте рассказывал, как этот мой приятель был не удовлетворен обычной охотой на слонов и поэтому старался загнать слонов или обойти их так, чтобы встретиться с ними в лоб. Таким образом, он вынужден был убивать их самым трудным выстрелом в упор, когда они, развевая уши и трубя хоботом, наступали на него, грозя его раздавить. Это имеет такое же отношение к охоте на слонов, как немецкий культ самоубийственного восхождения к обычному альпинизму. Все это — попытки в какой-то степени воссоздать обстановку былой охоты на вооруженного человека, охотящегося за тобой.
Этот мой приятель подбивал меня заняться охотой на слонов и говорил, что для меня тогда перестанут существовать все остальные виды охоты. Я сказал ему, что мне любо рыбачить и охотиться на все, что подвернется, и совсем не хочется уничтожать эту способность.
— И ты увлекаешься охотой на большую рыбу, — сказал он весьма разочарованно.— Честно говоря, я не понимаю, от чего там можно получить удовольствие.
— Ты пришел бы в восторг, если бы рыба выскакивала на тебя с пулеметами «томми» или же прыгала по кубрику с мечом на носу.
— Не болтай глупостей, — сказал он, — честно, я не понимаю, в чем там острота ощущений.
— Возьми хотя бы Такого-то, — сказал я, — он страстный охотник на слонов, а в прошлом году ходил на ловлю большой рыбы и просто помешался на этом. Наверное, ему нравится, иначе бы он не стал заниматься этим.
— Да, — сказал мой друг, — должно быть, в этом что-то есть, но я просто не понимаю что. Объясни, в чем там острота ощущений.
— Я попытаюсь как-нибудь написать об охоте на большую рыбу, — ответил я ему.
— Очень бы хотелось, — сказал он.— Вы, писатели, народ понимающий. Правда, тоже до известного предела.
Прежде всего Гольфстрим и другие океанские течения — это последние девственные области на земле. Как только скрылся из виду берег и другие лодки, ты оказываешься более оторванным от мира, чем на охоте, а море такое же, каким оно было до того, как человек впервые вышел в него на лодке. Когда рыбачишь, ты можешь увидеть его маслянисто гладким, каким его видели мореходы, дрейфуя на запад; в белых барашках, нагоняемых легким бризом, каким оно бывает под пассатом; и в высоких катящихся голубых валах, когда море наказывало их, а ветер срывал их паруса, как снег. Так и ты, иной раз, можешь увидеть три гигантских вала, и твоя рыба выскакивает с вершины самого дальнего, и если ты попробовал бы пойти за ней не раздумывая, один из этих гребней обрушил бы на тебя все свои тысячи тонн воды, и ты уже больше не пошел бы охотиться на слонов, друг мой Ричард.
Сама по себе рыба не опасна. Да и все, кто выходит круглый год в море на маломощных суденышках, не ищут опасности. Но можешь быть уверен, что в течение года ты обязательно с ней встретишься, поэтому ты и стараешься делать все, что в твоих силах, чтобы избежать ее.
Ибо Гольфстрим — неисследованный край. Рыбаки ловят только по самой границе да еще в отдельных местах этого тысячемильного течения, и никто не знает, что за рыба живет там, каких размеров, какого возраста и даже какие виды рыб и животных обитают на разных глубинах. Когда ты ловишь далеко от берега на четыре лесы, установленные на шестьдесят, восемьдесят, сто и сто пятьдесят морских саженей в море, имеющем глубину до семисот саженей, ты не знаешь, что пойдет на маленького тунца, которого используешь как наживку. Поэтому каждый раз, когда леса начинает разматываться с катушки, сначала медленно, потом с визгом, и ты чувствуешь, что удилище сгибается вдвое, чувствуешь силу сопротивления лесы, прорывающейся сквозь эту глубину, и ты сматываешь и освобождаешь ее, сматываешь и освобождаешь, стараясь снять с нее лишнюю тяжесть, прежде чем рыба начнет свои прыжки, тебя всегда охватывает волнение, и не надо опасности, чтобы усилить его. Возможно, что направо от тебя четко и красиво взлетит в воздух марлин, и, пока ты кричишь, чтобы катер направили к рыбе, она уже начинает уходить в серии прыжков, разрезая воду, точно быстроходная лодка, и катер не успевает развернуться, как леса исчезает с катушки. Возможно, что появится меч-рыба, помахивая своим мечом. Или какая-то другая рыба, и ты так и не увидишь ее, потому что она устремится на северо-запад, точно погруженная подводная лодка, и после пяти часов борьбы рыболову остается лишь выпрямившийся крючок. Тебя всегда охватывает волнение, когда рыба на крючке и ты тянешь ее откуда-то из глубины.
На охоте ты знаешь, что выслеживаешь, и предел всему — слон. Но разве можно знать, что попадется на крючок, когда удишь на глубине ста пятидесяти саженей в Гольфстриме? Это может быть марлин или меч-рыба, по сравнению с которыми все рыбы, какие мы видели пойманными, пигмеи, и каждый раз, когда рыба берет наживку, тебе кажется, что ты сам попался на крючок одной из этих громадин.
Карлос, наш кубинский приятель, пятидесятитрехлетний рыбак, ловит марлин с семи лет, с того дня, когда вместе с отцом вышел первый раз в море на носу лодки. Однажды, опустив лесу на большую глубину, он поймал белого марлина. Рыба, дважды подпрыгнув, нырнула, и, когда она погрузилась, Карлос вдруг почувствовал огромную тяжесть и не смог удержать лесу, которая все убегала, убегала и убегала за борт, пока рыба не ушла на сто пятьдесят саженей. Карлос рассказывал, что у него было такое ощущение, будто его прицепили крючком к самому дну моря. Потом неожиданно напряжение ослабло, но он по-прежнему чувствовал вес своей рыбы и вытянул ее мертвой. Оказалось, что беззубая рыба, не то меч-рыба, не то марлин, зажав в своей пасти восьмидесятифунтового белого марлина и сдавив его так, что все его внутренности вылезли наружу, утащила его в море. Наконец она отпустила его. Каких размеров была эта рыба? Я решил, что это был гигантский осьминог, но Карлос сказал, что не осталось никаких следов от его щупалец и что там, где он схватил восьмидесятифунтового белого марлина, был отпечаток пасти марлина.
В другой раз у Кабаньяса старик поймал огромного марлина, который утащил его лодку в море. Через два дня старика подобрали рыбаки в шестидесяти милях в восточном направлении. Голова и передняя часть рыбы были привязаны к лодке. То, что осталось от рыбы, было меньше половины и весило восемьсот фунтов. Старик не расставался с рыбой день и ночь и еще день и еще ночь, и все это время она плыла на большой глубине и тащила за собой лодку. Когда рыба всплыла, старик подтянул к ней лодку и ударил ее гарпуном. Привязанную к лодке, ее атаковали акулы и старик боролся с ними совсем один в Гольфстриме на маленькой лодке. Он бил их багром, колол гарпуном, отбивал веслом, пока не выдохся, и тогда акулы съели все, что могли. Он рыдал, когда рыбаки подобрали его, полуобезумевшего от своей потери, а акулы все еще продолжали кружить вокруг лодки.
Но что за удовольствие ловить рыбу с катера? Его получаешь от того, что рыба—существо удивительное и дикое — обладает невероятной скоростью и силой, а когда она плывет в воде или взвивается в четких прыжках, это — красота, которая не поддается никаким описаниям; и чего бы ты не увидел, если бы не охотился в море. Вдруг ты оказываешься привязанным к рыбе, ощущаешь ее скорость, ее мощь и свирепую силу, как будто ты едешь верхом на лошади, встающей на дыбы. Полчаса, час, пять часов ты прикреплен к рыбе так же, как и она к тебе, и ты усмиряешь, выезжаешь ее, точно дикую лошадь, и в конце концов подводишь к лодке. Из гордости и потому, что рыба стоит много денег на гаванском рынке, ты багришь ее и берешь на борт, но в том, что она в лодке, уже нет ничего увлекательного; борьба с ней — вот что приносит наслаждение.
Если крючок вошел в костистую часть пасти рыбы, я уверен, что он причиняет ей такую же боль, как рыбаку его снаряжение. Иногда большая рыба совсем не чувствует крючка и подплывает к лодке, чтобы взять еще наживку, не ведая, что попалась. Иногда она уходит с ним глубоко в море. И вот тут-то она начинает ощущать, что какая-то сила держит ее, давит на нее и управляет ею, и она затевает борьбу, но не из-за боли, а чтобы освободиться. Когда она исчезает под водой, ты представляешь, что она делает, в каком направлении тащит тебя там, на глубине, и ты подчиняешь ее себе и подводишь ее к лодке точно так, как выезжают норовистых лошадей. Для того чтобы подтянуть рыбу к лодке, нет необходимости убивать или совершенно истощать ее.
— Очень поучительно, — говорит мой друг.— Но где же острое ощущение?
Острое ощущение охватывает тебя, когда ты, стоя за рулем и попивая холодное пиво видишь, как подбрасывают наживку, похожую на живых маленьких тунцов, выскакивающих из воды, и вдруг замечаешь длинную скользящую тень, потом появляются голова, плавник, спина и — тунец подпрыгивает на волне, и рыба промахивается.
— Марлин! — вопит Карлос с крыши рубки и топает ногами— сигнал, обозначающий, что рыба поднялась. Он карабкается вниз к штурвалу, а ты возвращаешься назад, туда, где удилище стоит в своем гнезде, и тень появляется снова. Она движется ужасно быстро, точно тень самолета, летящего над водой. Потом копье, голова, плавник и спина разрезают воду, и ты слышишь, как щелкает предохранитель катушки, и леса начинает разматываться, слышишь, как длинный трос с шипением рассекает воду, когда рыба поворачивается. Ты чувствуешь, как удилище сгибается вдвое, и его толстый конец бьет тебе в живот. А ты изо всех сил стараешься удержать рыбу, чувствуешь ее вес, когда подсекаешь ее опять, и опять, и опять.
Тяжелое удилище изгибается дугой по направлению к рыбе, катушка визжит, как ножовка, а рыба, сверкая серебром на солнце, взвивается в четком и длинном прыжке, огромная и круглая, как бочка, перевитая сиреневыми кольцами, а когда она падает в воду, разбрасывается столб водяных брызг, как при разрыве снаряда.
Потом она поднимается, вспенивая воду, и напряжение лесы слабеет. Рыба взлетает, устремляясь вперед, ныряет, а потом снова дважды подпрыгивает со свирепой силой, и кажется, что она повисла высоко и неподвижно в воздухе, а когда она падает, выбрасывая фонтан воды, ты замечаешь крючок в углу ее пасти.
Потом в серии прыжков, как борзая, она направляется на северо-запад, и ты идешь за ней на катере.
Леса натянута туго, точно струна банджо, и по ней прыгают маленькие капли воды. Наконец тебе удается смотать лесу и ослабить трение лесы о воду, и тогда ты делаешь резкий рывок к рыбе.
Все это время Карлос кричит:
— О боже, хлеб моих детей! Иосиф и Мария! Посмотрите, как хлеб моих детей прыгает! Вон идет хлеб моих детей! Она никогда не остановится! Хлеб, хлеб, хлеб моих детей!
Этот полосатый марлин прыгал на натянутой прямой лесе в северо-западном направлении пятьдесят три раза, и каждый раз, когда он выскакивал из воды, это было такое зрелище, от которого замирало сердце.
Когда рыба ушла под воду, я сказал Карлосу:
— Дай мне снаряжение. Теперь надо вытащить хлеб твоих детей.
— Я не мог смотреть, — говорит он, — как этот набитый бумажник прыгал. Теперь она не может уйти глубоко. Она наглоталась слишком много воздуха.
— Прыгала, точно скаковая лошадь брала препятствия, — говорит Хулио.— Что, снаряжение в порядке? Воды не хочешь?
— Нет.— Потом, подтрунивая над Карлосом: — Что ты там говорил о хлебе твоих детей?
— Он всегда так, — говорит Хулио.— Ты бы слышал, как он меня ругал однажды, когда мы чуть было не упустили марлина.
— Сколько будет весить хлеб твоих детей? — спрашиваю я. Во рту сухо, снаряжение трет плечи, удилище — гибкое, податливое продолжение руки — вызывает страшную боль в мускулах, в глазах соленый пот.
— Четыреста пятьдесят, — говорит Карлос.
— Не близко, — говорит Хулио.
— Ты и твоя рыба не близко, — говорит Карлос, — рыба другого всегда ничего не весит в сравнении с твоей.
— Триста семьдесят пять, — повышает свои подсчеты Хулио, — и ни фунта больше.
Карлос произносит что-то нецензурное, и Хулио доходит до четырехсот.
— Она ушла, — говорю я и расстегиваю снаряжение.
— Хлеб твоих детей, — говорит Хулио Карлосу.
— Да, хлеб, — отвечает Карлос.— Это шутка и не шутка. Еl pan de mis hijos1. Триста пятьдесят фунтов по десять центов за фунт. Зимой сколько дней нужно, чтобы заработать их? А как бывает холодно в три часа утра! И туман, и дождь! Каждый раз, когда она прыгала, крючок увеличивал дырку в ее челюсти. Но все равно как она прыгала! Как она прыгала!
— Хлеб твоих детей, — говорит Хулио.
— Хватит об этом, — отвечает Карлос.
Нет, это не охота на слонов, но нам это по душе. Когда у тебя есть семья и дети, твоя семья, семья, как у меня или у Карлоса, тебе не надо искать опасности. Если есть семья, всегда много опасностей.
И, в конце концов, опасность, существующая для других, — это единственная опасность, и нет ей конца, и нет в ней удовольствия, и сколько ни думай о ней, все равно легче не станет.
Но какое наслаждение быть в море, какое наслаждение во внезапном появлении неизвестной рыбы, в ее жизни и смерти, которую она проживает за час для тебя, когда твоя сила сливается с ее, и какое удовлетворение получаешь, покорив это существо, правящее морем.
Потом, утром, на следующий день после того, как ты поймал хорошую рыбу, человек, отвезший ее на тележке на рынок, приносит на катер много тяжелых серебряных долларов, завернутых в газету. Эти деньги тоже приносят удовлетворение. Они похожи на настоящие деньги.
— Это хлеб твоих детей, — говоришь ты Карлосу.
— В то время, когда ворочали миллионами, — говорит он, — такой рыбе, как эта, цена была двести долларов. Теперь тридцать. А рыбак все равно никогда не голодает. Море очень богатое.
— А рыбак всегда беден.
— Нет. Взять хотя бы тебя. Ты богатый.
— Чертовски, — говоришь ты, — и чем дольше я рыбачу, тем беднее становлюсь. Кончу тем, что вместе с тобой буду ловить для рынка на шлюпке.
— В это я никогда не поверю, — говорит Карлос искренне.— А на шлюпке рыбачить очень здорово. Тебе понравилось бы.
— Ужасно хочется, — отвечаешь ты.
— Что нам нужно для процветания — так это война, — говорит Карлос — Во время войны с Испанией и в последнюю войну рыбаки действительно разбогатели.
— Ну что ж, — говоришь ты, — как только война начнется, готовь шлюпку к выходу в море.