Христиане почитают константина за то что он

Почитание императора Константина в России

Облачившись в белые ризы, он более уже не надевал на себя багряные одежды, подобающие императору.

Епископы во главе с местным правящим архиереем Евсевием, в последние годы самым приближенным из них к императору, совершили крещение, после чего, как пишет другой Евсевий, Кесарийский, «удостоившись Божественного запечатления, он ликовал духом, обновился и исполнился света Божиего от переизбытка веры, душевно радовался и живо поражался действием силы Божией»[3]. Облачившись в белые ризы, он более уже не надевал на себя багряные одежды, подобающие императору.

21 мая, около полудня, в последний день празднования Пятидесятницы, святой Константин преставился к Богу. Как пишет его биограф, «в ту же минуту дорифоры и вся стража, разодрав одежды и повергшись на землю, начали ударяться головами, огласили дворец плачем, рыданиями и воплями и именовали Константина своим владыкой, господином, василевсом, и не столько владыкой, сколько отцом… Таксиархи и лохаги называли его своим спасителем, хранителем и благодетелем, а прочие войска… скорбели, как бы покинутые стада, о своем добром пастыре, народ, блуждая по городу, выражал душевную скорбь криками и воплями, многие от печали, казалось, объяты были ужасом»[4].

Римский сенат причислил скончавшегося императора к лику бессмертных богов, поставив его, таким образом, в один ряд с Цезарем, Августом, Веспасианом, Траяном и некоторыми другими принцепсами.

Тело святого Константина, положенное в золотой саркофаг, покрытый пурпурным покрывалом, было доставлено в Константинополь и поставлено на высоком постаменте в большом зале дворца. Саркофаг находился там в течение трех с половиной месяцев, чтобы проститься с императором могли не только его близкие и сановники, но и его генералы, офицеры и солдаты, имперские чиновники и римские граждане, жившие в Константинополе, Риме и других городах. Из дворца саркофаг был перенесен в храм 12 апостолов и помещен между гробницами самовидцев Слова. Место погребения Константина способствовало тому, что он стал почитаться Церковью как исапостолос – равноапостольный, чему не помешало ни его крещение от арианствующего епископа – Евсевия Никомидийского, ни удаление им из Александрии самого ревностного и искусного в слове защитника Никейского символа святителя Афанасия Великого. Память святого Константина была установлена на день его блаженной кончины – 21 мая по юлианскому календарю.

Подвигом Константина не только открылась новая эпоха в истории Рима: изданный им Миланский эдикт и последовавшее за ним созидание шаг за шагом симфонических отношений между Церковью и государством обозначили рождение новой христианской цивилизации на пространстве Средиземноморья, распространившейся потом на всю Европу и за ее пределы. Величие этого подвига и сделало Константина истинным равноапостолом, а поставление его саркофага между гробницами, уготованными для мощей 12 учеников Христовых, послужило всего лишь поводом для прославления его в этом чине. Впрочем, Западная церковь не почитает его в сонме святых, хотя в отдельных регионах Запада, в разных местах Сицилии и Сардинии – одним словом, в тех странах, которые долгое время находились под властью императоров Нового Рима, сохранился его культ.

Почитание святых Константина и Елены послужило прототипом культа равноапостольного князя Владимира и его бабки Ольги.

На Руси почитание святых Константина и Елены, которое воспринято было изначально, с самого ее крещения, послужило своего рода прототипом культа святого крестителя Руси равноапостольного князя Владимира и его бабки Ольги, которая при крещении своем в Новом Риме – Константинополе была наречена именем святой Елены. Служба, посвященная памяти святого Владимира, которая совершается 15 июля по юлианскому календарю, содержит многочисленные сравнения совершенного им подвига с подвигом святого Константина: «Вторый ты был еси Константин словом и делом: он во христианское время родися и многая лета во еллинстве сотворил есть. Ты же от варяг родився, но возлюбил еси возлюбившаго тя Христа, к немуже возшел еси, радуяся. Егоже моля не престай о чтущих память твою». Слово «еллинство» употреблено здесь в том специфическом значении, которое оно приобрело на востоке Римской империи со времени ее христианизации и затем было заимствовано на Руси. Утратив значение этнонима, слово «эллин» стало обозначать язычника, в противоположность христианину и ромею, то есть римлянину, хотя при этом язык ромеев и христиан по-прежнему назывался эллинским. У нас на Руси в средневековье еллинами стали называть местных инородцев и язычников, доколе они не становились христианами, будь то еще не крещенные славяне или самоеды (ненцы) севера. В службе святому Владимиру присутствует параллель между святыми Константином и Еленой, с одной стороны, и святыми Владимиром и Ольгой, во святом крещении Еленой, – с другой: «Елены ты новыя любовию известился еси, внук быв преблаженныя Ольги, Константин же Великий новый явился еси, Христу, Василие, вопия: благословен еси, Боже отец наших». В посвященной ему службе святой Владимир именуется во многих местах своим крещальным именем Василий, данным ему в честь святителя, чье имя носил император Василий, вошедший в историю с прозвищем Болгаробойца (Булгароктион), в правление которого был крещен креститель Руси.

Среди русских великих и удельных князей из династии Рюриковичей известно немало лиц, носивших имя святого императора.

Одним из свидетельств широкого почитания на Руси после ее крещения святого императора Константина служит то обстоятельство, что его имя нередко давалось русским людям при крещении. Наши древние летописи сохранили в основном имена князей и епископов, и вот среди русских великих и удельных князей из династии Рюриковичей известно немало лиц, носивших имя святого императора. Это были великий князь Ростовский и Владимирский Константин Всеволодович, внук Юрия Долгорукого и дядя святого великого князя Александра Невского, скончавшийся в 1219 году; князь Рязанский Константин Владимирович, праправнук Святослава, сына Ярослава Мудрого, живший в XIII веке; Константин Михайлович, сын святого князя мученика Михаила Тверского и святой княгини Анны Кашинской; Константин Андреевич, племянник святого князя Даниила Московского и внук Александра Невского; князья Константин Романович Рязанский, Константин Ростиславович Смоленский, Константин Ярославович Галицкий. Имя Константина носил также младший (восьмой) из сыновей святого великого князя Димитрия Донского, правивший Угличским уделом и в конце жизни постригшийся с именем Кассиан.

Среди князей Рюриковичей, носивших имя императора Константина, есть и прославленные Церковью угодники Божии: святой Константин Всеволодович Ярославский, внук упомянутого выше великого князя Ростовского и Владимирского, имевшего то же самое имя и отчество, а также преставившийся в 1321 году святой князь Ярославский Константин Федорович по прозвищу Улемец.

В домонгольскую эпоху русские люди носили, как правило, два имени: одно бытовое, имевшее славянское, варяжское или иное происхождение, и другое – крещальное, взятое из святцев. Так обстоит дело с крестителем Руси святым равноапостольным князем Владимиром, в крещении Василием. Первые прославленные на Руси святые – сыновья равноапостольного Владимира Борис и Глеб – сами в святцы вошли с этими их именами, но крещены они были с именами Романа и Давида. Таким образом, некоторые иные, не упомянутые здесь древние удельные русские князья в крещении, весьма вероятно, получали имя святого императора Константина, но в летописи вошли со своими бытовыми именами, а их крещальные имена оказались забытыми и были утрачены.

Кроме князей, из ранней истории Руси известны также по крайней мере двое частных лиц, которые занимали, однако, важную административную должность, причем оба одну и ту же – новгородских посадников, – носивших имя святого императора Константина. Одним из них был Константин Добрынич, сын знаменитого не только из летописей, но еще больше из былин Добрыни Никитича. Впрочем, частным лицом Константин Добрынич может быть назван лишь потому, что он не принадлежал к Рюриковичам, но он состоял в близком родстве со святым Владимиром. Его отец Добрыня был братом Малуши, или, в исландских сагах, Малфриды, ключницы святой Ольги и наложницы князя Святослава Игоревича, от которой и родился святой Владимир, иными словами этот Константин был двоюродным братом крестителя Руси по его матери. Константин Добрынич погиб в битве в 1022 году. В следующем, XII столетии должность новгородского посадника дважды занимал другой Константин, в летописи упоминаемый с именем Коснятина Микулича, – о его происхождении сведений не имеется.

Имя Константин дано было по воле Екатерины Великой второму сыну наследника престола Павлу с дальним прицелом.

Имя Константина привлекает внимание Царствующего Российского дома уже в совсем иную эпоху. По воле императрицы Екатерины Великой ее внук, родившийся в 1779 году в семье наследника престола Павла Петровича и его второй супруги Марии Федоровны (урожденной принцессы Вюртемберг-Штутгартской), был крещен в честь святого Константина, имя которого носили 12 римских императоров, включая и последнего из них – Константина Палеолога. Это имя дано было второму сыну наследника престола с дальним прицелом. В эпоху исключительно успешных войн с Османской империей у императрицы Екатерины II Великой возник замысел нанесения смертельного удара Высокой Порте (вполне реалистичный, если вынести за скобки аспект международных отношений, интересы и позицию других великих держав Европы, в особенности Великобритании и Австрии) и восстановления дружественной России христианской православной империи со столицей в Константинополе – традиционная цель внешней политики России по меньшей мере со времени правления царя Алексея Михайловича, если не с эпохи появления самой идеи Третьего Рима. И в императоры восстановленной империи Екатерина прочила своего новорожденного внука – в этом случае для него нельзя было выбрать лучшего имени, чем Константин.

История сложилась иначе. Проекту Екатерины не суждено было исполниться. Османская империя, понеся значительные территориальные потери, в том числе уступив обширные пространства в северном Причерноморье России, пережила XVIII и XIX столетия и просуществовала до конца Первой мировой войны, когда одним разом погибли четыре империи, но Константинополь (Стамбул) и по сей день остается крупнейшим городом современной Турции. Что же касается великого князя Константина Павловича, то, несмотря на то, что его старший брат император Александр I умер бездетным, он не наследовал после него Российский престол, отказавшись от престолонаследия в пользу третьего брата, Николая, из-за того, что после развода со своей первой супругой герцогиней Анной Саксен-Кобургской он вступил во второй и морганатический брак с Жанной (Иоанной) Грудзинской, ибо, в соответствии со знаменитым актом о престолонаследии его отца Павла Петровича, дети, родившиеся в морганатическом браке, хотя и не сам наследник, вступивший в такой брак, лишались права на Российский императорский престол: Константин имел право на престолонаследие, но престол не могли унаследовать его дети – он же, возможно, использовав дефект своего брака как предлог для отказа, предпочел устраниться от престолонаследия.

Но имя великого князя Константина Павловича сыграло трагикомическую роль в событиях, развернувшихся, в связи с передачей престола, на Сенатской площади Петербурга в декабре 1825 года. Как известно, 14 декабря 1825 года, после кончины Александра I, когда в императорской семье выяснялся вопрос о преемстве власти, в связи с чем в правительственных сферах возникло замешательство, офицеры нескольких гвардейских полков вывели на Сенатскую площадь подчиненных им солдат, пытаясь совершить государственный переворот в пользу отрекшегося от престолонаследия Константина и заодно изменить государственный строй. По их наущению солдаты, явившиеся невольными участниками бунта, кричали на Сенатской площади, вблизи Зимнего дворца: «Да здравствует император Константин и Конституция!», не подозревая вовсе, что своими выкриками они учиняют крамолу – посягают на неограниченную полноту властных полномочий императора, но полагая, что «Конституция» – это имя супруги Константина.

После великого князя Константина Павловича имя святого императора Константина носили и другие великие князья: сын императора Николая I Константин Николаевич, который был ближайшим помощником своего старшего брата императора Александра II в осуществлении реформ 1860-х годов; его сын Константин Константинович, известный как талантливый поэт – свои стихи он подписывал инициалами «К.Р.», что значит «Константин Романов», и сын поэта, названный тем же именем. Они оба были убиты после отречения императора Николая II и установления в России нового государственного строя.

Посвящение Константину и его матери Елене имела одна из кремлевских церквей.

Почитание святого императора Константина на Руси выразилось и в том, что в его честь во все эпохи христианской истории освящались многочисленные храмы и алтари. При этом, поскольку память святого Константина совершается совместно с памятью его матери, храмы во всех известных мне случаях носят имя обоих святых – Константина и его матери Елены. Это название носила одна из кремлевских церквей, разрушенная в 1930-е годы и по сей день не восстановленная.

В настоящее время, по приблизительным подсчетам, Русская Православная Церковь насчитывает около 60 храмов, освященных в честь святых Константина и Елены. Среди них есть и те, что были построены в постсоветские годы. Строительство одного из таких храмов завершается в наши дни в Москве. Три других московских церкви в честь святых Константина и Елены были восстановлены в два последних десятилетия. Все они имеют статус домовых церквей: при Университете по землеустройству, при Межевом институте и при Пятницком попечительстве. В Московской епархии за пределами столицы существует еще пять Константино-Еленинских церквей: в Сергиевом Посаде, в Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавры, а также приходские храмы в городах Истра, Клин и Верея и еще один сельский приходской храм. В Санкт-Петербурге имеется пять домовых церквей, освященных в честь святых Константина и Елены: один из них – при Военном училище, один – при гимназии и еще два – при больницах. Вне Петербурга, но в Санкт-Петербургской епархии насчитывается еще три храма: в Стрельне, во Всеволожске и в одном из сел под Выборгом. В провинциальных епархиях на территории Российской Федерации имя святых Константина и Елены носят еще около 30 храмов, в том числе расположенные в таких древних или старинных городах, как Владимир, Суздаль, Псков, Вологда, Галич, Свияжск, в городах Поволжья, Северного Кавказа, Сибири, Дальнего Востока. На территории Украины насчитывается, по меньшей мере, восемь приходских и монастырских храмов, освященных в честь святых Константина и Елены, в Белоруссии – два храма, в Молдавии – один: в Кишиневе; один в столице Казахстана Астане. Русские церкви святых Константина и Елены существуют и в дальнем зарубежье: один в Австралии (в Сиднее) и два в Германии, один из которых расположен в Берлине.

Среди святых, подвизавшихся в эпоху христианизации Римской империи, от IV до VII века включительно, имя святого Константина принадлежит к числу самых известных и почитаемых в России, уступая именам разве только святителей Николая Мирликийского, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Церковным сознанием святой Константин воспринимается как образ идеального правителя, при том что исторически осведомленный христианин осознает, естественно, не тождественность, но сложную взаимосвязь между реальной исторической личностью и его идеальным образом, его, если так можно выразиться, иконой. И всякий реально действовавший правитель России неизбежным образом сопоставлялся в народном сознании с такой иконой: в масштабах российской истории – святым Владимиром, а на пространстве истории мировой – со святым императором Константином, так что высшей степенью при оценке плодов деятельности такого правителя служит именование его новым Константином или новым Владимиром.

Источник

Равноапостольный Константин Великий, император

Дни памяти

Житие

Жития равноапостольных императора Константина и царицы Елены

От­ка­зав­шись от язы­че­ства, им­пе­ра­тор не оста­вил сто­ли­цей им­пе­рии древ­ний Рим, быв­ший цен­тром язы­че­ско­го го­су­дар­ства, а пе­ре­нес свою сто­ли­цу на во­сток, в го­род Ви­зан­тию, ко­то­рая и бы­ла пе­ре­име­но­ва­на в Кон­стан­ти­но­поль. Кон­стан­тин был глу­бо­ко убеж­ден, что толь­ко хри­сти­ан­ская ре­ли­гия мо­жет объ­еди­нить огром­ную раз­но­род­ную Рим­скую им­пе­рию. Он вся­че­ски под­дер­жи­вал Цер­ковь, воз­вра­щал из ссыл­ки ис­по­вед­ни­ков-хри­сти­ан, стро­ил церк­ви, за­бо­тил­ся о ду­хо­вен­стве. Глу­бо­ко по­чи­тая крест Гос­по­день, им­пе­ра­тор же­лал най­ти и са­мый Жи­во­тво­ря­щий Крест, на ко­то­ром был рас­пят Гос­подь наш Иисус Хри­стос. Для этой це­ли он на­пра­вил в Иеру­са­лим свою мать – свя­тую ца­ри­цу Еле­ну, дав ей боль­шие пол­но­мо­чия и ма­те­ри­аль­ные сред­ства. Вме­сте с Иеру­са­лим­ским Пат­ри­ар­хом Ма­ка­ри­ем свя­тая Еле­на при­сту­пи­ла к по­ис­кам, и Про­мыс­лом Бо­жи­им Жи­во­тво­ря­щий Крест был чу­дес­ным об­ра­зом об­ре­тен в 326 го­ду. На­хо­дясь в Па­ле­стине, свя­тая ца­ри­ца мно­гое со­вер­ши­ла в поль­зу Церк­ви. Она при­ка­за­ла осво­бо­дить все ме­ста, свя­зан­ные с зем­ной жиз­нью Гос­по­да и Его Пре­чи­стой Ма­те­ри, от вся­ких сле­дов язы­че­ства, по­ве­ле­ла воз­двиг­нуть в этих па­мят­ных ме­стах хри­сти­ан­ские церк­ви. Над пе­ще­рой Гро­ба Гос­под­ня сам им­пе­ра­тор Кон­стан­тин по­ве­лел со­ору­дить ве­ли­ко­леп­ный храм в сла­ву Вос­кре­се­ния Хри­сто­ва. Свя­тая Еле­на от­да­ла Жи­во­тво­ря­щий Крест на хра­не­ние Пат­ри­ар­ху, часть же Кре­ста взя­ла с со­бой для вру­че­ния им­пе­ра­то­ру. Раз­дав в Иеру­са­ли­ме ще­д­рую ми­ло­сты­ню и устро­ив тра­пезы для бед­ных, во вре­мя ко­то­рых са­ма при­слу­жи­ва­ла, свя­тая ца­ри­ца Еле­на воз­вра­ти­лась в Кон­стан­ти­но­поль, где вско­ре скон­ча­лась в 327 го­ду.

За свои ве­ли­кие за­слу­ги пе­ред Цер­ко­вью и тру­ды по об­ре­те­нию Жи­во­тво­ря­ще­го Кре­ста ца­ри­ца Еле­на име­ну­ет­ся рав­ноап­о­столь­ной.

Мир­ное су­ще­ство­ва­ние хри­сти­ан­ской Церк­ви бы­ло на­ру­ше­но воз­ник­ши­ми внут­ри Церк­ви нестро­е­ни­я­ми и раз­до­ра­ми от по­явив­ших­ся ере­сей. Еще в на­ча­ле де­я­тель­но­сти им­пе­ра­то­ра Кон­стан­ти­на на За­па­де воз­ник­ла ересь до­на­ти­стов и но­ва­ци­ан, тре­бо­вав­ших по­вто­ре­ния кре­ще­ния над от­пад­ши­ми во вре­мя го­не­ний хри­сти­а­на­ми. Эта ересь, от­верг­ну­тая дву­мя по­мест­ны­ми со­бо­ра­ми, бы­ла окон­ча­тель­но осуж­де­на Ми­лан­ским Со­бо­ром 316 го­да. Но осо­бен­но гу­би­тель­ной для Церк­ви ока­за­лась воз­ник­шая на Во­сто­ке ересь Ария, дерз­нув­ше­го от­верг­нуть Бо­же­ствен­ную сущ­ность Сы­на Бо­жия и учить о твар­но­сти Иису­са Хри­ста. По по­ве­ле­нию им­пе­ра­то­ра был со­зван в 325 го­ду Пер­вый Все­лен­ский Со­бор в го­ро­де Ни­кее. 318 епи­ско­пов со­бра­лись на этот Со­бор, его участ­ни­ка­ми бы­ли епи­ско­пы-ис­по­вед­ни­ки в пе­ри­од го­не­ний и мно­гие дру­гие све­тиль­ни­ки Церк­ви, сре­ди ко­то­рых – свя­ти­тель Ни­ко­лай Мир­ли­кий­ский. Им­пе­ра­тор при­сут­ство­вал на за­се­да­ни­ях Со­бо­ра. Ересь Ария бы­ла осуж­де­на и со­став­лен Сим­вол ве­ры, в ко­то­рый был вне­сен тер­мин «Еди­но­сущ­ный От­цу», на­все­гда за­кре­пив­ший в со­зна­нии пра­во­слав­ных хри­сти­ан ис­ти­ну о Бо­же­ствен­но­сти Иису­са Хри­ста, при­няв­ше­го че­ло­ве­че­скую при­ро­ду для ис­куп­ле­ния все­го че­ло­ве­че­ско­го ро­да.

Мож­но удив­лять­ся глу­бо­ко­му цер­ков­но­му со­зна­нию и чув­ству свя­то­го Кон­стан­ти­на, вы­де­лив­ше­му опре­де­ле­ние «Еди­но­сущ­ный», слы­шан­ное им в пре­ни­ях Со­бо­ра, и пред­ло­жив­ше­му вне­сти это опре­де­ле­ние в Сим­вол ве­ры.

По­сле Ни­кей­ско­го Со­бо­ра рав­ноап­о­столь­ный Кон­стан­тин про­дол­жал ак­тив­ную де­я­тель­ность в поль­зу Церк­ви. В кон­це жиз­ни он при­нял Свя­тое Кре­ще­ние, под­го­то­вив­шись к нему всей сво­ей жиз­нью. Скон­чал­ся свя­той Кон­стан­тин в день Пя­ти­де­сят­ни­цы в 337 го­ду и был по­гре­бен в церк­ви Свя­тых апо­сто­лов в за­ра­нее при­го­тов­лен­ной им гроб­ни­це.

Источник

РОЛЬ Константина в раннем христианстве

«Код да Винчи» — история о борьбе правды и неправды, добра и зла. Поэтому нет ниче­го удивительного в том, что героев этого романа можно раз­вести по двум соответствующим сторонам. К хорошим геро­ям относятся, конечно же, Роберт Лэнгдон и Софи Невё, искренние в своих мыслях и намерении узнать правду. Не­однозначно положителен глава судебной полиции Безу Фаш, бесцеремонный персонаж, чьи действия часто кажутся своекорыстными и самонадеянными, но который в конце оказывается на стороне добра/В числе отрицательных персонажей мы видим, к своему удивлению, Лью Тибинга («Учи­теля» — до его саморазоблачения кажется, что он на стороне Лэнгдона и Невё); Реми, шофера и шпиона Тибинга; монаха-альбиноса Сайласа, который убивает по заказу, с целью достижения, как ему кажется, большей справедливости.

Однако не только действующие лица этого произведе­ния, но и исторические фигуры, на которых строится сюжет, можно ассоциировать с добром или злом. Иисус и Мария Магдалина, конечно, положительные персонажи из прошлого. С другой стороны, архетипически плохой парень — римский император четвертого века Констанстин. Константину фактически вменяются в вину многие из болезней, которые начиная с его дней разъедают хри­стианство. В соответствии с Лью Тибингом (и отчасти с Лэнгдоном), именно Константин навсегда изменил форму христианства, подчеркнув в нем главенство муж­ского начала, демонизировав женское, ложно приписав божественную сущность смертному пророку Иисусу и уничтожив более ранние евангелия, в которых просла­влялась его человечность, в то время как канонические тексты представляли его божеством. Верно ли это изо­бражение?

Христианство Константина

Точнее, мы узнаем от Тибинга, что Константин, оставаясь язычником всю свою жизнь, на самом деле так и не стал хри­стианином; Константин просто использовал христианство в своих политических целях. Предположительно, он созвал Никейский собор в 325 году в попытке объединить христи­ан, вынудив их признать Иисуса Богом, а не человеком (до тех пор христиане воспринимали Иисуса как человека). А затем Константин создал Библию в ее нынешнем виде, Библию, из которой исключены все упоминания о священ­ном женском начале и восславлено мужское, в которой человек Иисус объявляется божеством.

Насколько эти утверждения о Константине соответству­ют исторической реальности и насколько они являются плодом фантазии, вымыслом, который развивается в этом произведении, но не имеет оснований в истории? Мы можем начать с вопроса о степени приверженности самого Константина христианству. Правда ли то, что он всю свою жизнь оставался язычником и так и не обратился в христи­анство?

Рассмотрим ключевой разговор между Софи и Лью Тибингом на эту тему:

— А я думала, Константин был христианином, — сказала Софи.

— Едва ли, — покачал головой Тибинг. — Он всю жизнь про­жил язычником, и крестили его только на смертном одре, когда он был слишком слаб, чтобы протестовать. Через три столетия после распятия Иисуса Христа на кресте число его последователей неизмеримо возросло. Христиане воевали с язычниками, конфликт настолько разросся, что Риму угро­жал раскол на два отдельных государства. Константин пони­мал, что надо как-то спасать ситуацию. И вот, в 325 году нашей эры он решил объединить Рим под знаменем одной религии. А именно — христианства.

Софи удивилась: Но что заставило императора-язычника выбрать государственной религией христианство?

Тибинг усмехнулся: Константин был весьма неплохим стратегом. Он понимал, что христианство находится на подъеме, и просто сделал ставку на фаворита (с. 280-281).

Историки не откажут этим утверждениям в некоторой справедливости, но в целом они скорее вымысел, чем факт. Сначала нужно рассмотреть путь развития христиан­ства, который привел к знаменитому обращению Констан­тина в веру.

Распри между христианами и язычниками

Неверно утверждать, как это делает Тибинг, что «между христианами и язычниками начались распри, и конфликт достиг таких размеров, что грозил расколоть Рим надвое». Здесь явно преувеличена сила христианства до обраще­ния Константина, и кажется, будто христиане были почти столь же многочисленны, как и язычники, и постоянно то наступали, то защищались. На деле все было совершенно иначе. Христиане до Константина в начале четвертого века составляли в империи ничтожное меньшинство и терпели гонения со стороны групп подавляющего боль­шинства — язычников и их правительственных структур.

Для начала мне, наверное, следовало бы уточнить дефи­ниции. Язычники в данном контексте — термин не негатив­ный. Он просто обозначает приверженцев распространен­ных на территории империи политеистических религий, то есть религий, почитающих многих богов. А поскольку каж­дый в этой империи, за исключением иудеев и христиан, почитал многих богов, этот термин объединяет подавляю­щее большинство населения.

Боги, которым поклонялись, были самые разнообраз­ные. Были «великие боги», известные нам по греческой и римской мифологии, — например греческие Зевс, Арес и Афина или их римские аналоги Юпитер, Марс и Минерва. Но помимо них были божества местные и функциональные: боги-покровители, обитавшие в больших и малых городах по всей империи (разные боги в разных местах), семейные боги и боги домашнего очага, боги лесов, рек и полей, боги, выполнявшие разнообразные функции — обеспечивавшие хороший урожай, плодовитость скота, помощь женщинам в деторождении, здоровье, благополучие и мир, оказывавшие мелкие услуги тем, кто об этом попросит.

На протяжении этого периода Римской империи суще­ствовала тенденция к предпочтению одного бога, главен­ствующего над остальными, бога верховного. Известно, что сам Константин поклонялся «незримому солнечному богу» (лат. 8о1 1пу1сш$) до и даже после того, как стал христиани­ном. Иногда Константин (и другие), похоже, идентифици­ровал это божество с богом Аполлоном, который также ассоциировался с солнцем. Но, обратившись в христиан­ство, Константин, по-видимому, решил, что это божество в действительности христианский Бог.

Так или иначе, в языческих культах империи процветало многобожие, и богам этим поклонялись как кому заблагорас­судится. Это важно понять, для того чтобы вникнуть в суть взаимоотношений христиан и язычников, которые имеет в виду Лью Тибинг, говоря о том, что «между христианами и язычниками начались распри». На самом деле это не совсем так. Яростные нападки действительно имели место, но истории известно, что они были почти исключительно односторонними. Это языческое большинство боролось с христианским меньшинством, пытаясь истребить его.

Когда бедствия обрушивались на города, столицы и целые области во втором и третьем столетиях от Рождества Христова, легко было поверить, что в этом виноваты хри­стиане. Иногда это приводило к насилиям толпы по отноше­нию к христианам. А когда такие волнения выходили из-под контроля, римским властям приходилось порой вмешивать­ся и оказывать официальное давление на христиан, с тем чтобы заставить их публично отречься от своей веры в хри­стианского Бога и должным образом почитать богов языческих. Когда христиане отказывались, их наказывали, в том числе подвергая пыткам и казням.

В соответствии с беглым обзором Лью Тибинга, именно Константин в 325 году положил конец конфликтам между язычниками и христианами. Это также не соответствует действительности. Константин остановил гонения на хри­стиан в 313 году нашей эры, на следующий год после своего обращения. Чтобы понять, как все это происходило, нам нужно рассмотреть само его обращение, которое было весь­ма непростым делом. Но одно совершенно ясно: вопреки утверждению Тибинга, Константин не оставался всю свою жизнь убежденным язычником. Он сам связывает свое обра­щение с решительным моментом, случившимся, как оказы­вается, на поле сражения.

Обращение Константина

Гадая, что бы это могло значить, той же ночью он увидел сон, в котором ему явился Христос с тем же символом и ска­зал, чтобы он использовал его как защиту от врагов. На сле­дующий день Константин, собрав мастеров, описал им этот символ, и они воспроизвели его из золота и драгоценных камней. Он имел форму креста с двумя греческими буквами наверху — сЫ и гЬо — первыми буквами имени Христа в гре­ческом языке. По Евсевию, Константин созвал религиоз­ных советников, которые могли бы объяснить, что все это означает, и они сказали ему, что если он станет поклоняться христианскому Богу, то получит защиту во всем.

Вступив затем под этим символом в битву с Максенцием на Мильвийском мосту, он одержал сокрушительную победу и про­возгласил себя верховным императором запада (другой гене­рал, Лициний, был императором восточной части империи).

Лью Тибинг прав, сообщая, что он отнюдь не превратился с этого момента в усердного и истового христианина, истре­бив в себе все языческое. Во-первых, ученые отмечают, что он, похоже, продолжал поклоняться богу солнца даже после своего «обращения»: монеты, чеканившиеся в его правле­ние, еще девять лет после этого продолжали нести на себе изображение 8о1 1пу1сШ5. В представлении Константина могли слиться его старая религия с новообретенной верой в христианского Бога. Возможно, не случайность то, что по его установлению христианскому Богу следовало покло­няться в день солнца (зип — 8ипс1ау, воскресенье), а Рожде­ство Христово праздновать во время зимнего солнцестоя­ния. Но так или иначе, вопреки утверждению Тибинга, Кон­стантин начал в некотором смысле осознавать себя христианином с того кульминационного момента в 312 году.

В следующем году Константин, договорившись с Лици- нием, своим соправителем, контролировавшим восточную часть империи, объявил о прекращении преследований христиан на территории всей империи. В частности, был издан указ, известный как Миланский эдикт, обеспечивав­ший свободу вероисповедания для всех подданных импе­рии — христиан, язычников и иудеев — и отправления культа бога (богов) привычным для них образом. Именно это — а не созванный двенадцать лет спустя Никейский собор — поло­жило конец конфликтам между язычниками и христианами.

С этого момента Константин осознавал себя — и другие считали его — христианином, хотя, как я уже отмечал, остат­ки былой приверженности языческим богам сохранялись еще на протяжении лет десяти. Но к началу 320-х годов Кон­стантин уже твердо придерживался христианской веры. Ли Тибинг верно замечает, что Константин принял крещение только на своем смертном одре (в 337 году), но это произо­шло не вопреки его воле, на что намекает Тибинг. В действи­тельности для христиан не было чем-то необычным откла­дывать свое крещение до самого конца. Однако задолго до этого Константин всенародно демонстрировал свою при­верженность христианству, в том числе благодеяниями, которыми он осыпал христианскую церковь и ее духовен­ство на протяжении двадцати с лишним лет.

Остается вопрос: почему Константин обратился в христиан­скую веру? Трудно сказать, прав ли на этот счет Тибинг, утвер­ждая, что Константин просто «поставил на фаворита». Очевид­но, что Константин намеревался объединить империю, кото­рая столь долгое время была раздроблена (на протяжении пятидесяти лет до восшествия на трон Диоклетиана империя повидала двадцать разных императоров). С этой целью он пред­принял ряд финансовых и политических мер. И, возможно, в признании христианского Бога он видел способ достижения культурного единства империи: она могла стать целостной империей, почитающей одного Бога (христианского Бога вме­сто разномастных богов, которым в противном случае поклоня­лись бы по всей империи), с одним императором во главе. Один Бог, одна вера, один император, одна империя.

Но его обращением в 312 году и эдиктом о веротерпимо­сти в 313 году дело не закончилось. Поскольку, как замечает сам Тибинг, нечто значительное произошло в 325 году. Тибинг ошибается, говоря, что именно тогда Константин предпринял попытку объединения империи под знаменем христианства. Этот процесс уже шел. Но возникла проблема с использованием христианства как средства объединения: христианская Церковь сама не была едина в понимании неко­торых фундаментальных вопросов, не менее важных, чем ее теологические представления. Для того чтобы христиан­ство объединило империю, ему самому нужно было объеди­ниться. И это была истинная причина, по которой Констан­тин созвал собор христианских епископов (их было около 200-250), которым предстояло решить вопросы, вызываю­щие внутренние разногласия христиан; он состоялся в горо­де Никее, потому и был назван Никейским собором.

Никейский собор

Тибинг упоминает об этом соборе во время разговора с Софи в своей гостиной. Он объясняет ей, что Никейский собор был созван Константином для того, чтобы с помощью голосования установить божественную природу Христа и тем самым укрепить основы самой императорской власти.

Во времена слияния двух религий Константину нужно было укрепить новую христианскую традицию, и он созвал знаменитый Вселенский собор. На этом собрании обсужда­лись, принимались и отвергались многие аспекты христиан­ства — дата Пасхи, роль епископов, церковные таинства и, конечно, божественность Xриста.

— Что-то я не понимаю… Божественность Иисуса?

— Моя дорогая, — торжественно объявил Тибинг, — до этого исторического момента Иисус рассматривался Его последователями как смертный пророк… человек, безуслов­но, великий и влиятельный, но всего лишь человек. Простой смертный.

— Да, — радостно воскликнул Тибинг. — Только на этом Вселенском соборе Христос был провозглашен и официаль­но признан Сыном Божиим. В результате голосования.

— Погодите. Вы что же, хотите сказать, что божествен­ная сущность Иисуса стала результатом голосования?

— Причем выиграл Он лишь с небольшим преимуще­ством голосов, — сказал сэр Тибинг… — Официально провоз­гласив Иисуса Сыном Божиим, Константин тем самым пре­вратил Его в божество, существующее как бы вне мира людей, чья власть над ними вечна и незыблема (с. 282).

И опять в речи Тибинга смешиваются элементы реально­сти и вымысла. Константин действительно созвал Никей- ский собор, и одним из обсуждавшихся вопросов была боже­ственность Иисуса. Но собор созывался вовсе не для того, чтобы решить, был или не был Иисус Богом, как утверждает Тибинг. Совсем напротив: все участники собора — и факти­чески почти все христиане — уже были согласны в том, что Иисус — Бог, Сын Божий. Обсуждавшийся вопрос заключал­ся в том, как понимать божественность Иисуса в свете того, что Он был также и человеком. А также как могут и Иисус, и Бог быть Богом, если Бог един? Именно это обсуждал Никейский собор, а вовсе не вопрос о божественности Иисуса. И уж конечно, не было никакого голосования, для того чтобы подтвердить эту божественность: это уже было общим убеждением христиан, утвердившимся еще в годы зарождения этой религии.

Божественная и человеческая сущности Христа

Рассуждая на тему божественности Христа, Тибинг рисует Софи довольно противоречивую картину. С одной стороны, он отмечает, что до Никейского собора в 325 году Иисуса не признавали Богом; с другой стороны, он утверждает, что Константин включил в канон Священного Писания только те евангелия, в которых Христос представал божеством, уничтожив все остальные евангелия, изображавшие Его человеком. Но если христиане не признавали божествен­ность Иисуса до Никейского собора (точка зрения Тибин­га), то как уже в первом столетии Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна могли изображать его Богом (что также является точкой зрения Тибинга)?

Даже без учета этого противоречия позиция, изложен­ная Тибингом, неверна по всем ключевым пунктам: христи­ане признали Иисуса Богом еще до Никейского собора; в Евангелиях Нового Завета Он предстает настолько же чело­веком, насколько и божеством; евангелия, не включенные в

Новый Завет, изображают Его божеством настолько же — или даже больше, — насколько и человеком. В этой главе я остановлюсь на первых двух пунктах, а третий рассмотрю в последующих.

Для исследователей, изучающих историю христиан­ской теологии, звучит по меньшей мере абсурдно заявле­ние Тибинга о том, что христиане до Никейского собора не считали Иисуса Богом. Наиболее ранний из известных нам христианских авторов — апостол Павел; некоторые из его писаний содержатся в Новом Завете. Павел писал свои послания приблизительно через двадцать-тридцать лет после смерти Иисуса (за 250 лет до Никейского собо­ра), и из них становится совершенно очевидным, что Павел видит в Иисусе Христе в некотором роде Бога. В одном из своих ранних писем, Послании к филиппий- цам, он пишет:

Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек… (Флп 2:5-7).

Для Павла — и предположительно для филиппийцев — Христос был «образом» Божиим и в некотором роде равным Богу, пусть даже и сделавшись человеком.

Иисус не просто Сын Божий — хотя и это также (см. Ин 1:18, 3:16, 18), — но в некотором роде и сам Бог.

Об этом говорится в стихе, начинающем это Евангелие:

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин 1:1-3).

А кем для Иоанна является это «Слово», которое было в начале у Бога и которое фактически Само было Богом? Остается мало сомнений по этому поводу, поскольку, как он говорит в конце этого стиха:

И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благо­дати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единород­ного от Отца. …благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (1:14, 17).

Для этого автора, уже в первом столетии, Иисус Хри­стос — Бог сущий («Слово»), через которого Бог создал этот мир, Тот, кто полностью явил Бога своему народу, поскольку Сам Он был Богом, сошедшим с небес и облек­шимся плотью.

Вот почему в этом Евангелии Иисус может утверждать свое тождество с Богом. Как Он говорит в одном месте: «Я и Отец — одно» (10:30). И вот почему в этом Евангелии Его божественную сущность признают Его ученики, включая Фому неверующего в конце повествования, который, увидев восставшего из мертвых Христа, воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» (20:28)

Однако это видение Иисуса как Бога можно встретить не только в посланиях Павла и евангелиях. Это распространен­ное среди христианских писателей первых столетий пред­ставление. Один из ранних писателей, не включенных в Новый Завет, христианский мученик Игнатий Антиохий- ский (ум.110 г. н. э.), изложил это в свойственной ему поэти ческой манере:

Есть только один врач, телесный и духовный, рожден­ный и нерожденный. Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос (Игнатий. Поэма «К эфесянам», 7.2).

С самого начала — насколько мы можем судить по дошедшим до нас первым писаниям христиан — для всех было очевидным, что Иисус в некотором роде является божеством. Но всегда существовало смущающее препятствие, поскольку большин­ство христиан знало также, что одновременно Иисус был чело­веком. Как Он мог быть человеком, если был Богом? Над этим вопросом христиане бились столетиями, и в некотором смысле именно этот вопрос призван был решить Никейский собор.

Однако прежде чем говорить о проблеме, послужившей непосредственным поводом к созыву этого собора, мне бы хотелось подчеркнуть тот факт, что большинство ранних христиан воспринимало Христа и как человека, и как Бога. Я вынужден остановиться на этом потому, что в «Коде да Винчи» Тибинг замечает, что все христиане до Никейского собора видели в Христе человека, а не Бога, — за исключени­ем, по-видимому, авторов четырех Евангелий, вошедших в Новый Завет, где Он изображается, в соответствии с Тибин- гом, только лишь Богом. Как уже говорилось, это неверно по всем пунктам. Но в особенности неверно то, что в Еванге­лиях Нового Завета Иисус не рассматривается как человек. Совсем напротив: Иисус очень человечен в этих книгах, что становится ясным даже при простом прочтении Евангелий.

В самом раннем новозаветном Евангелии от Марка Иисус, конечно, назван Сыном Божиим. Но в целом Он изо­бражается как иудейский пророк, мало отличающийся от других иудейских пророков. Он ведет исключительно чело­веческую жизнь (именно в этом евангелии нет ни слова о чудесном рождении), Он ест, пьет, гневается, испытывает муки, страдает, истекает кровью, наконец умирает. Кто же Он здесь, если не человек? То же можно сказать и об осталь­ных рассматриваемых евангелиях, даже в Евангелии от Иоанна, который заходит дальше в изображении Иисуса божеством. Даже здесь Иисус вполне человек, испытываю­щий усталость, голод, печаль и так далее.

Разрешение противоречия, касающегося божественной и человеческой сущностей Христа

Принимая во внимание тот факт, что самые ранние наши источники изображают Иисуса одновременно и Богом и человеком, зададимся вопросом: как они обходят эту труд­ность? Как, иными словами, Иисус может быть Богом, если Он также и человек? Эта проблема не давала христианам покоя, поскольку они признавали, что человеческое и боже­ственное — совершенно разные вещи: Бог не может быть человеком, как человек не может быть камнем.

Разные ранние христиане по-разному решали эту пробле­му. Некоторые, конечно, утверждали, что Иисус был настоль­ко человеком, что даже, в сущности, и не был Богом, а другие доказывали, что Он настолько Бог, что вовсе даже и не чело­век. Однако обе эти точки зрения уже во втором столетии рас­сматривались как ереси (то есть ложные учения). Первый под­ход, например, был характерен для группы христиан второго века, известных ученым как «адопцианисты». Эти люди утвер­ждали, что Иисус был человеком в полном смысле этого слова — он был рожден естественным образом Марией и Иоси­фом, рожден так же, как и другие. Единственное, что отлича­ло Иисуса от других, в соответствии с этими адопцианиста- ми, — это то, что Он был более праведным, чем все прочие. И в результате этой непревзойденной праведности Бог предназ­начил Ему быть Своим «Сыном», то есть фактически усыно­вил Его при крещении, когда голос с небес возвестил: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (см. Пс 2:7).

Как на челсзска, в результате усыновления ставшего Сыном Божиим, в предста­влении христиан-адопцианистов, на Иисуса была возложена божественная миссия искупить своей смертью грехи осталь­ных. Что Он и сделал, честно исполнив Божье приказапие. В награду за верность Господь воскресил его из мертвых и воз­нес одесную Себя, где Он теперь пребывает в силе и славе, в ожидании Своего возвращения на землю в Судный день.

Нынешних христиан озадачил бы такой взгляд и заставил задаться вопросом: а почему эти христиане-адопцианисты не могли просто почитать свой Новый Завет, чтобы понять, что их представления неверны (поскольку Иисус был рожден непорочно и в действительности был Сыном Божиим). Однако причина, по которой они не прочли Новый Завет, ясна. Нового Завета еще не было. Конечно, все книги Нового Завета (послания Павла и Евангелия, например) были уже написаны. Но они еще не были объединены в канон Священ­ного Писания и не были названы Новым Заветом. Формиро­вание канона стало результатом дискуссий, в том числе и дис­куссий по поводу сущности Христа в первые столетия.

Во втором-третьем столетиях были и другие христиане, занимавшие противоположные позиции: они настаивали на том, что природа Иисуса полностью божественна, и в дей­ствительности Он не мог быть человеком. Иногда сторон­ников этой теории называли «докетами» (от греческого слова йоке, означающего «казаться» или «иметь вид»), поскольку они утверждали, что Иисус не был человеком, а только казался таковым. Он был Богом, и только Богом. Таким образом, только казалось, что Иисус имеет человече­скую плоть и кровь, человеческие чувства, человеческую уязвимость и человеческую способность страдать и умирать. На самом деле все это было только видимостью.

Большинство христиан отвергало взгляды как адопциани- стов, так и докетов, и твердо верило, что Иисус был и челове­ком (как утверждали адопцианисты), и Богом (как заявляли докеты). Но как Он мог быть и тем и другим одновременно? Вот в этой сфере и лежат наиболее интересные разногласия между разными группами ранних христиан, и именно эти раз­ногласия привели со временем к созыву Никейского собора.

До этого существовало несколько любопытных решений проблемы двойственности природы Христа и связанного с ней вопроса: как Он мог быть Богом, если Богом был Бог- Отец, а Бог только один, и двух быть не может. Как такое воз­можно? Одним из ранних ответов был такой: говорили, что Иисус в действительности был самим Богом-Отцом, который стал человеком. Таким образом, Иисус был и Богом, и челове­ком (поскольку Он действительно стал человеком), и таким образом получалось, что Бог только один, далее несмотря на то что Иисус был Богом и Бог был Богом, поскольку Они — одно.

Но все же, как Он мог быть и человеком и Богом в одно и то же время? И как могли Он и Бог (и Дух Святой) быть Богом, если Бог только один? Очень немногие христиане согласились бы признать, что Бог не один, — это было бы язычеством. Так как же они могли оставаться монотеиста­ми, признавая Христа Богом?

Арий и Никейский собор

Одно из решений этой проблемы и привело впоследствии к Никейскому собору. В начале четвертого столетия, почти в то же время, когда произошло обращение Константина, в

Это решение проблемы идентификации Христа было крайне популярным, в частности, потому, что так удачно сохраняло все утверждения, которые христиане привыкли слышать о Боге (есть только один Бог; Он воплощается перед нами в Христе) и о Христе (Он имеет божественную природу; Он вочеловечился). Но были и другие христиане, которые подвергли эти утверждения серьезному сомнению, поскольку, с их точки зрения, Христос представал в них вто­ростепенной фигурой по сравнению с Богом-Отцом и являлся не вполне божеством. Среди оппонентов Ария был Афанасий — тогда молодой дьякон Александрийской церкви, ставший одной из самых значительных фигур в истории христианства четвертого века. Афанасий и его сторонники настаивали на парадоксальном понимании Христа как Бога и все же человека. Христос существовал всегда — Он не был сотворен в какой-то определенный момент времени, — и Он сам имел всецело божественную природу (а не был наделен ею в результате каких-то преобразований). Фактически Он имел ту же сущность, что и сам Бог-Отец. Именно такое понимание в конечном итоге привело к догмату о Троице, согласно которому Бог един, но существует в трех лицах. Все три ипостаси единосущны и равно вечны, но не являются тремя Богами: Бог один, явленный в трех лицах.

Все эти дискуссии могут показаться нам сегодня довольно странными. Но в Александрии и в других частях христианского мира начала четвертого столетия эти вопросы горячо обсуждались. И в жаре этих дебатов рож­далось единство церкви, поскольку дискуссии, споры и даже акты насилия в конечном итоге позволили преодо­леть вопрос о том, был ли Иисус, если Его создали как второстепенное божество, лишь «подобным» Богу, или «единосущным» Ему и равно вечным. Более поздние тео­логи, оглядываясь назад, отмечали, что разница в пози­циях двух борющихся сторон заключалась не более чем в одном г: одни говорили, что Иисус подобен Богу (греч. кошоюизгоз), а другие — что Он единосущен Богу (греч. котооизюз). Но это г в то время таило в себе поистине взрывную силу.

Какое все это имеет отношение к Константину? Как мы уже видели, — и как отмечал сам Тибинг, — Константин хотел, чтобы христианство помогло ему объединить импе­рию. Но как могло христианство привести к единству, если внутри себя оно было расколото по казавшемуся тогда фундаментальным вопросу (в некотором роде основ­ному теологическому вопросу) — о природе Самого Бога? Константин, стремясь к единству церкви ради единства империи, созвал собор, чтобы разрешить вопрос, наибо­лее остро поставленный Арием: был ли Христос боже­ственным творением Отца или Сам являлся равно вечным и единосущным Богу.

Никейский собор собрался для того, чтобы решить этот вопрос, в 325 г. н.э. 7 Вопреки утверждению Лью Тибинга, при «голосовании» победившая позиция была поддержана не таким уж и узким кругом лиц. Подавляющее большинство епископов — 200 из 250 — высказалось против взглядов Ария и солидаризировалось с позицией Афанасия, которая со временем стала позицией большинства христиан (хотя дебаты продолжались в течение десятилетий и после этого собора). И, что еще более важно, вопреки Тибингу, голосо­вался не вопрос о божественности Христа. Христиане вот уже 250 лет как были согласны в том, что Христос — Бог. Единственный вопрос заключался в том, какова природа этой божественности, и его призван был решить Никейский собор.

Константин в представлении Тибинга

Есть и другие замечания Тибинга, касающиеся императора Константина, которые нам придется рассмотреть в после­дующих главах. Он заявляет, например, что христианская Библия в том виде, в каком мы ее знаем, — двадцать семь книг Нового Завета, — составлена самим Константином в попытке гарантировать единство церкви, в которой он видел силу, способную объединить его империю. Это утвер­ждение, как мы увидим, в корне неверно; формирование канона Нового Завета было длительным, нелегким процес­сом, начавшимся за столетия до Константина и продолжав­шимся еще долго после его смерти. Он не имел к этому про­цессу практически никакого отношения. Кроме того, четы­ре Евангелия, которые мы рассматриваем как часть Нового Завета, имели для христиан твердый статус священных книг еще задолго до обращения Константина, в то время как «другие» Евангелия уже давно были осуждены христи­анскими лидерами как еретические, — Константин их не запрещал.

Далее Тибинг уверяет, что Константин придал христи­анству «мужскую» окрашенность, исключив из него и даже демонизрфовав все женское, поэтому истинная форма христианства, которая прославляет священное женское начало, была утрачена для потомства, если не считать такие незначительные тайные общества, как Приорат Сиона, где она продолжает жить. Как мы увидим, это также не имеет отношения к историческим реалиям, а лишь является следствием полета фантазии, полезного для романа «Код да Винчи», но никак не связанного с реальным ходом истории.

Но прежде чем перейти к этим вопросам, для нас было бы важным рассмотреть другие документы периода раннего христианства, которые упоминают в «Коде да Винчи» Тибинг и, в меньшей степени, Роберт Лэнгдон. Это докумен­ты, ставшие известными в результате недавнего открытия свитков Мертвого моря и библиотеки Наг-Хаммади, кото­рые прояснят для нас истинную природу христианства. Это будет темой следующей главы.

Источник