в примост 730 дней в сапогах
730 дней в сапогах, или Армия как она есть
730 дней в сапогах, или Армия как она есть скачать fb2, epub бесплатно
Книга молодого писателя Валерия Примоста — это плод его личного опыта и мучительных раздумий. Она повествует о жизни солдата в Забайкальском военном округе серединиы восьмидесятых, о давящем человеческие судьбы армейском механизме. Это обнаженный до крика рассказ о том, чего не может быть между людьми, о том, какая хрупкая грань отделяет человека от нечеловека, от человека, превратившегося в одноклеточное либо в хищного зверя.
Требуется вычитка, желательна сверка с бумагой — много ошибок OCR, вычитано глава 6–9.
«Последнее время выбирать подарки на Новый год становится все сложнее. Особенно корпоративные. Уже давно всем приелись календари, варежки и шарфы с логотипами компаний и прочая ерунда. Анна Алексеевна, пиар-директор небольшого московского банка, вот уже почти месяц искала креативную идею и никак не могла ее найти. В мозгу кружили привычные корзины с продуктовыми наборами, елочные игрушки, почему-то мелькнул перед глазами аппетитный бутерброд с колбасой…»
© Издательство «Прогресс», 1975.
Петера Яроша часто называют в Словакии одним из самых плодовитых и самых печатаемых прозаиков молодого поколения. К своим тридцати пяти годам (Ярош родился в 1940 г.) он имеет на литературном счету одиннадцать книг (романы, повести, сборники рассказов). С первого взгляда творчество Яроша чрезвычайно пестро. Однако если внимательно присмотреться, то сквозь эту пестроту можно прочертить определенные линии, соотносящиеся с закономерностями развития современной словацкой литературы. Один из словацких критиков (Ян Штевчек) назвал новеллистику Яроша — «городские рассказы о деревне». Это меткое определение верно не только в индивидуальном, но и в родовом смысле. Оно приоткрывает многое в творчестве тех сверстников Яроша, кого относят обычно к так называемой «новой волне» в словацкой прозе.
«В семье Алмазовых ждали ребенка. Ждали его решительно все. Молодой муж Борис по прозвищу Джонни. Мама его и папа, звезды главного ресторана города «Клеопатра». Борисовы братья и сестры, тети и дяди. Особенно ждали ребенка Борисовы дедушка с бабушкой, корифеи ресторанной сцены и местные телезвезды – им повезло трижды выступать на городском канале на праздники, после чего с ними начали здороваться в автобусах…»
«Одиночество среди людей обрекает каждого отдельного человека на странные поступки, объяснить смысл которых, даже самому себе, бывает очень страшно. Прячась от внешнего мира и, по сути, его отрицая, герои повести пытаются найти смысл в своей жизни, грубо разрушая себя изнутри. Каждый из них приходит к определенному итогу, собирая урожай того, что было посеяно прежде. Открытым остается главный вопрос: это мир заставляет нас быть жестокими по отношению к другим и к себе, или сами создаем вокруг себя мир, в котором невозможно жить?»
Дизайн и иллюстрации Дарьи Шныкиной.
С ногой во рту или Язык мой – враг мой
Из богатого наследия видного словенского писателя-реалиста Франце Бевка (1890—1970), основные темы творчества которого — историческое прошлое словенцев, подвергшихся национальному порабощению, расслоение крестьянства, борьба с фашизмом, в книгу вошли повести и рассказы разных лет.
В первой книге избранных рассказов (и повестей) Л.М. Гунина, охватывающих обширный период его творчества (1980–1999), представлена Вторая Трилогия. Отредактированные в период с 1995 по 1999 (2002) год, рассказы этого автора, при всей спорности подобного утверждения, могут претендовать на статус «нового направления», отражающего уникальный «индивидуальный стилизм».
На фоне «авангардности» мышления автора, его проза, возможно, один из редких (если не единственный) удачных примеров попытки окончить «распад времён», связав дореволюционную русскую литературу с её современным бытованием.
БЕРНАЦКАЯ Марина Степановна. Участница трех Всесоюзных семинаров молодых писателей, работающих в жанрах приключений и фантастики. Ее рассказы печатались в журналах «Вокруг света» и «еш куч» («Молодая смена», г. Ташкент). Повесть «Серафима, ангел мой» — первый опыт Марины Бернацкой в «нефантастической» прозе.
Над городом летел хрупкий сентябрь — невесомый, стеклянно-прозрачный; искрами впивался в губы, сердито целовал густой воздух, под ноги сыпалась кленовая дребедень; ночью схватили заморозки, и в траве, под фундаментом, прятался от ярко-синего солнца осторожный темный иней, и надо было, конечно, надеть пальто, но смять белый крахмальный фартук — нет, никогда, ни за что; Серафима переступала туфельками, балериной перепрыгивала лужи и вновь бежала по улице, и вот, вот сейчас, за углом — там будет Он, да, Он, посмотрит на нее и подумает: какая красивая девушка, или нет, лучше не так: Он догонит, пойдет рядом, и спросит: а как вас зовут, а она ответит: угадайте, и Он скажет: Таня? — нет, тогда, может, Оля? — опять нет, все равно не угадаете, а-а, знаю, вас Сима зовут, конечно, Он давно уже все о ней знает, тайком расспросил всех подруг, и оказывается, Он каждый вечер стоит у ворот, ждет, как Германн в «Пиковой даме», или нет, лучше так: Он уже виделся с ней когда-то давным-давно, как князь Андрей с Наташей Ростовой, и Он скажет: какие красивые у вас волосы, и она рассердится — понарошку, конечно, и перекинет косу за спину, и вновь побежит — нет, полетит вверх, вверх, выше улицы, выше домов, вот так — оттолкнется от тротуара, и — дух захватывает, летит, — ветер, и фартучные крылья бьют, или это занавески вздыбило, интересно, чего они вдруг, наверно, ветер, вон, и фонарь замотало, желтый фонарь, тусклый, перегорает, что ли, и дождь на стекле какой-то линялый, надо форточку закрыть — Серафима встала, грузно привалилась животом к подоконнику и опасливо-брезгливо покосилась на кровать, где умирал Иван Фомич.
В истории человечества не было судебного процесса, имевшего такие значительные последствия для цивилизации, как этот. И, возможно, выводы, к которым приходит автор в процессе своей исторической реконструкции, многим покажутся скандальными.
Но самое главное преимущество этой книги в том, что она написана с максимально объективной точки зрения, на базе исторических документов и трезвого анализа политической, социальной и идеологической ситуации. Таким образом, перед нами постепенно открывается подлинная историческая картина Древней Иудеи I века н. э.…
730 ДНЕЙ В САПОГАХ (Повесть)
“Война — дело молодых, лекарство против морщин”
(В.Цой)
“Бытие определяет сознание”
(Армейский афоризм)
Первые два года после демобилизации я гордился тем, что служил там, где служил. Я сверху вниз смотрел на ребят, отслуживших в более приемлемых условиях. ‘»Я прошел хорошую школу”, — считал я. Не знаю, как служат в БелВО. ДальВО и во всех других округах. Может быть, острота противоречии и конфликтов не достигает там того уровня, что в ЗабВО. Может, в других округах были свои конфликты и противоречия. Не знаю. Я служил в ЗабВО и написал о том, что видел сам и за что отвечаю. Я написал о том, как в казармах люди “едят” друг друга подобно паукам в банке. Перед тобой, читатель, краткий рассказ об армии, какой я ее застал.
“Духанский” период в жизни солдата начинается с “нулевой” хэбэшки пятьдесят шестого размера и заканчивается “переводными” ударами бляхой по заднице в день приказа, Дух (иначе “солобон” или “желудок”) — в армии никто. У него нет никаких прав. Никто ничего ему не должен. Обязанности духа неисчислимы. Как объяснял нам (тогда еще духам) старшина: “Торчок должен обслуживать деда, котел — сам себя. А дух должен шуршать днем и Ночью”.
Нет, наверное, существа парадоксальней, чем дух. Он очень мало ест, но способен съесть пайки целого взвода, почти не спит, но способен спать даже на ходу. Он слаб и ничего не умеет, но девяносто процентов армейской работы исполняется им. Дух с трудом волочит ноги, но нет никого более поворотливого, чем он. Он нерешителен и всего боится, но иногда способен на подвиг. Дух валится с ног от одного удара по морде, но оказывается в состоянии вынести “все тяготы армейской жизни”. Дух незаменим. Поэтому его очень любят и, не покладая рук, „учат“ армейской премудрости старшие призывы.
У нас была такая традиция: когда “свеженьких” духов гнали через плац в часть, все высыпали из казармы и орали в их круглые от страха глаза; “Вешайтесь! Вешайтесь, духи!” Впрочем, в течение следующего года многие из них так и делают (а также стреляются, режут вены, убегают и т.д.).
Духи всем верят и всего боятся, они беззащитны и послушны. А особенно они тянутся к вежливым и ласковым старослужащим. Бойтесь их, духи, бойтесь сильнее; чем тех, кто сразу бьет вас по морде!
О СТАРОСЛУЖАЩИХ “ДОБРЫХ” И “ЗЛЫХ”
ЗАКОНЫ АРМЕЙСКОГО БЫТА
О “СТЕРЖНЕ” И О ЕГО ОТСУТСТВИИ
Самое главное — сразу, с первых же минут пребывания духа в армии погрузить его в атмосферу неуверенности и страха. Скажем, погнали духов первый раз в баню, те помылись, пошли одеваться, глядь — а кто то уже по их карманам “прогулялся” (естественно, мало кто из старослужащих станет шуровать по карманам духов, — зачем? — чмыря пошлет). Вряд ли какой нибудь дух вскочит, обнаружив пропажу, и залепит в балабас первому попавшемуся котлу или деду. Стерпят. И это — первый шаг вниз. Потом, на протяжении первых дней, духов будут гонять (спорт, работы, строевые). Расчет прост: дух подсознательно привыкает быть ведомым, подчиненным. Я бы даже сказал, “пасомым”, А раз так, то и позже, при дальнейшем закручивании гаек, меньше кипижу будет. И это — второй шаг. Бить почти везде начинают не сразу. В разведроте, где я служил поначалу, бить духов принимались на третий день. И гуманизм здесь ни при чем. Свежий дух может и сдачи дать. А через три дня он, практически любой, морально задавлен так, что не в состоянии оказать реального сопротивления. Тут то начинается самое интересное. Духов гоняют и бьют, бьют и гоняют. Одним словом, дрочат. Ночные построения, “упор лежа принять!”, “фанеру к осмотру!”, “поза бегущего египтянина” и проч., и проч., и проч. И еще. На духов постоянно орут. По любому поводу. С точки зрения психологии, старослужащими найден очень удачный ход. Постоянные окрики и ругань действуют на психику духов, как огонь на пластилин. Духи подсознательно привыкают быть гонимыми. И каждый новый день все больше закрепляет в них психологию людей третьего сорта.
Естественно, духи не сдаются без сопротивления. Скажем, уперся дух: “нет и все!” и не хочет туалет мыть. Отдубасили раз, два — не помогает. Тогда тактика меняется. Про туалет все словно забывают. Духа начинают склонять, к примеру, почистить чьи то сапоги, настойчиво объясняя, что чистка сапог — это не “в западло”, т.е. не унижение, а просто дружеское одолжение. Если дух сдался, то пошла “раскрутка” дальше. Если же устоял, что почти невозможно, то делается следующий шаг: всех духов поднимают ночью, строят, выводят “бунтовщика” из строя и объявляют, что если он сейчас не сделает то то и то то, все духи будут, к примеру, отжиматься до утра, а он будет сидеть и смотреть. Мало у кого нервы выдержат смотреть, как “из за тебя, сволочь!” вкалывают твои однопризывники, и понимать, что ты теперь их злейший враг со всеми вытекающими отсюда последствиями (духи, в большинстве своем, обвиняют в своих бедах не старослужащих, а своего однопризывника, — такова уж духанская психология; кроме того, их специально подняли ночью, когда способность к сопротивлению у человека практически отсутствует, — поэтому бунтовать им совершенно не хочется, все только и думают о теплой постели). Если уж дух и это выдержал, замком его взвода или старшина в официальной форме (даже приложив руку к пилотке) приказывает ему помыть туалет. Хладнокровно выслушав отказ, представитель младшего командного звена направляется к ротному и докладывает, что, мол, рядовой имярек отказывается выполнять приказание. Тут уж вступает в действие Устав. “А подать его сюда!” — рявкает власть предержащий обладатель капитанских погон и либо добивается подчинения угрозой дисбата (“невыполнение приказа” все таки!), либо ссылает духа на губу, либо по нарядам затаскает до полусмерти, а то, если дурак, сам еще ему по морде настучит. Так то.
У непосвященных часто возникает вопрос: а почему бы духам не объединиться и не дать отпор? Только в одном случае из ста это возможно (да и то, если духов очень много, а стариков очень мало). А вообще то, этого не бывает. Судите сами: старики спаяны воедино совместной полуторалетней службой, вышколены ею, озлобленные, сильные. Они дерутся за свое привилегированное положение, за сохранение тех законов, которые считают единственно правильными, по которым сами гнили целый год. Их подхлестывает память о собственной духанской жизни. “Если нынешние духи добьются послабления, то значит они круче нас — мы ведь жили как псы!” Поэтому старики будут драться, не щадя живота своего… А что касается духов… Каждый из них может рассчитывать только на себя (не зря же говорят, что доармейская дружба умирает на пороге казармы). Тем более, что старики усиленно разделяют, чтобы властвовать (скажем, дают одному духу ремень и говорят: дескать, либо ты другого духа бьешь, либо мы ему дадим ремень, чтобы он тебя бил, а потом еще сами добавим; или в столовой на десятерых духов приходится только пять паек — то то духи за них дерутся; какое уж тут единство!). Итак, духи разобщены. Кроме того, они запуганы, обессилены недоеданием, недосыпанием, непривычной работой, задавлены психологически.
Кроме того, духи конкретно не знают, чего хотят. Ну, хотят равенства с дедами. А какого? Туалеты не чистить?
А кто их тогда будет чистить? Деды? Ведь уравниловка хороша, когда ты дух. Когда ты становишься дедом и по прежнему должен выполнять работы наравне с духами, то очень хочется от души поматюкаться в свой адрес. Поэтому любые мало мальски толковые духи не будут устраивать коллективного бунта с целью установления равенства. Кроме того, если один дух сильнее, а другой слабее, то сильный не захочет драться за хорошую жизнь слабого. Поэтому антииерархические выступления обычно делаются бойцами одиночками, которые стремятся только к одному — попасть в элиту. Если им это удается, они живут, наслаждаясь жизнью и угнетая своих бывших товарищей единопризывников.
Но таких бойцов одиночек очень мало, ибо слишком трудно одному воевать против всех. Очень (ну очень!) редко бывают в армии такие духи, которые действуют по принципу Суворова: “Удивить — победить!” Скажем, на первом же обеде спокойно идет такой дух и усаживается за дедовский стол. Первому же деду, который что то скажет, надевает тарелку с кашей на голову, потом хватает скамейку… Если в этой первой драке отбиться и потом не расслабляться, то место в элите до дембеля обеспечено. Но сам я никогда такого не видел. Только слышал пару раз.
О ЧАСТИЧНОМ ОПРАВДАНИИ ДЕДОВЩИНЫ
ОДИН ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ТОРЧКА
Если этот день не банный, не выходной и не праздничный (что гораздо хуже), если торчок не в наряде, не в госпитале, не на губе и не на учениях, то его день выглядит примерно так:
6.30. Подъем. Если он вообще ложился. Надо успеть соскочить с верхнего яруса до того, как поднимутся с нижнего старики. Не успел — получи.
6.40. Заправка коек. Прежде своей заправь стариковскую. Не успел — получи.
6.50. Выход на зарядку. Сзади бежит пара котлов с ремнями. Постарайся, чтобы они тебя не догнали. Не успел — получи.
7.20. Уборка помещения. Молодые натирают полы т.н. “натирками” из шинельного сукна. Старики подгоняют их ударами блях. Все нужно делать бегом, а ногами стучать быстрее балерины. Не успел — получи.
8.00. Утренний осмотр. Ты должен успеть подшиться, подстричься, побриться, постираться, погладиться, начистить бляху и сапоги, иметь в пилотке (или шапке) две иголки (одну с черной, другую с белой ниткой), а в карманах — ничего, кроме блокнота, ручки, военного и комсомольского билетов и носового платка. (Не дай тебе Бог носить в карманах письма. Если найдут — придется здесь же, перед строем, съесть.) Ремень твой должен быть затянут “по голове”. Кроме того, ты должен успеть подшить, подстричь, подбрить, обстирать, обгладить старика, надраить ему бляху и сапоги. Не успел — получи.
8.30. Завтрак. Ты должен нестись в столовую и смотреть, чтобы не обнесли бачками столы роты. Если обнесли, а ты открыл рот — получи. Если роте чего то не хватит — получи и иди выпрашивай у поваров, где опять получи. Повара ничего, естественно, не дадут. Ступай, получи в связи с этим от “своих” стариков, Тем временем заканчивается завтрак. Ты за ложку взяться не успел, но если попробуешь взяться после команды “Встать! Выходи строиться на улицу!”, то опять получи и еще получи на лестнице за то, что медленно бежишь строиться.
9.00. Утренний развод на работы. Приходишь в парк, получаешь фронт работ, тут же тебя припахивает кто то из стариков, потом еще и еще. В результате имеешь пять фронтов работ вместо одного и периодически получаешь по морде “для профилактики”.
14.00. Перерыв на обед. Получи за то, что не сделал все, что тебе приказали.
14.30. Обед. В точности повторяется завтрак.
15.30. Наведение порядка в роте. Получи по морде за то, что вяло двигаешься.
16.00. Выход на работу. Повторяется вариант работы до обеда.
19.00. Приход из парка. Получи за то, что грязный. Был бы чистый — получил бы за то, что чистый.
19.30. Ужин. Повторяются завтрак и обед.
20.00. Свободное время. К тебе это понятие не относится. Ты летаешь по расположению. “Сигарету!”, “Воды!”, “Ищи хлеба с маслом!”, “Ты куда? Лети в соседнюю роту за подшивой!”, “Лети в клуб — может, почту привезли!”, “Держи хэбэшку. Через десять минут принесешь поглаженной, с пуговицами, погонами и петлицами. Все, время пошло”. И т.д., и т.п. И получи! И еще раз! И еще! Еще! Еще! Еще.
22.00. Вечерняя поверка. Получи за то, что в строй опоздал, и за то, что недостаточно благозвучно рявкнул “Я а!”.
22.30. Отбой. Для стариков. А для тебя только все начинается. Сделай то, принеси это, слетай туда, смотайся сюда… И по морде, по морде! И потом: “Ты что то плохо слушаться стал. Обурел? Упор лежа принять! Делай раз! Делай два! Раз! Два! Раз! Два. Устал? Отдыхай! Табуретку в вытянутые впереди себя руки и на полусогнутые к стене. Отдохнул? Мало! Еще постой… Так, упор лежа принять. ”
Если к четырем часам утра спать ляжешь — уже праздник. А ведь можешь и не лечь вовсе. В роте дел хватит!
Спокойной ночи, дружок.
Именно с третьего полугодия службы солдаты начинают в прямом смысле общаться с офицерами. Ибо в первый год информация истекает сверху вниз, от офицеров к солдатам, а снизу надлежит односложно рявкать: “Есть! Так точно!” А вот с третьего полугодия, с “котловства”, солдаты начинают с офицерами трепаться “за жизнь”, курить, пить, ходить в “увалы” и бить друг другу морды. Словом, “общаться”.
Вообще, офицеры очень похожи на солдат. Среди них тоже есть бурые, похуисты, середняки и чмыри. Бурые — этакие “лихие служаки” — без ума от уставных команд громовым голосом, от построений, смотров и шмонов. Из них обычно выходят старшие офицеры и генералы, и тогда мы поражаемся их непроходимой тупости. Похуисты — лучшие из офицеров. Те немногие нормальные, душевные, относящиеся к солдатам как к людям офицеры, которых я знал, были из похуистов. Ну, середняки — они и в Африке середняки. Никакие. А вот чмыри… Подвид офицеров чмырей смыкается с подвидом офицеров идейных. О, это худшие из офицеров! Они опаснее для С А, чем все армии НАТО, вместе взятые. Такие фрукты ни черта не умеют, гнилые, стукачи и страшно любят трескучие фразы о “преимуществе советского образа жизни”. Особенно много их среди политработников. Начнись война — их перестреляют свои же. Хотя какие они солдатам “свои”? За всю службу мне повстречался только один душевный политработник — старший лейтенант Б., парторг нашего батальона. А остальные… Меня еще в армии остро интересовало, зачем держать в войсках такую ораву высокооплачиваемых дармоедов, которые ни черта не делают, ни за что не отвечают, на нужды солдат плевать хотели и следят только за тем, не ляпнул ли ты где нибудь какую нибудь “антисоветчину”, чтобы тут же направить тебя через политотдел прямиком к особистам.
Вообще то, подавляющее большинство офицеров относится к солдатам даже не плохо, а никак. Им плевать, чтб солдат ел, как он спал, во что одет, отдохнул ли, здоров ли. О каком “индивидуальном подходе” может идти речь в СА? Побойтесь Бога, граждане идеологи! Офицеру (особенно политработнику) ничего не стоит публично оскорбить, оболгать солдата, ударить, избить его (особенно, если тот не может за себя постоять). “Любимый” всеми нами замполит полевого узла связи капитан Н., например, имел “удивительную” привычку, построив роту, сообщать солдатам, что они, дескать, “чмыри”, “ублюдки”, “скоты” и прочее.
Офицеров, конечно, можно понять. Их воспитали в гадливом отношении к солдату как к ездовой собаке, которая должна “беспрекословно, не щадя крови и самой жизни”, “шуршать”. И вообще, как любил говаривать наш замполит: “Вы не люди, а солдаты!” А у солдата зачастую нет никакой возможности защищать, отстаивать свои права. Если он попробует подать рапорт о злоупотреблениях, скажем, ротного дальше, комбригу или комбату, то в роте он будет объявлен “стукачом” со всеми вытекающими отсюда последствиями, а высшее начальство воспримет его как “нерадивого солдата, нарушающего субординацию и оговаривающего примерного офицера, чтобы прикрыть свои собственные недочеты по службе”. И тогда хоть вешайся. “Начальник всегда прав!”
Исходя из этого, офицерам кажется вполне нормальным, что на учениях они живут в добротных палатках с деревянным настилом и спят на кроватях с матрасами и постельными принадлежностями, в то время как солдаты прозябают в двухместных, вырытых в земле “могилах”, прикрытых сверху плащ палатками. И когда идет дождь, офицеры сидят в палатках, свесив ноги с кроватей, и, прихлебывая пиво, наблюдают, как солдаты вычерпывают воду из своих “могил”.
Я все готов понять. Я готов понять, что офицеры и их семьи живут в ужасных условиях (я сам видел, как одна семья целую зиму жила в квартире с неработающими отопительной и канализационной системами: жена и двое маленьких детей, натянув на себя всю теплую одежду, целыми днями сидели в кухне у “буржуйки”), что есть в городке нечего (даже хлеб привозят раз в два дня, притом в ограниченном количестве), что офицерским женам на работу в этакой глуши не устроиться… Но я не понимаю, почему все это должно отражаться на солдатах? Почему они должны делать ремонты офицерских квартир, заготавливать начальству дрова, чинить водопровод и сантехнику, словом, шуршать? Почему офицеры, отправляясь на учения, свой, выданный для учений паек оставляют дома, а питаются в поле из солдатского котла, причем весьма обильно, а солдаты из за этого недоедают? Я готов понять все тяготы и сложности жизни офицеров и их жен и даже не хочу напоминать, что, в общем то, и те, и другие сами себе жизнь выбрали, никто их в армию взашей не гнал. Ладно, Я готов понять все. Им, право слово, не сладко. Но зачем солдат то объедать? Они и так не всегда досыта едят. И вы, вольнонаемные, служащие, продавщицы военторга, потрудитесь свое хамство и пренебрежение оставить друг для друга, а на солдат его не выплескивать: они и так два года в недочеловеках ходят, чтобы вы спокойно спали за их мальчишескими спинами.
Как уже говорилось, офицеры, как и солдаты, бывают бурые и чмыри. И, как и солдаты, бурые чмырей гоняют, припахивают и бьют, если что. Ну, конечно, припахивают не туалет мыть. Роту построить, занятия провести, сбегать куда нибудь и т.д. И разница в званиях сказывается далеко не всегда. Чмырных офицеров и солдаты частенько бьют. Вот был у нас случай. Рота в карауле стояла, и в караулку к нам зашел в гости дембель К. с невестой. Начкар (наш взводный) сразу рот раскрыл: “Чего шлюху эту сюда приволок?” Естественно, тот ему — сразу в ба лабас. Взводный (с синяком во всю щеку) — бегом к ротному. А тот ему: “Если права качаешь, так сам за себя постоять умей. А если не умеешь, то и варежку не распахивай!” А поскольку сам был маленько принявши, то еще и от себя взводному залепил.
Частенько среди бурых офицеров встречаются “заскоки”, В соседней роте был такой заскок, лейтенант Б. Так вот, он был “стрелок”. Повсюду таскал с собой свой ПМ и лупил из него везде, где можно и где нельзя. Однажды в окошке продсклада увидел мышь. Что тут началось! Всех из склада повыгонял и полчаса там с мышами перестреливался. И еще любил ворваться в роту, подбежать к стоящему на тумбе дневальному и, приставив к его виску взведенный ПМ, требовать рапорт о том, как проходил наряд.
Еще был у нас заместитель командира бригады по тылу подполковник В. по кличке “Бугай” или “Бычара”. Грузный, краснорожий и дубовый до самозабвения. Любимое дело — напиться, обмочиться и валяться в коридорах штаба тыла, развлекая присутствующих. Домой его приходилось волочь писарям, и они компенсировали это тем, что роняли его в каждую лужу.
Или вот комбриг “развлекался” — строил на плацу всю бригаду, командовал офицерам и прапорщикам шаг вперед, приказывал снять правый сапог и носок и лично проверял “помывку ног и подстрижку ногтей”,
Мироощущение этих людей всегда было для меня тайной за семью печатями. Ведь они тоже что то чувствуют, видят, пытаются думать…
А уж если офицер на тебя за что то зуб заимел, то это все. Либо он тебя посадит или задрочит, либо ты его хлопнешь.
Раз уж мы заговорили об “общении” старослужащих и офицеров, не упомянуть о самоволках просто нельзя. В армии казарменного типа, построенной на основе всеобщей воинской повинности, без самоволок не обойдешься. Даже если организуешь в пределах части видеосалон, кафе и бордель. Потому что в большинстве случаев солдаты бегают в самоволки не поразвлечься, а хлебнуть сладкого воздуха свободы.
Попав в армию и получив вместо какого никакого комплекта гражданских свобод почти тюремную замкнутость существования, солдаты только и думают о зазаборном мире, с нервной дрожью выглядывают в непреодолимый зазор КПП и с плохо скрытым волнением чуть ли не обнюхивают счастливых обладателей увольнительных билетов (“увольняшек”). Естественно, что когда военнослужащие получают некоторую толику личной свободы, их уже не остановить. Они словно с цепи срываются.
Итак, о самоволках. Они бывают двух видов: “на ура” и “умные”. Самоволка “на ура” проста и незатейлива, как мысли прапорщика: солдат, в чем стоял (хэбэ или комбез, сапоги, пилотка), мотанул через забор и, прячась от патрулей и офицеров, направился туда, куда ему нужно. Так опрометчиво ведут себя люди неопытные или те, у кого нет другого выхода. Основная часть старослужащих предпочитает “умную” самоволку. Заранее, у знакомого писаря, выправляется “увольняшка”, солдат надевает парадку и спокойно идет через КПП в город. Или у приятеля каптера хранится гражданская одежда. “Самовольщик” переодевается в нее, махает через забор и опять же — в город. Солдат, идущий в “умную” самоволку, должен опасаться только знакомых офицеров и поэтому чувствует себя гораздо более уверенно.
Есть еще один способ, который и самоволкой то назвать нельзя. Солдат просто просит (выменивает или “выцыганивает” другим способом) у офицера “увольняшку” и выходит за ворота части уже на совершенно законных основаниях.
Существуют, однако, и не входящие в эту классификацию способы. Так, например, наш каптер Алико К. обожал ходить в самоволку в лейтенантском мундире. Гораздо проще вырываться за КПП водителям командирских машин. Сел да поехал, куда тебе надо. Ваишники только честь отдают на перекрестках.
Цели самоволок могут быть совершенно различными — от “прорыва” на почту, чтобы лично послать домой телеграмму с просьбой о скорейшей высылке денег, до визита к некоей весьма близко знакомой даме.
Самоволки бывают дневные и ночные. Естественно, ночные — строго “к бабам с”. В пяти километрах от наших казарм находились общежития швейной фабрики. Каждую ночь туда двигалась достаточно многочисленная процессия, которая каждое утро к подъему той же дорогой возвращалась обратно.
В армии, как и везде, половые сношения бывают гетеросексуальные и гомосексуальные. Гетеросексуальные половые сношения чаще всего имеют место между солдатами и наиболее непривлекательными женщинами военнослужащими или представительницами местного населения: солдаты изголодались по женской ласке и весьма неприхотливы, потому “непопулярные” женщины охотно этим пользуются и живут последовательно с каждым очередным призывом. Интимная часть этих взаимоотношений такая же, как и у гражданских людей, и единственное ощутимое различие состоит в том, что здесь ночевать к даме порой ходят целым взводом. Во время учений частенько не везет молоденьким (и не очень) жительницам кочевых становий.
Если к кому нибудь из солдат приезжает девушка или жена, на нее обычно ходят смотреть всем батальоном, и даже офицеры нет нет да и бросят недвусмысленный взгляд.
Вообще, отношение к женщинам у солдат очень неоднозначное. С одной стороны, в армейской среде принято говорить о подругах в пренебрежительном, наплевательском тоне. Кроме того, солдата мучит вечный сексуальный голод, и поэтому в сексе солдат ненасытен и весьма непереборчив. С другой стороны, солдаты терпеливо ждут писем от своих подруг, и получение письма с сообщением, что его любимая выходит замуж за другого, частенько заставляет солдата совершать множество глупостей (вплоть до самоубийства). И когда к солдату приезжает подруга или жена (впрочем, как и, мать или отец), все вокруг, даже если этот солдат находится в низах казарменной иерархии, становятся к нему очень дружелюбны, стараются не унижать и не гонять его, чтобы не опозорить в глазах близких ему людей. Его даже — вещь небывалая — в этот короткий период времени называют по имени.
Странно, как в солдатах жестокость и черствость уживаются с человечностью.
Однажды к одному нашему духу, Косте С, приехала невеста. Косте дали увольнительную на три дня. Он, обычно столь гонимый, был вызван из туалета, где наводил, порядок, и получил разрешение идти в город. Но сам собраться и привести себя в порядок не мог из за присущей духам беспомощности. Так вот, к невесте его собирала вся рота. Он был грязен — доброхоты посадили его в ванну и отмывали одежными щетками (по другому он не отмывался). Он был вшив — ему дали новенькое нижнее белье (солдаты считают “в падлу” ходить к женщине в армейском нательном белье, пусть и новом; старослужащие вообще предпочитают носить трусы и майку, причем явно гражданские): трусы, майку и носки из своих запасов на дембель. У него были “стремные” парадка, шапка и шинель — ребята одолжили ему свое, кто что — все дембельское, высшего сорта
Все стали необычайно щепетильными: когда кто то заикнулся, мол, “от всех нас невесту обеспечь”, на него зашикали и проводили Костю самыми добрыми пожеланиями.
Когда он вернулся, его тут же переодели в грязные и вшивые его обноски, дали по морде, чтобы быстрее в службу входил, и отправили работать дальше.
Старослужащие, иными словами, прекрасно понимают, насколько тяжело близким духа видеть его в униженном состоянии и (не звери же, в самом то деле) совершенно искренне пытаются как то скрасить это тягостное впечатление, успокоить родственников духа, когда в этом есть необходимость. Хотя не все. Есть такие козлы, которым все “от винта”.
Теперь об отношениях гомосексуальных. Они процветают, в основном, на губе с легкой руки наших восточных братьев, в большинстве своем отличающихся ярко выраженной бисексуальностью. Опускают на губе (и не только там) чмырей за какие нибудь провинности или просто от скуки. Как правило, функции парашника и педераста совмещаются в одном лице. Нельзя не подивиться выдержке тех, кто опускает: парашник обычно столь грязен и вонюч, что и стоять рядом не сладко. Да и о послеактовой гигиене на губе не позаботишься.
Как только человек становится “профессиональным” педерастом, находиться с ним рядом вообще нельзя: у педерастов от постоянного жестокого воздействия “разбиваются” мышцы заднего прохода и происходит недержание кала. Для педераста достаточно резкого движения или просто напряжения мышц, чтобы сделать пребывание присутствующих в одном помещении с собой попросту невозможным.
В ротах, где люди принуждены жить бок о бок срок, значительно больший, чем срок пребывания на гауптвахте, педерастов рядом с собой терпеть гораздо труднее. Поэтому в ротах в основном предпочитают иной вид “любви”. Среди солдат “инструменты” этого вида называются “защеканцами” (от слова “щека). В нашем батальоне тоже был такой защеканец по кличке „Койот“. Вообще то, желающие обычно скрывались с ним в укромных местах. Но однажды его „оприходовали“ вчетвером прямо в центре расположения. Жуткое зрелище.
Кто же становится такими “любимцами”? Люди мягкие, слабые, неспособные за себя постоять. Частенько — интеллигенты. Все очень просто делается: шинель на голову, чтобы криков слышно не было и чтоб не кусался, голову один джигит зажимает между ног, еще двое трое — по флангам и “форвард” — по центру. Первая шайба его.
Помню, у нас в части даже присказка ходила, которой педерастов успокаивали:
“В первый раз — не в падлу,
Во второй — не в первый,
В третий — вжик вжик и опять, мужик”.
Кстати. Нельзя не отметить также широкое распространение среди солдат онанизма. Частенько ночью в туалете можно было словить такого “самолюба”. Но им обычно не везло. Где ловили — били до полусмерти.
ОДИН ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ДЕДА
Если этот день не банный и не праздничный (что не имеет, в общем то, значения), если дед не в госпитале, не на губе, не в наряде и не на учениях (что тоже почти ничего не меняет), то день его выглядит примерно так:
6.30. Подъем (если он вообще ложился). Дед встает, пинает первого попавшегося духа и ложится досыпать. Для “гона” духов есть котлы.
6.40. Заправка коек. Дед спит сном младенца. Котлы ревут и пинают духов.
6.50. Выход на зарядку. Дед видит очередной сон. Котлы нервно крутят ремнями.
7.20. Уборка помещения. Духи переставляют койки со спящими дедами от стены к стене, чтобы натереть полы.
8.00. Утренний осмотр. Пора вставать — сейчас придут офицеры. Деда уже ждут подшитое хэбэ, начищенные бляха и сапоги.
8.30. Завтрак. Иногда дед нехотя бредет в столовую, где его ждет охраняемый духами стол. Чаще он остается в казарме и ждет, когда духи принесут его пайку,
9.00. Утренний развод на работы. Дед зевает, переговаривается с соседями, курит в кулак. По приходу в парк ложится в кабину машины досыпать.
14.00. Перерыв на обед. Дед встает и лениво идет в казарму.
14.30. Обед. На обед дед ходит еще реже, чем на завтрак.
16.00. Выход на работу. Дед либо ложится спать, либо идет куда нибудь в гости.
19.00. Приход из парка. Дедом в роте и не пахнет.
19.30. Ужин. На ужин дед ходит исключительно редко.
20.00. Дед смотрит телевизор, идет куда нибудь в гости или шугает духов, играет на гитаре, спит — словом, пытается себя каким то образом занять.
22.00. Вечерняя поверка. Дед ходит на нее не часто, чтобы не баловать начальство.
22.30. Отбой. Тут то и начинается жизнь. Одни духи срочно припахиваются готовить дедам ужин, другие берутся делать тем же дедам дембельские альбомы, обшивать парадки, тачать сапоги, резать из рандоли подвески и буквы. С кем то из духов проводится воспитательная работа. Остальные деды уходят в самоволку или запираются в каптерках и сушилках и развлекаются.
День прошел… Ну и черт с ним!