в лютый на рассвете завтрашнего дня
Вячеслав ЛЮТЫЙ. НА РАССВЕТЕ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ. К 60-летию поэта Валерия Сухова
Вячеслав ЛЮТЫЙ
НА РАССВЕТЕ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ
К 60-летию поэта Валерия Сухова
Современная русская поэзия до сих пор во многом несёт на себе печать так называемого «шестидесятничества» – стихотворной публицистики, рассчитанной на мгновенное понимание и незамедлительный отклик читателя и слушателя. Нет сомнений, прямое поэтическое слово в иные моменты жизни и истории для художника очень важно. Но вся беда в том, что нынешняя поэзия словно бы забыла о своей сокровенной задаче, «приравняла перо к штыку», сменила протяжную песню на маршевые ритмы, точные, содержательные строки – на гневную, аффектированную речь, тихие слезы – на оглушительные вскрики погребальной плакальщицы. В каждом из этих предпочтений нет ничего предосудительного, однако чувство меры забыто. И вот уже слова заболтаны, гнев становится дежурным, боевые возгласы не трогают уставшее сердце… Реально, художник встал перед выбором: быть глубоким, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем – или выбрать путь плаката, отражающего злобу дня и живущего очень недолго: доколе этот скудный день продлится. По существу, перед нами противостояние искусства и журналистики как ремесла. Нравственные акценты тут не при чем – речь о фактуре письма.
Среди поэтов русской провинции имя Валерия Сухова известно с конца 80-х годов прошлого столетия. В многообразном своде его стихотворений масса вещей этого первого, журналистского толка. Они наполнены страданием и нежностью к людям и родному краю, но их эскизность по прошествии времени вызывает в читателе непродолжительные чувства, «послесвечения» поэтических строк мы здесь не найдем. Хотя дневник тяжких лет России эти стихи, безусловно, пополнят.
Что может быть страшнее смерти?
Когда уже надежды нет…
И в госпитале на рассвете
Не спят калеки в двадцать лет.
Мать, дрогнув, входит в дверь палаты.
Кровати выстроились в ряд.
На них, как на крестах распяты,
В бинтах ее сыны лежат.
Им соловьи любви отпели.
Не нянчить матери внучат.
Распилами берёз в апреле
Обрубки тел кровоточат.
Войной изломанные жизни.
Нет рук и ног, а всё болят.
И, как немой укор отчизне,
Глаза тех стриженых ребят.
«Военный госпиталь в Ташкенте» (1986)
Двадцатилетие, обозначенное хаосом перестройки, бесчеловечностью 90-х годов и робкими надеждами первых лет нового века, породило гигантскую болевую волну в нашей поэзии. Её напор пригибал к земле всё светлое, радостное и жизнеутверждающее. Без преувеличения можно сказать, что это было неуловимое дыхание смерти. Но русский дух выстоял, преодолел инерцию распада всего и вся и объял собой до сих пор ещё прекрасный отчий простор. Теперь, возведя взор от выжженной и разорённой пяди скорбной почвы – к горизонту и затем к небесной выси, русский человек распрямился и обрел устойчивость. А безмерная боль умалилась и заняла положенное ей в земном распорядке место. Болят раны, и вздрагивает душа, вспоминая горестное вчера. Однако это уже – признак живого, которое может быть разным, одновременно – счастливым и грустным, сильным и слабым, умирающим и нарождающимся вновь…
Занесённая снегом Россия.
Позабытая Богом земля.
Тяжкий крест до небес возносила,
Подставляя, как плечи, поля.
Видно, русское нужно терпенье,
Чтобы верить под вражьей пятой:
«Это с божьего благословенья
Русь за муки назвали святой!».
Так и в поэзии Валерия Сухова повторяющиеся образы «поля боли», «полыни» в разных вариациях сменяются сокровенным переживанием коллизий Священного Предания: притчи о блудном сыне, жертвенности агнца, крестных мук Спасителя. Автор видит мистические приметы в бытовом течении жизни, и голос его сдержан, в нём нет надрыва, но есть мудрая бесстрастность иконописи, в особенности – сюжетов о мучениках за веру Христову.
Евангельский отблеск в стихах Сухова совсем не демонстративен. Сначала перед нами предстаёт реальность, очень точно прописанная словами, а уже затем проявляется её бытийный шлейф, как бы говоря нам: так было прежде, и смысл происходящего тогда не был понят. Евангелие предстает путеводителем смыслов человеческой истории и человеческой жизни. Эта позиция – одна из самых сильных в поэтике Валерия Сухова:
Тень вздымается зыбко.
Брёвна в древней резьбе.
Чуть качается зыбка
Тянет тёплой истомой
Острый запах соломы.
Тусклый трепет свечи.
Свет лампады неяркий
Ничего не меняется
Божий агнец появится
Для поэта важнейшие понятия – материнство, вина и прощение, малая родина и Россия, перекликающаяся в своей необъятности с древним русским образом матери сырой земли. В стихотворении «Небесные всходы» есть неявное уподобление: Русь – соединение почвы и неба. Тут вера, любовь и чувство родства сливаются в одно непостижимое для иноземца переживание:
Чернеют сгоревшие пашни России.
В них дождик посеял свои семена.
Не зря чернозём помесили мессии –
Не хлебом единым живёшь ты, страна!
Свинцовою тучей нависли невзгоды.
Мы замерли на роковом рубеже.
Кто выжег до корня небесные всходы,
Взошедшие в русской наивной душе?!
«Небесные всходы» (1993)
В «русской наивной душе» много лёгкого и тяжелого, она, словно большое дитя, порою не ведает, что творит. Но как у детей чисты слезы признания в проступке, так и в нашем человеке светится огонек раскаяния в содеянном – сначала едва-едва, потом все более сильно и всепоглощающе…
Есенинская линия в современной поэзии представлена достаточно широко. Однако несравненный лиризм великого русского поэта, доверительность и интимность его песни под силу не каждому, кто «под Есениным ходит».
Постановка голоса, чувство дистанции между художником, предметом и читателем, спокойная уверенность в том, что слова послушаются песнопевца и лягут в единственно верном порядке на лист бумаги – эти «есенинские» свойства достаточно редки. В стихотворениях Валерия Сухова с течением лет они проявляются всё чаще и чаще.
Пью из чаши небесной прозрачную синь.
Тень в траве побраталась с былыми веками.
Моё сердце пронзила стрелою полынь –
И прозрели глаза васильками.
На кургане стою, ветром горьким дыша.
Поседел я от облака пыли дорожной.
В поле боли осталась живая душа.
Обернулась она в оберег – подорожник.
Горьким млеком меня напитал молочай.
От татарника скулы достались косые.
Повителью сплелась материнства печаль.
Целовала роса мои ноги босые.
Я корнями за землю родную держусь.
Каждой жилкой в суровый суглинок врастаю.
Смерть с размаху подкосит меня, ну и пусть.
Встав травой молодой, вновь я всё наверстаю.
Потому-то и песни мои от земли
Так шумят под дождем заливным разнотравьем.
Потому-то и счастлив я так от любви,
Что навеки сроднился с простором бескрайним.
Сквозь толщу наработанных тем и образов, через усталость души и утомление сердца прорастает фигура нового поэта – зрелого, умудрённого жизнью, свободно говорящего о России и русском человеке – вчера, сегодня и на рассвете завтрашнего дня.
Вологодский литератор
Вячеслав ЛЮТЫЙ НА РАССВЕТЕ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ О поэзии Валерия Сухова
Современная русская поэзия до сих пор во многом несёт на себе печать так называемого «шестидесятничества» – стихотворной публицистики, рассчитанной на мгновенное понимание и незамедлительный отклик читателя и слушателя. Нет сомнений, прямое поэтическое слово в иные моменты жизни и истории для художника очень важно. Но вся беда в том, что нынешняя поэзия словно бы забыла о своей сокровенной задаче, «приравняла перо к штыку», сменила протяжную песню на маршевые ритмы, точные, содержательные строки – на гневную, аффектированную речь, тихие слезы – на оглушительные вскрики погребальной плакальщицы. В каждом из этих предпочтений нет ничего предосудительного, однако чувство меры забыто. И вот уже слова заболтаны, гнев становится дежурным, боевые возгласы не трогают уставшее сердце… Реально, художник встал перед выбором: быть глубоким, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем – или выбрать путь плаката, отражающего злобу дня и живущего очень недолго: доколе этот скудный день продлится. По существу, перед нами противостояние искусства и журналистики как ремесла. Нравственные акценты тут не при чем – речь о фактуре письма.
Среди поэтов русской провинции имя Валерия Сухова известно с конца 80-х годов прошлого столетия. В многообразном своде его стихотворений масса вещей этого первого, журналистского толка. Они наполнены страданием и нежностью к людям и родному краю, но их эскизность по прошествии времени вызывает в читателе непродолжительные чувства, «послесвечения» поэтических строк мы здесь не найдем. Хотя дневник тяжких лет России эти стихи, безусловно, пополнят.
Что может быть страшнее смерти?
Когда уже надежды нет…
И в госпитале на рассвете
Не спят калеки в двадцать лет.
Мать, дрогнув, входит в дверь палаты.
Кровати выстроились в ряд.
На них, как на крестах распяты,
В бинтах ее сыны лежат.
Им соловьи любви отпели.
Не нянчить матери внучат.
Распилами берёз в апреле
Обрубки тел кровоточат.
Войной изломанные жизни.
Нет рук и ног, а всё болят.
И, как немой укор отчизне,
Глаза тех стриженых ребят.
«Военный госпиталь в Ташкенте» (1986)
Двадцатилетие, обозначенное хаосом перестройки, бесчеловечностью 90-х годов и робкими надеждами первых лет нового века, породило гигантскую болевую волну в нашей поэзии. Её напор пригибал к земле всё светлое, радостное и жизнеутверждающее. Без преувеличения можно сказать, что это было неуловимое дыхание смерти. Но русский дух выстоял, преодолел инерцию распада всего и вся и объял собой до сих пор ещё прекрасный отчий простор. Теперь, возведя взор от выжженной и разорённой пяди скорбной почвы – к горизонту и затем к небесной выси, русский человек распрямился и обрел устойчивость. А безмерная боль умалилась и заняла положенное ей в земном распорядке место. Болят раны, и вздрагивает душа, вспоминая горестное вчера. Однако это уже – признак живого, которое может быть разным, одновременно – счастливым и грустным, сильным и слабым, умирающим и нарождающимся вновь…
Занесённая снегом Россия.
Позабытая Богом земля.
Тяжкий крест до небес возносила,
Подставляя, как плечи, поля.
Видно, русское нужно терпенье,
Чтобы верить под вражьей пятой:
«Это с божьего благословенья
Русь за муки назвали святой!».
Так и в поэзии Валерия Сухова повторяющиеся образы «поля боли», «полыни» в разных вариациях сменяются сокровенным переживанием коллизий Священного Предания: притчи о блудном сыне, жертвенности агнца, крестных мук Спасителя. Автор видит мистические приметы в бытовом течении жизни, и голос его сдержан, в нём нет надрыва, но есть мудрая бесстрастность иконописи, в особенности – сюжетов о мучениках за веру Христову.
Евангельский отблеск в стихах Сухова совсем не демонстративен. Сначала перед нами предстаёт реальность, очень точно прописанная словами, а уже затем проявляется её бытийный шлейф, как бы говоря нам: так было прежде, и смысл происходящего тогда не был понят. Евангелие предстает путеводителем смыслов человеческой истории и человеческой жизни. Эта позиция – одна из самых сильных в поэтике Валерия Сухова:
Тень вздымается зыбко.
Брёвна в древней резьбе.
Чуть качается зыбка
Тянет тёплой истомой
Острый запах соломы.
Тусклый трепет свечи.
Свет лампады неяркий
Ничего не меняется
Божий агнец появится
Для поэта важнейшие понятия – материнство, вина и прощение, малая родина и Россия, перекликающаяся в своей необъятности с древним русским образом матери сырой земли. В стихотворении «Небесные всходы» есть неявное уподобление: Русь – соединение почвы и неба. Тут вера, любовь и чувство родства сливаются в одно непостижимое для иноземца переживание:
Чернеют сгоревшие пашни России.
В них дождик посеял свои семена.
Не зря чернозём помесили мессии –
Не хлебом единым живёшь ты, страна!
Свинцовою тучей нависли невзгоды.
Мы замерли на роковом рубеже.
Кто выжег до корня небесные всходы,
Взошедшие в русской наивной душе?!
«Небесные всходы» (1993)
В «русской наивной душе» много лёгкого и тяжелого, она, словно большое дитя, порою не ведает, что творит. Но как у детей чисты слезы признания в проступке, так и в нашем человеке светится огонек раскаяния в содеянном – сначала едва-едва, потом все более сильно и всепоглощающе…
Есенинская линия в современной поэзии представлена достаточно широко. Однако несравненный лиризм великого русского поэта, доверительность и интимность его песни под силу не каждому, кто «под Есениным ходит».
Постановка голоса, чувство дистанции между художником, предметом и читателем, спокойная уверенность в том, что слова послушаются песнопевца и лягут в единственно верном порядке на лист бумаги – эти «есенинские» свойства достаточно редки. В стихотворениях Валерия Сухова с течением лет они проявляются всё чаще и чаще.
Пью из чаши небесной прозрачную синь.
Тень в траве побраталась с былыми веками.
Моё сердце пронзила стрелою полынь –
И прозрели глаза васильками.
На кургане стою, ветром горьким дыша.
Поседел я от облака пыли дорожной.
В поле боли осталась живая душа.
Обернулась она в оберег – подорожник.
Горьким млеком меня напитал молочай.
От татарника скулы достались косые.
Повителью сплелась материнства печаль.
Целовала роса мои ноги босые.
Я корнями за землю родную держусь.
Каждой жилкой в суровый суглинок врастаю.
Смерть с размаху подкосит меня, ну и пусть.
Встав травой молодой, вновь я всё наверстаю.
Потому-то и песни мои от земли
Так шумят под дождем заливным разнотравьем.
Потому-то и счастлив я так от любви,
Что навеки сроднился с простором бескрайним.
Сквозь толщу наработанных тем и образов, через усталость души и утомление сердца прорастает фигура нового поэта – зрелого, умудрённого жизнью, свободно говорящего о России и русском человеке – вчера, сегодня и на рассвете завтрашнего дня.
7 сонет Шекспира
7
Lo in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climbed the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage:
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age he reeleth from the day,
The eyes (fore duteous) now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself outgoing in thy noon,
Unlooked on diest unless thou get a son.
Гляди: когда на востоке благодатное светило
поднимает пылающую голову, внизу все глаза
отдают почести этому новоявленному зрелищу,
служа взглядами его священному величеству;
и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
глаза, прежде преданные, отворачиваются
от этого низкого участка пути и глядят прочь.
Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.
Когда на холм небес взошло неспешно,
Как крепкий человек в расцвете дней,
Его сопровождали взгляды грешных,
Но преданных, по – прежнему, людей;
Пройдя зенит, на дряхлой колеснице,
Как старость потащилось на закат,
Ему, недавно преданные лица,
Прочь отвернулись, в сторону глядят.
Когда же солнце завершает круг
И катится устало на закат,
Глаза его поклонников и слуг
Уже в другую сторону глядят.
Оставь же сына юность хороня,
Он встретит солнце завтрашнего дня!
перевод Модеста Чайковского
Когда поутру благодатный свет
Вздымает лик свой пламенный с востока,
Все взоры шлют восторженный привет
Величию всевидящего ока.
Достигнув до вершин пути, оно,
Подобно юности в поре расцвета,
Опять красой для смертного полно,
Все в золоте полуденного света.
Но чуть оно, как путник утомленный,
Начнет сходить к земле, к разлуке с днем,
То ум людской, бывало, восхищенный,
Теперь уже не думает о нем.
Так в старости умрешь ты, позабыт,
Коль облик твой твой сын не воскрес
перевод Александра Финкеля
Ты посмотри: когда, лаская глаз,
Встает светило с ложа своего,
Все на земле поют хвалу в тот час
Священному величию его.
Когда ж оно небесной крутизной
Спешит, как юность зрелая, в зенит,
То каждый взор, пленен его красой,
За золотым путем его следит.
Но в час, когда оно, закончив путь,
Расставшись с днем, свергается в закат,
Никто не хочет на него взглянуть,
И обращен небрежный взор назад.
И ты, когда тебя не сменит сын,
Свой полдень пережив, умрешь один.
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
СУХОВ Валерий. Стихи о поэтах.
Валерий СУХОВ
Родился в селе Архангельском Городищенского района Пензенской области 22 декабря 1958 года.
Отец работал заведующим сельской библиотекой, а мать учительницей в начальной школе. В Городище закончил среднюю школу, после которой поступил в Пензенский педагогический институт. Так родное село Архангельское, райцентр Городище и областной город Пенза стали главными вехами в его судьбе. Здесь произошли самые важные события: были написаны и опубликованы стихи и книги, здесь встретил свою будущую жену, здесь родился сын.
«Пробуждение любви к поэзии отношу к годам 14-15, когда был буквально потрясен стихами Есенина и Лермонтова. С тех пор они для меня особо значимы. Каждый раз прочитываю их по-новому. Стихи о Лермонтове и Есенине «Родились поэты в октябре», «Исход», «Земная горечь» — это своеобразный долг, который я пытался отдать гениям русской земли».
«Поэт не щадит своих читателей, заостряя внимание на том жестоком и бесчеловечном, что было в нашей истории. Но он пишет об этом для того, чтобы мы были более чутки к человеческому страданию. Это во многом связано с христианской традицией.
…Читая стихи Валерия Сухова, убеждаешься в том, что не случайно, повторяя за Есениным широко известную фразу: «Нет поэта без родины», — он по-своему прочувствовал и переосмыслил ее в стихотворении «Огонь рябины»: «Поэта русского судьба // Врасти корнями в край родимый, // Где материнская изба // Хранит в окне огонь рябины». (Геннадий Горланов, профессор кафедры литературы и методики ее преподавания ПГПУ им. В. Г. Белинского, член Союза писателей России.)
Каждая книга стихов Валерия Сухова находит отклики в сердцах людей. Нередко поэта называют пензенским Есениным — за ту пронзительную любовь к малой родине, которая звучит в каждой строчке.
Можно с полным правом утверждать, что Валерию Сухову несказанно повезло в том, что у него есть свое Константиново — это село Архангельское.
В 1996 году закончил аспирантуру при Московском педагогическом университете. А в 1997 году получил звание кандидата филологических наук, защитив кандидатскую диссертацию на тему «Сергей Есенин и имажинизм».
В. Сухов в 2010 году стал лауреатом Международной литературной премии имени Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами…» в номинации «Взыскующим взглядом» за статьи о творчестве поэта.
Сейчас Валерий Алексеевич занят изучением проблем современного есениноведения и готовит монографию о влиянии поэтики Михаила Лермонтова на творчество Сергея Есенина.
Из цикла «СТИХИ О ПОЭТАХ»
ЕСЕНИНСКАЯ ОСЕНЬ
Пропеть о сумерках дорог…
С. Есенин
Вот и нас есенинская осень
Осенила золотым крылом.
Все заметней заморозков проседь.
И грустим всё чаще о былом.
Утонула в сумерках дорога,
По которой молодость ушла.
Как листок, трепещет одиноко
На ветру продрогшая душа.
Что ж. Выходит, наша песня спета.
Наступает холодов пора.
Уступаем молодым поэтам
Место у осеннего костра.
ТЕНЬ ПОЭТА
Месяц умер. Синеет в окошко рассвет.
С. Есенин
Кто же поэту перерезал вены?
И чей сапог опору выбил из-под ног?
Молчат забрызганные кровью стены.
Как кляп, закушен языка комок.
В окно пробился синий свет рассвета.
На землю падал белый-белый снег.
А на стене качалась тень поэта…
В ту ночь казнен был чёрный человек!
ЖИВОЙ
Стою я на Тверском бульваре…
С. Есенин
Над Россией в зареве осеннем
Заклубился чёрной тучи дым.
Не застыл, как памятник, Есенин,
А живой вернулся к нам — живым.
Нет, не все пока еще предали
Мы в себе, банкнотами шурша.
И из пепла на Тверском бульваре
Вновь воскресла русская душа!
Буйная, как непокорный ветер,
Просветлённая, как ясный день,
Воплотилась Русь в своём поэте
Вся — в святой и грешной простоте.
РОДИЛИСЬ ПОЭТЫ В ОКТЯБРЕ
И целует на рябиновом кусту
Язвы красные незримому Христу.
С. Есенин
Родились поэты в октябре.
Ночью — Лермонтов, Есенин — на заре.
Золотой метелью Русь заносит
Ясная и пасмурная осень.
Расстелился голубой туман
От приокских далей до Тархан.
В тучи обращает облака
Демона гнетущая тоска.
Ветер закрутил кленовый лист.
От земли до неба путь кремнист.
И из века переходит в век
Тень поэта — Черный человек
На рассвете, как Голгофа, сер
Силуэт Машук и «Англетер»,
Где на взлёте обрывает жизни
«Странная любовь» — любовь к Отчизне…
Русская душа жива, пока
В ней поёт тарханская тоска,
Песней константиновская грусть,
Как рубаху, разрывает грудь!
ОГОНЬ РЯБИНЫ
Нет поэта без родины.
С. Есенин
Без родины — поэта нет.
Родного не понять чужому.
Так в сумерках заветный свет
Вдруг обожжёт тоской по дому.
Тогда по-волчьи впору выть
Сухому перекати-полю,
То, вспомнив, что нельзя забыть,
Бродяжью проклиная долю.
Поэта русского судьба —
Врасти корнями в край родимый,
Где материнская изба
Хранит в окне огонь рябины.
Где так печально старый клен
Клин провожает журавлиный.
А ветер колокольный звон
Разносит, как напев былинный.
Где за Окой такой простор,
Что сердце не захочет рая…
И вспыхнув здесь, души костер
Горит, как Русь, не угасая!
ДЕКАБРЬСКИЙ РЕКВИЕМ
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
С. Есенин
Лес декабрьский сковал мороз.
Кровь рябин на снегу рассеяна.
Голубые вены берёз
Перерезала Русь Есенина.
Затмевает тоски разгул
Просветленья святую грусть.
И удавкою захлестнул
Горло месяца Млечный путь.
УДАВКА ЕСЕНИНА
Гой ты, Русь моя, выть твоя горем засеяна!
Глотку волка сдавила капканом тоска.
На торги выставляют удавку Есенина.
Обнищала душа и пошла с молотка.
И продать и купить можно все в идеале
«Смерть Поэта», как нефть, подскочила в цене.
В разоренной стране есть «Страна Негодяев»,
Где калифствует бизнесмен на коне.
Где народу осталась одна лишь забава.
И покорно он вздернут на телеигле.
Прет на нерест ее голубая отрава.
От чертей открестясь, плачет ангел во мгле.
Если в Бога не веришь, молиться нелепо.
В каждом мальчике черный живет человек.
Задыхаясь, ногтями царапаем небо.
И на землю известкою сыпется снег.
Не согреет рябина, огарком сгорая.
Пляшет ветер, а дьявол играет в дуду.
Лучше в петлю. Не надо за доллары рая.
«До свидания, друг мой, до встречи в аду!»
СУМЕРКИ
Ну что же? Молодость прошла!
С. Есенин
Всё меньше вешнего тепла.
Всё больше холода осеннего.
«Ну что же? Молодость прошла!» —
Вновь вспоминаю я Есенина.
Сгустились сумерки в душе.
В морозный вечер одиночества.
Мирюсь со многим я уже.
И многого уже не хочется.
Скудеет в чувствах человек.
Душа, как почва, замерзает.
Лежит на сердце первый снег.
И он теперь уж не растает…
РОДИМАЯ ИЗБА
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревёнчатой избы.
С. Есенин
Убивали русского поэта
Водкой, нищетой и злым наветом.
Ждали его пуля и петля.
И колымская железная земля.
Пасынком родной своей страны
Встал он у бревёнчатой стены.
А за ним — родимая изба.
И у них единая судьба.
Рёбрами — не брёвнами хранит
Родина невидимый родник.
Серебро незримого колодца
Песней над убийцами смеётся.
Убивали русского поэта
Водкой, нищетой и злым наветом.
Ждали его пуля и петля.
И колымская железная земля.
Пасынком родной своей страны
Встал он у бревенчатой стены.
Вячеслав ЛЮТЫЙ
НА РАССВЕТЕ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ
К 60-летию поэта Валерия Сухова
Современная русская поэзия до сих пор во многом несёт на себе печать так называемого «шестидесятничества» — стихотворной публицистики, рассчитанной на мгновенное понимание и незамедлительный отклик читателя и слушателя. Нет сомнений, прямое поэтическое слово в иные моменты жизни и истории для художника очень важно. Но вся беда в том, что нынешняя поэзия словно бы забыла о своей сокровенной задаче, «приравняла перо к штыку», сменила протяжную песню на маршевые ритмы, точные, содержательные строки — на гневную, аффектированную речь, тихие слезы — на оглушительные вскрики погребальной плакальщицы. В каждом из этих предпочтений нет ничего предосудительного, однако чувство меры забыто. И вот уже слова заболтаны, гнев становится дежурным, боевые возгласы не трогают уставшее сердце… Реально, художник встал перед выбором: быть глубоким, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем — или выбрать путь плаката, отражающего злобу дня и живущего очень недолго: доколе этот скудный день продлится. По существу, перед нами противостояние искусства и журналистики как ремесла. Нравственные акценты тут не причем — речь о фактуре письма.
Среди поэтов русской провинции имя Валерия Сухова известно с конца 80-х годов прошлого столетия. В многообразном своде его стихотворений масса вещей этого первого, журналистского толка. Они наполнены страданием и нежностью к людям и родному краю, но их эскизность по прошествии времени вызывает в читателе непродолжительные чувства, «послесвечения» поэтических строк мы здесь не найдём. Хотя дневник тяжких лет России эти стихи, безусловно, пополнят.
Что может быть страшнее смерти?
Когда уже надежды нет…
И в госпитале на рассвете
Не спят калеки в двадцать лет.
Мать, дрогнув, входит в дверь палаты.
Кровати выстроились в ряд.
На них, как на крестах распяты,
В бинтах её сыны лежат.
Им соловьи любви отпели.
Не нянчить матери внучат.
Распилами берёз в апреле
Обрубки тел кровоточат.
Войной изломанные жизни.
Нет рук и ног, а всё болят.
И, как немой укор отчизне,
Глаза тех стриженых ребят.
«Военный госпиталь в Ташкенте» (1986)
Двадцатилетие, обозначенное хаосом перестройки, бесчеловечностью 90-х годов и робкими надеждами первых лет нового века, породило гигантскую болевую волну в нашей поэзии. Её напор пригибал к земле всё светлое, радостное и жизнеутверждающее. Без преувеличения можно сказать, что это было неуловимое дыхание смерти. Но русский дух выстоял, преодолел инерцию распада всего и вся, и объял собой до сих пор ещё прекрасный отчий простор. Теперь, возведя взор от выжженной и разорённой пяди скорбной почвы — к горизонту и затем к небесной выси, русский человек распрямился и обрёл устойчивость. А безмерная боль умалилась и заняла положенное ей в земном распорядке место. Болят раны, и вздрагивает душа, вспоминая горестное вчера. Однако это уже — признак живого, которое может быть разным, одновременно — счастливым и грустным, сильным и слабым, умирающим и нарождающимся вновь…
Занесённая снегом Россия.
Позабытая Богом земля.
Тяжкий крест до небес возносила,
Подставляя, как плечи, поля.
Видно, русское нужно терпенье,
Чтобы верить под вражьей пятой:
«Это с божьего благословенья
Русь за муки назвали святой!».
Так и в поэзии Валерия Сухова повторяющиеся образы «поля боли», «полыни» в разных вариациях сменяются сокровенным переживанием коллизий Священного Предания: притчи о блудном сыне, жертвенности агнца, крестных мук Спасителя. Автор видит мистические приметы в бытовом течении жизни, и голос его сдержан, в нём нет надрыва, но есть мудрая бесстрастность иконописи, в особенности — сюжетов о мучениках за веру Христову.
Евангельский отблеск в стихах Сухова совсем не демонстративен. Сначала перед нами предстаёт реальность, очень точно прописанная словами, а уже затем проявляется её бытийный шлейф, как бы говоря нам: так было прежде, и смысл происходящего тогда не был понят. Евангелие предстаёт путеводителем смыслов человеческой истории и человеческой жизни. Эта позиция — одна из самых сильных в поэтике Валерия Сухова:
Тень вздымается зыбко.
Брёвна в древней резьбе.
Чуть качается зыбка
В полутёмной избе.
Тянет тёплой истомой
Из овчин на печи.
Острый запах соломы.
Тусклый трепет свечи.
Свет лампады неяркий
Озарил образа.
У беременной ярки
Человечьи глаза.
Ничего не меняется
За две тысячи лет.
Божий агнец появится
Утром на свет.
«Зыбка» (2005)
Для поэта важнейшие понятия — материнство, вина и прощение, малая родина и Россия, перекликающаяся в своей необъятности с древним русским образом матери сырой земли. В стихотворении «Небесные всходы» есть неявное уподобление: Русь — соединение почвы и неба. Тут вера, любовь и чувство родства сливаются в одно непостижимое для иноземца переживание:
Чернеют сгоревшие пашни России.
В них дождик посеял свои семена.
Не зря чернозём помесили мессии —
Не хлебом единым живёшь ты, страна!
Свинцовою тучей нависли невзгоды.
Мы замерли на роковом рубеже.
Кто выжег до корня небесные всходы,
Взошедшие в русской наивной душе?!
«Небесные всходы» (1993)
В «русской наивной душе» много лёгкого и тяжёлого, она, словно большое дитя, порою не ведает, что творит. Но как у детей чисты слезы признания в проступке, так и в нашем человеке светится огонёк раскаяния в содеянном — сначала едва-едва, потом все более сильно и всепоглощающе…
Есенинская линия в современной поэзии представлена достаточно широко. Однако несравненный лиризм великого русского поэта, доверительность и интимность его песни под силу не каждому, кто «под Есениным ходит».
Постановка голоса, чувство дистанции между художником, предметом и читателем, спокойная уверенность в том, что слова послушаются песнопевца и лягут в единственно верном порядке на лист бумаги — эти «есенинские» свойства достаточно редки. В стихотворениях Валерия Сухова с течением лет они проявляются всё чаще и чаще.
Пью из чаши небесной прозрачную синь.
Тень в траве побраталась с былыми веками.
Моё сердце пронзила стрелою полынь —
И прозрели глаза васильками.
На кургане стою, ветром горьким дыша.
Поседел я от облака пыли дорожной.
В поле боли осталась живая душа.
Обернулась она в оберег — подорожник.
Горьким млеком меня напитал молочай.
От татарника скулы достались косые.
Повителью сплелась материнства печаль.
Целовала роса мои ноги босые.
Я корнями за землю родную держусь.
Каждой жилкой в суровый суглинок врастаю.
Смерть с размаху подкосит меня, ну и пусть.
Встав травой молодой, вновь я всё наверстаю.
Потому-то и песни мои от земли
Так шумят под дождём заливным разнотравьем.
Потому-то и счастлив я так от любви,
Что навеки сроднился с простором бескрайним.
Сквозь толщу наработанных тем и образов, через усталость души и утомление сердца прорастает фигура нового поэта — зрелого, умудрённого жизнью, свободно говорящего о России и русском человеке — вчера, сегодня и на рассвете завтрашнего дня.
А за ним — родимая изба.
И у них единая судьба.
Рёбрами — не бревнами хранит
Родина невидимый родник.
Серебро незримого колодца
Песней над убийцами смеётся.
Кандидат филологических наук
Валерий Сухов отметил юбилей
Поэт, преподаватель и кандидат филологических наук Валерий Сухов отметил свой юбилей в Пензенском государственном университете.
Поздравления с 60-летием имениннику подготовили студенты историко-филологического факультета, опираясь на статьи современных критиков. Преподаватель, в свою очередь, прочитал стихи собственного сочинения и поделился планами на будущее.
«В планах у меня издать книгу «Есенин и пензенцы», опираясь на уникальные материалы, которые мне достались от Олега Михайловича Савина, — это воспоминания Бориса Сорокина о Сергее Есенине. Он учился вместе с Сергеем Есениным в университете Шанявского. Это книга «Есенин и Лермонтов». Творческий диалог поэтов». Ну и третья книга о моих земляках, городищенцах, участниках Великой Отечественной войны», — прокомментировал ГТРК «Пенза» кандидат филологических наук, доцент ПГУ Валерий Сухов.
Валерий Сухов автор шести сборников стихов — «Родное Архангельское», «Вербное воскресенье», «Благословение» и другие. После поздравлений от студентов и преподавателей в адрес юбиляра гостям показали фильм о жизни и творчестве Валерия Сухова.
Песни на стихи Валерия Сухова