в татьянин день дорошевич
В Татьянин день (Дорошевич)
Ах, Господи Боже мой! Ты мне уголовный фрак подаёшь! Дай тот, который по гражданским делам… постарее. Ну, вот! Слава Тебе Господи… До свидания, цыплёночек! Обедать? Нет, обедать буду в Эрмитаже. Да разве же ты забыла? Татьянин день сегодня… Да мне бы и самому, признаться, не хотелось, да неловко… традиция, знаешь… Нет, нет, нет! Духов не надо. Праздник демократический! Молодёжь, понимаешь, горячая… Ну, и выпившая. Слово им скажу Может, качать будут. Услышат, что от меня духами, — могут бросить… Да нет, душечка, не беспокойся. Теперь какая «Татьяна»? Теперь, строго говоря, и никакой Татьяны-то нет. Так! Традиция. Ах, прежде? Это действительно! На пальму лазал, это — верно. И в бассейне купался! Всё помнишь. Нет, теперь! нет! Теперь не то. Да ей Богу же, ни в одном глазу. Рано! Рано. Ну, какие там певицы!
— Онисим, в Эрмитаж. Да не в театр, дура. В ресторан… Можешь ехать домой. Меня не дожидайся.
— Здравствуй, Герасим. И тебе также. Тьфу, то бишь, спасибо, спасибо, голубчик. А много празднующих-то? Ого! И Иван Иванович уж здесь? И Пётр Петрович? А Семён Семеныч? И Семён Семеныч?! Чёрт, вечно опоздаю. Отдельно положи! Отдельно! Смотри, не перепутай! Соболья. То-то!
— Иван Иванычу! А, Семён Семеныч! С праздником, коллега! С Татьяной-с, Пётр Петрович, с Татьяной-с. Да, как вам сказать?! Года два ещё, пожалуй, протянется! Конкурсное дело оно… Кто это, Козьма Прутков, кажется, ещё сказал: «две вещи трудно окончить, раз начав делать: вкушать приятную пищу и чесать, когда чешется». А конкурсное дело, оно всегда чешется. Хе-хе! Шутник, Никифор Фёдорович. За ваше-с!
— Мне бы, собственно, не следовало. У меня, знаете ли, Остроумов нашёл… За ваше-с. Я Виши пью.
— Сеня! Голубчик! Лет-то, зим-то сколько! Постарел-то как! Ай-ай-ай! Да неужели учительствуешь? Ах, бедняга, бедняга! А юриспруденцию по боку? Не повезло? Географию преподаёшь? А! Жизнь-то как! Как разметала? А? С удовольствием, брат, выпью! Со старым-то закадыкой?! Вот рекомендую, брат, салат Оливье. Это из дичи. Да ты это не отбрасывай! Это, брат, трюфель! Да ты съешь, съешь. Хорошо? То-то и оно-то! Чеаэк! Рейнской у вас лососины нет? Ах, география, география! Вот рекомендую! Каждый, братец ты мой, слой своим жирком переложен. Так сказать, не рыба, а бутерброды, самой природой приготовленные! Рекомендую. Поесть? Поесть люблю. А прежде? Челыши помнишь? А Петька? Кирсанов Петька! Весёлый был малый, горячая голова! Где теперь Петька?! Ах, жизнь, жизнь, всех пораскидала! Выпьем за молодость, за Петьку! Да неужто он? Этот? Лысый? Петь… Петя! Господи! Господи!
Колбаска! Господи! Помнишь, брат? Петька! Помнишь? Бронная, колбаса, идеалы! Сеня! Давай колбасу поцелуем. Плачу, брат, плачу! Святые слёзы! Святые, да! И колбаса святая! И молодость святая!
«Куда, куда вы удалились»…
Ну, не буду петь! Не нужно, и не нужно! А колбасу я уважаю! Символ! Верили, пока колбасу ели! А теперь, брат, устрицы нас съели! Устрицы! И омар съел! Где омар? Дать мне сюда из него салат! Я его съем!
Омара я презираю, — потому омар подлец, а колбасу уважаю, потому что она честная! Омар — подлец, а колбаса — честная! И дать мне сюда колбасы! Ах, копчёная! Я и копчёную уважаю! И копчёную на Бронной ел. На Бронной! Великое слово: на Бронной… Вы, молодой человек, какого курса? Ах, второго! А мы, молодой человек, верили! Мы верили! юноша! Верили! Мы в своё время, юноша… Выпьем с тобой на брудершафт. Мы в ваши годы на Бронной жили! На Бронной! Ко мне Глашенька ходила. Белошвейка — Глашенька. В веснушках она была. В веснушках нос у неё! Не встречали? А вообще девица доброкачественная. И выхожу я против Глашеньки подлец! Подлец я! Понимаете, подлец! Налей подлецу водки!
Желаете, я на Глашеньке женюсь? Да! И женюсь! Разведусь с женой. Она у меня умная, она поймёт, передовая женщина! Жена у меня ангел! А я с ней разведусь. Непременно разведусь! А Глашенька теперь, небось, в богадельне. А я, — мне всё равно! Я должен! Я и в богадельню приду, в ноги ей поклонюсь. Как Нехлюдов в «Воскресении» у Толстого! Да! Послать Толстому телеграмму: «Развожусь с женой, женюсь на Глашеньке. Уррра!»
Я и не ору. И Михайловскому телеграмму! Всем телеграммы. Я, молодой человек… Позвольте, как же вы можете быть на втором курсе, когда у вас седая борода? И почему вы не в форме, а в белом? Ах, это официант! Всё равно! Дайте и официанту водки! Пусть пьёт! Я, брат, Михайловского вот как помню! Я только названия забыл, а я помню! Стой! Как? «Дарвин и Оффенбах». Видишь, как помню?! Я, брат, на «Дарвине и Оффенбахе» воспитан! Я всосал! Дать ему водки! Пусть и он! Что ж из того, что он человек! Человек! Это звучит гордо! Это не ты, не я, не он! Это ты, я, он, Наполеон… ещё кто? Гладстон! Чемберлен! Человек! Человек. Ничего мне не нужно! Что вы сбежались? Я просто как Горький! Послать Горькому телеграмму! Пусть приезжает! Желаю с Горьким обедать! Нет, не желаю идти за стол. С Горьким желаю! На каком основании «Мещане»? Почему «Мещане»? Отчего он ругается? Нет, у нас с Горьким большой разговор будет! Посадите меня рядом с Горьким! Ах, нет Горького? Нету Горького? В таком случае, я в суп окурок. Это что? Потаж а ля крем? А я в него окурок! И в рыбу окурок положу! И во всё окурок положу! Я протестую! Протестую! В Пензенской губернии неурожай кормовых трав, а вы в это время суп-потаж есть можете? Чеаэк! Дай сюда мне тарелку супа! Я в него плюну! Пусти меня на стол, я им всё это со стола скажу! Нет, ты меня за фалды не держи! Что фалда? Фалда лакейское! Хочешь, я сам себе фалду оторву? Не желаю с сегодняшнего дня ничего лакейского! И не желаю|! На стол желаю! А фалда вот тебе! На! Подавись! На стол, и на стол! А ты стул из-под меня не выдер…
Позвольте, почему везде ноги? Ни одного лица и одни ноги! Все вверх ногами стали? Почему ноги? И почему здесь темно? Ах, под столом?! Понимаю! Понимаю! Протестующую личность под стол спрятали?! Неудобно вам? Неудобно? Подлецы! Подлецы!! Ну, да я и под столом ходить буду. Желаете, я со всех сапоги снимать буду? Всех босяками сделаю? Всех? «На дне», значит я! Отлично! Вот нога! Сейчас сниму сапог. Раз!
Ах, и вы под стол? Вы какого выпуска? Ах, 83-го?! А я 87-го. Очень приятно познакомиться! Желаете со мной брудершафт пить! «На дне»! Ха-ха-ха! «На дне»! Хотите, мы отсюда Горькому телеграмму пошлём? Бумаги нет? Всё равно! На полу пишите! Сюда пусть телеграфист придёт и отстукает. Пишите! Пишите на полу! Желаете, я сейчас с четверенек встану и стол опрокину? Пусть, подлецы, не пьют, когда ближний, когда брат во тьме на четвереньках ходит. Подлецы!
На каком основании меня за ногу? Ах, вытащили?! Покорнейше вас благодарю! Не желаю домой! Мой дом — вселенная. Пусти, я вот этого поцелую, который говорит! Браво! Браво! Браво! Хочу кричать и кричу! И жена, мне это всё равно, что она там скажет! Жена — буржуазка! Обстановка, лошади, — презираю! Моя жена — человечество! Мой ребёнок — будущее! А! Ты думал, что я конкурса веду! Нет, брат, я не одни конкурса! Что такое жена? Самопроизвольный аппарат для продолжения рода! Не желаю я с самопроизвольным аппаратом жить! Не желаю! Дарвин что по этому поводу говорит? Нет, ты мне скажи, что Дарвин говорит, а не по лестнице меня веди. По лестнице всякий дурак может. Вот и скатился, и раньше тебя.
Вы тоже Максим Горький? Ах, вы не Максим, вы Онисим. Вы, значит, подмаксимок… как он. Позвольте, почему же в поддёвке, ежели вы не писатель? Ах, вы швейцар!
Не хочу калоши! К чёрту калоши! Я босяк! Ах, для тебя? Для тебя всё, что угодно! Хочешь, я сейчас тебе свою шубу подарю? Хочешь? Вот! Не желаю шубы надевать. Желаю студенческое пальто надеть. Студент я, старый студент! Да!
Ах, в Прагу? В Прагу, так в Прагу. Я рад за границу! Мне душно здесь, душно! Понимаешь? Мне простору нет в России! Я здесь конкурса веду, а там я министром бы был. Все министры за границей из адвокатов. В Прагу я хочу! Прага! Симпатично! Младо-чехи! Я люблю младо-чехов. Знаешь, брат, заедем на телеграф, дадим младо-чехам телеграмму: «Старые студенты, справляя Татьянин день, желают вам полной свободы языка!» Ей Богу, заедем! Младо-чехи рады будут! Очень рады! Пошлём! 15 копеек слово! Чёрт с ними с 15 копейками. Вот три рубля. Пошлём.
Ах, это уж Прага? Скажите, какая улучшенность путей сообщения. Прага! Пошлём в Петербург телеграмму: «Благодаря за ускорение путей сообщения»… Ей Богу, пошлём! Вот сядем за стол и напишем! Чеаэк! Телеграфных бланков и шампанского! Как нет телеграфных бланков? В Татьянин день и нет телеграфных бланков? Почему такой беспорядок по почтово-телеграфному ведомству? Дать телеграмму в Петербург… Это что за младо-чех?
Лицо знакомое, а где вас помнил, не увижу! Ах, вы мой помощник! Очень приятно! Я вас знаю! Вы по делу о взыскании с купчихи Ергуновой 32 рублей 75 копеек на одни копии и гербовые марки 17 рублей 95 копеек израсходовали? Я вас отлично знаю! Ах, вы позабыли? А я помню-с! Я всё помню-с! Вы мне ремингтоновую барышню рекомендовали, а она взяла аванс в 22 рубля 40 копеек и не явилась?! Я вам это в счёт запишу! Нда-с! Нет, ты постой! Я хочу показать, как я к помощникам отношусь! Я как отец! Да! Хотите я вам все свои конкурсные дела передам? Желаете? Все, все берите! Мне ничего не надо! Мне только 22 рубля 40 копеек подайте! Чеаэк! Шампанского! Речь им! Я им речь сейчас скажу! Младо-чехи! Какое вы имеете право с советом спорить? Вам говорит старый студент! Мы выходили судебные учреждения, и на наших руках они возросли! Да! Вот на этих руках! Видите эти руки?! Вот они! И мы преемственно передаём судебные учреждения на положении наследства в ваши руки, господа! Берите же их чистыми руками! Чистыми! Чистыми, господа! Вам говорит старый студент! Давайте все мыть руки в шампанском! Чеаэк, шампанского!
«Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus [4] »…
Что ж что народ! И пускай народ слушает, как я пою!
«Укажи мне такую обитель,
Я такого угла не видал. »
Народ любить надо! Мы на его шее выросли! Хочешь, я сейчас народу в ноги кланяться буду? Видишь, барыня, возьму и поклонюсь! И дворнику дам в ухо! Ты не смотри, что я конкурса веду, у меня, брат, убеждения! Да, убеждения!
Но интересно бы знать, почему так холодно! И по какому случаю на лошадях везут? Ах, понимаю! В Сибирь везут! В Сибирь, — так в Сибирь! Позвольте вас спросить, г. ямщик, вы не из якутов будете? Ах, вы от Ечкина! Скажите, с каким комфортом! От Ечкина! Прекрасно понимаю. Для скорости! Очень приятно!
И лежу и буду лежать трупом, а надо мной пусть мавзолей воздвигнут. «Здесь покоится прах человека, который спал, а в Татьянин день проснулся. И проснувшись, — немедленно помер!» Пусть так и напишут! Так и напишут! А все пусть читают и плачут! А я буду лежать мёртвый, — и всё! И в гроб меня будете класть пальцы мне в фигу сложите! И все будут плакать, а я лежать и фигу показывать! И всё! Желаю умереть! Нет, ты меня к «Яру» не зови, я на тот свет хочу! Хочешь со мной на тот свет? Чеаэк! Яду! И бенедиктину не хочу, а дай мне яду! Ах, это ваша рюмка? Виноват! Это я ваш крем-де-ваниль выпил? В таком случае! Чеаэк! Не надо стрихнину, крем-де-ванилю давай полдюжины. И к «Яру» я поеду. Потому что вы хороший человек, и я с хорошим человеком куда угодно могу! Дай я тебя, дурашка, поцелую. Выльем на брудершафт! Ура, и кончено! А на сюртук плюнь! Ты этот сюртук сохрани. Его кто закапал? Садись в сани! Садись в сани, — говорят тебе, а я буду сзади на полозьях стоять и за твои волосы держаться. Тебе сюртук человек шестидесятых годов закапал! Я ведь, собственно, человек шестидесятых годов. Я только родился поздно, но я шестидесятник! Больно? Ну, и чёрт с тобой, если ты такая баба, что тебя нельзя даже за волосы взять. Это на ухабах так дёргается. Ну, да ладно, сяду с тобой рядом. А у «Яра» я скажу, я им скажу! Пусть чтут! Я, брат, пьян, пьян, а знаю, где что сказать! Нда! Вот он «Яр». Я скажу!
Господа! Старик у вас просит внимания? Человек… Не тебя, дура. Человек шестидесятых годов просит внимания? Можно помолчать? Господа, вы не смотрите, что я моложав. Я хорошо сохранился. А я шестидесятник. Господа, я одной ногой стою в могиле… Позвольте, как так? Почему «обеими у „Яра“, хоть и не особенно твёрдо»? Над стариком смеяться? Над сединами? Молодёжь, над сединами! Сеня! Над сединами посмеялись! Дожил! Казнь! Над человеком шестидесятых годов! Сеня! Сеня! Осрамлённые! Униженные! Согласен шубу надеть! И калоши давай! И калоши надену! Я всё надену, я всё сделаю, что скажут! Я стар, я из ума выжил! Сеня! Смеются! Посмеялись! Едем! Посмеялись. Над шестидесятыми-то годами…
Позвольте, по какому случаю дома? Сударыня… Ах, вы моя жена?! Очень приятно. Желаете со мной на брудершафт выпить? Высшие женские курсы и всё такое прочее…
В Татьянин день (Дорошевич)/ДО
Ахъ, Господи Боже мой! Ты мнѣ уголовный фракъ подаешь! Дай тотъ, который по гражданскимъ дѣламъ… постарѣе. Ну, вотъ! Слава Тебѣ Господи… До свиданія, цыпленочекъ! Обѣдать? Нѣтъ, обѣдать буду въ Эрмитажѣ. Да развѣ же ты забыла? Татьянинъ день сегодня… Да мнѣ бы и самому, признаться, не хотѣлось, да неловко… традиція, знаешь… Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Духовъ не надо. Праздникъ демократическій! Молодежь, понимаешь, горячая… Ну, и выпившая. Слово имъ скажу Можетъ, качать будутъ. Услышатъ, что отъ меня духами, — могутъ бросить… Да нѣтъ, душечка, не безпокойся. Теперь какая «Татьяна»? Теперь, строго говоря, и никакой Татьяны-то нѣтъ. Такъ! Традиція. Ахъ, прежде? Это дѣйствительно! На пальму лазалъ, это — вѣрно. И въ бассейнѣ купался! Все помнишь. Нѣтъ, теперь! нѣтъ! Теперь не то. Да ей Богу же, ни въ одномъ глазу. Рано! Рано. Ну, какія тамъ пѣвицы!
— Онисимъ, въ Эрмитажъ. Да не въ театръ, дура. Въ ресторанъ… Можешь ѣхать домой. Меня не дожидайся.
— Здравствуй, Герасимъ. И тебѣ также. Тфу, то бишь, спасибо, спасибо, голубчикъ. А много празднующихъ-то? Ого! И Иванъ Ивановичъ ужъ здѣсь? И Петръ Петровичъ? А Семенъ Семенычъ? И Семенъ Семенычъ?! Чортъ, вѣчно опоздаю. Отдѣльно положи! Отдѣльно! Смотри, не перепутай! Соболья. То-то!
— Иванъ Иванычу! А, Семенъ Семенычъ! Съ праздникомъ, коллега! Съ Татьяной-съ, Петръ Петровичъ, съ Татьяной-съ. Да, какъ вамъ сказать?! Года два еще, пожалуй, протянется! Конкурсное дѣло оно… Кто это, Козьма Прутковъ, кажется, еще сказалъ: «двѣ вещи трудно окончить, разъ начавъ дѣлать: вкушать пріятную пищу и чесать, когда чешется». А конкурсное дѣло, оно всегда чешется. Хе-хе! Шутникъ, Никифоръ Ѳедоровичъ. За ваше-съ!
— Мнѣ бы, собственно, не слѣдовало. У меня, знаете ли, Остроумовъ нашелъ… За ваше-съ. Я Виши пью.
— Сеня! Голубчикъ! Лѣтъ-то, зимъ-то сколько! Постарѣлъ-то какъ! Ай-ай-ай! Да неужели учительствуешь? Ахъ, бѣдняга, бѣдняга! А юриспруденцію по боку? Не повезло? Географію преподаешь? А! Жизнь-то какъ! Какъ разметала? А? Съ удовольствіемъ, братъ, выпью! Со старымъ-то закадыкой?! Вотъ рекомендую, братъ, салатъ Оливье. Это изъ дичи. Да ты это не отбрасывай! Это, братъ, трюфель! Да ты съѣшь, съѣшь. Хорошо? То-то и оно-то! Чеаэкъ! Рейнской у васъ лососины нѣтъ? Ахъ, географія, географія! Вотъ рекомендую! Каждый, братецъ ты мой, слой своимъ жиркомъ переложенъ. Такъ сказать, не рыба, а бутерброты, самой природой приготовленные! Рекомендую. Поѣсть? Поѣсть люблю. А прежде? Челыши помнишь? А Петька? Кирсановъ Петька! Веселый былъ малый, горячая голова! Гдѣ теперь Петька?! Ахъ, жизнь, жизнь, всѣхъ пораскидала! Выпьемъ за молодость, за Петьку! Да неужто онъ? Этотъ? Лысый? Петь… Петя! Господи! Господи!
Колбаска! Господи! Помнишь, братъ? Петька! Помнишь? Бронная, колбаса, идеалы! Сеня! Давай колбасу поцѣлуемъ. Плачу, братъ, плачу! Святыя слезы! Святыя, да! И колбаса святая! И молодость святая!
«Куда, куда вы удалились»…
Ну, не буду пѣть! Не нужно, и не нужно! А колбасу я уважаю! Символъ! Вѣрили, пока колбасу ѣли! А теперь, братъ, устрицы насъ съѣли! Устрицы! И омаръ съѣлъ! Гдѣ омаръ? Дать мнѣ сюда изъ него салатъ! Я его съѣмъ!
Омара я презираю, — потому омаръ подлецъ, а колбасу уважаю, потому что она честная! Омаръ — подлецъ, а колбаса — честная! И дать мнѣ сюда колбасы! Ахъ, копченая! Я и копченую уважаю! И копченую на Бронной ѣлъ. На Бронной! Великое слово: на Бронной… Вы, молодой человѣкъ, какого курса? Ахъ, второго! А мы, молодой человѣкъ, вѣрили! Мы вѣрили! юноша! Вѣрили! Мы въ свое время, юноша… Выпьемъ съ тобой на брудершафтъ. Мы въ ваши годы на Бронной жили! На Бронной! Ко мнѣ Глашенька ходила. Бѣлошвейка — Глашенька. Въ веснушкахъ она была. Въ веснушкахъ носъ у нея! Не встрѣчали? А вообще дѣвица доброкачественная. И выхожу я противъ Глашеньки подлецъ! Подлецъ я! Понимаете, подлецъ! Налей подлецу водки!
Желаете, я на Глашенькѣ женюсь? Да! И женюсь! Разведусь съ женой. Она у меня умная, она пойметъ, передовая женщина! Жена у меня ангелъ! А я съ ней разведусь. Непремѣнно разведусь! А Глашенька теперь, небось, въ богадѣльнѣ. А я, — мнѣ все равно! Я долженъ! Я и въ богадѣльню приду, въ ноги ей поклонюсь. Какъ Нехлюдовъ въ «Воскресеніи» у Толстого! Да! Послать Толстому телеграмму: «Развожусь съ женой, женюсь на Глашенькѣ. Уррра!»
Я и не ору. И Михайловскому телеграмму! Всѣмъ телеграммы. Я, молодой человѣкъ… Позвольте, какъ же вы можете быть на второмъ курсѣ, когда у васъ сѣдая борода? И почему вы не въ формѣ, а въ бѣломъ? Ахъ, это офиціантъ! Все равно! Дайте и офиціанту водки! Пусть пьетъ! Я, братъ, Михайловскаго вотъ какъ помню! Я только названія забылъ, а я помню! Стой! Какъ? «Дарвинъ и Оффенбахъ». Видишь, какъ помню?! Я, братъ, на «Дарвинѣ и Оффенбахѣ» воспитанъ! Я всосалъ! Дать ему водки! Пусть и онъ! Что жъ изъ того, что онъ человѣкъ! Человѣкъ! Это звучитъ гордо! Это не ты, не я, не онъ! Это ты, я, онъ, Наполеонъ… еще кто? Гладстонъ! Чемберленъ! Человѣкъ! Человѣкъ. Ничего мнѣ не нужно! Что вы сбѣжались? Я просто какъ Горькій! Послать Горькому телеграмму! Пусть пріѣзжаетъ! Желаю съ Горькимъ обѣдать! Нѣтъ, не желаю итти за столъ. Съ Горькимъ желаю! На какомъ основаніи «Мѣщане»? Почему «Мѣщане»? Отчего онъ ругается? Нѣтъ, у насъ съ Горькимъ большой разговоръ будетъ! Посадите меня рядомъ съ Горькимъ! Ахъ, нѣтъ Горькаго? Нѣту Горькаго? Въ такомъ случаѣ, я въ супъ окурокъ. Это что? Потажъ а ля кремъ? А я въ него окурокъ! И въ рыбу окурокъ положу! И во все окурокъ положу! Я протестую! Протестую! Въ Пензенской губерніи неурожай кормовыхъ травъ, а вы въ это время супъ-потажъ ѣсть можете? Чеаэкъ! Дай сюда мнѣ тарелку супа! Я въ него плюну! Пусти меня на столъ, я имъ все это со стола скажу! Нѣтъ, ты меня за фалды не держи! Что фалда? Фалда лакейское! Хочешь, я самъ себѣ фалду оторву? Не желаю съ сегодняшняго дня ничего лакейскаго! И не желаю|! На столъ желаю! А фалда вотъ тебѣ! На! Подавись! На столъ, и на столъ! А ты стулъ изъ-подъ меня не выдер…
Позвольте, почему вездѣ ноги? Ни одного лица и однѣ ноги! Всѣ вверхъ ногами стали? Почему ноги? И почему здѣсь темно? Ахъ, подъ столомъ?! Понимаю! Понимаю! Протестующую личность подъ столъ спрятали?! Неудобно вамъ? Неудобно? Подлецы! Подлецы!! Ну, да я и подъ столомъ ходить буду. Желаете, я со всѣхъ сапоги снимать буду? Всѣхъ босяками сдѣлаю? Всѣхъ? «На днѣ», значитъ я! Отлично! Вотъ нога! Сейчасъ сниму сапогъ. Разъ!
Ахъ, и вы подъ столъ? Вы какого выпуска? Ахъ, 83-го?! А я 87-го. Очень пріятно познакомиться! Желаете со мной брудершафтъ пить! «На днѣ»! Ха-ха-ха! «На днѣ»! Хотите, мы отсюда Горькому телеграмму пошлемъ? Бумаги нѣтъ? Все равно! На полу пишите! Сюда пусть телеграфистъ придетъ и отстукаетъ. Пишите! Пишите на полу! Желаете, я сейчасъ съ четверенекъ встану и столъ опрокину? Пусть, подлецы, не пьютъ, когда ближній, когда братъ во тьмѣ на четверенькахъ ходитъ. Подлецы!
На какомъ основаніи меня за ногу? Ахъ, вытащили?! Покорнѣйше васъ благодарю! Не желаю домой! Мой домъ — вселенная. Пусти, я вотъ этого поцѣлую, который говоритъ! Браво! Браво! Браво! Хочу кричать и кричу! И жена, мнѣ это все равно, что она тамъ скажетъ! Жена — буржуазка! Обстановка, лошади, — презираю! Моя жена — человѣчество! Мой ребенокъ — будущее! А! Ты думалъ, что я конкурса веду! Нѣтъ, братъ, я не одни конкурса! Что такое жена? Самопроизвольный аппаратъ для продолженія рода! Не желаю я съ самопроизвольнымъ аппаратомъ жить! Не желаю! Дарвинъ что по этому поводу говоритъ? Нѣтъ, ты мнѣ скажи, что Дарвинъ говоритъ, а не по лѣстницѣ меня веди. По лѣстницѣ всякій дуракъ можетъ. Вотъ и скатился, и раньше тебя.
Вы тоже Максимъ Горькій? Ахъ, вы не Максимъ, вы Онисимъ. Вы, значитъ, подмаксимокъ… какъ онъ. Позвольте, почему же въ поддевкѣ, ежели вы не писатель? Ахъ, вы швейцаръ!
Не хочу калоши! Къ чорту калоши! Я босякъ! Ахъ, для тебя? Для тебя все, что угодно! Хочешь, я сейчасъ тебѣ свою шубу подарю? Хочешь? Вотъ! Не желаю шубы надѣвать. Желаю студенческое пальто надѣть. Студентъ я, старый студентъ! Да!
Ахъ, въ Прагу? Въ Прагу, такъ въ Прагу. Я радъ за границу! Мнѣ душно здѣсь, душно! Понимаешь? Мнѣ простору нѣтъ въ Россіи! Я здѣсь конкурса веду, а тамъ я министромъ бы былъ. Всѣ министры за границей изъ адвокатовъ. Въ Прагу я хочу! Прага! Симпатично! Младо-чехи! Я люблю младо-чеховъ. Знаешь, братъ, заѣдемъ на телеграфъ, дадимъ младо-чехамъ телеграмму: «Старые студенты, справляя Татьянинъ день, желаютъ вамъ полной свободы языка!» Ей Богу, заѣдемъ! Младо-чехи рады будутъ! Очень рады! Пошлемъ! 15 копеекъ слово! Чортъ съ ними съ 15 копейками. Вотъ три рубля. Пошлемъ.
Ахъ, это ужъ Прага? Скажите, какая улучшенность путей сообщенія. Прага! Пошлемъ въ Петербургъ телеграмму: «Благодаря за ускореніе путей сообщенія»… Ей Богу, пошлемъ! Вотъ сядемъ за столъ и напишемъ! Чеаэкъ! Телеграфныхъ бланковъ и шампанскаго! Какъ нѣтъ телеграфныхъ бланковъ? Въ Татьянинъ день и нѣтъ телеграфныхъ бланковъ? Почему такой безпорядокъ по почтово-телеграфному вѣдомству? Дать телеграмму въ Петербургъ… Это что за младо-чехъ?
Лицо знакомое, а гдѣ васъ помнилъ, не увижу! Ахъ, вы мой помощникъ! Очень пріятно! Я васъ знаю! Вы по дѣлу о взысканіи съ купчихи Ергуновой 32 рублей 75 копеекъ на однѣ копіи и гербовыя марки 17 рублей 95 копеекъ израсходовали? Я васъ отлично знаю! Ахъ, вы позабыли? А я помню-съ! Я все помню-съ! Вы мнѣ ремингтоновую барышню рекомендовали, а она взяла авансъ въ 22 рубля 40 копеекъ и не явилась?! Я вамъ это въ счетъ запишу! Нда-съ! Нѣтъ, ты постой! Я хочу показать, какъ я къ помощникамъ отношусь! Я какъ отецъ! Да! Хотите я вамъ всѣ свои конкурсныя дѣла передамъ? Желаете? Все, все берите! Мнѣ ничего не надо! Мнѣ только 22 рубля 40 копеекъ подайте! Чеаэкъ! Шампанскаго! Рѣчь имъ! Я имъ рѣчь сейчасъ скажу! Младо-чехи! Какое вы имѣете право съ совѣтомъ спорить? Вамъ говоритъ старый студентъ! Мы выходили судебныя учрежденія, и на нашихъ рукахъ они возросли! Да! Вотъ на этихъ рукахъ! Видите эти руки?! Вотъ онѣ! И мы преемственно передаемъ судебныя учрежденія на положеніи наслѣдства въ ваши руки, господа! Берите же ихъ чистыми руками! Чистыми! Чистыми, господа! Вамъ говоритъ старый студентъ! Давайте всѣ мыть руки въ шампанскомъ! Чеаэкъ, шампанскаго!
«Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus [4] »…
Что жъ что народъ! И пускай народъ слушаетъ, какъ я пою!
«Укажи мнѣ такую обитель,
Я такого угла не видалъ. »
Народъ любить надо! Мы на его шеѣ выросли! Хочешь, я сейчасъ народу въ ноги кланяться буду? Видишь, барыня, возьму и поклонюсь! И дворнику дамъ въ ухо! Ты не смотри, что я конкурса веду, у меня, братъ, убѣжденія! Да, убѣжденія!
Но интересно бы знать, почему такъ холодно! И по какому случаю на лошадяхъ везутъ? Ахъ, понимаю! Въ Сибирь везутъ! Въ Сибирь, — такъ въ Сибирь! Позвольте васъ спросить, г. ямщикъ, вы не изъ якутовъ будете? Ахъ, вы отъ Ечкина! Скажите, съ какимъ комфортомъ! Отъ Ечкина! Прекрасно понимаю. Для скорости! Очень пріятно!
И лежу и буду лежать трупомъ, а надо мной пусть мавзолей воздвигнутъ. «Здѣсь покоится прахъ человѣка, который спалъ, а въ Татьянинъ день проснулся. И проснувшись, — немедленно померъ!» Пусть такъ и напишутъ! Такъ и напишутъ! А всѣ пусть читаютъ и плачутъ! А я буду лежать мертвый, — и все! И въ гробъ меня будете класть пальцы мнѣ въ фигу сложите! И всѣ будутъ плакать, а я лежать и фигу показывать! И все! Желаю умереть! Нѣтъ, ты меня къ «Яру» не зови, я на тотъ свѣтъ хочу! Хочешь со мной на тотъ свѣтъ? Чеаэкъ! Яду! И бенедиктину не хочу, а дай мнѣ яду! Ахъ, это ваша рюмка? Виноватъ! Это я вашъ кремъ-де-ваниль выпилъ? Въ такомъ случаѣ! Чеаэкъ! Не надо стрихнину, кремъ-де-ванилю давай полдюжины. И къ «Яру» я поѣду. Потому что вы хорошій человѣкъ, и я съ хорошимъ человѣкомъ куда угодно могу! Дай я тебя, дурашка, поцѣлую. Выльемъ на брудершафтъ! Ура, и кончено! А на сюртукъ плюнь! Ты этотъ сюртукъ сохрани. Его кто закапалъ? Садись въ сани! Садись въ сани, — говорятъ тебѣ, а я буду сзади на полозьяхъ стоять и за твои волосы держаться. Тебѣ сюртукъ человѣкъ шестидесятыхъ годовъ закапалъ! Я вѣдь, собственно, человѣкъ шестидесятыхъ годовъ. Я только родился поздно, но я шестидесятникъ! Больно? Ну, и чортъ съ тобой, если ты такая баба, что тебя нельзя даже за волосы взять. Это на ухабахъ такъ дергается. Ну, да ладно, сяду съ тобой рядомъ. А у «Яра» я скажу, я имъ скажу! Пусть чтутъ! Я, братъ, пьянъ, пьянъ, а знаю, гдѣ что сказать! Нда! Вотъ онъ «Яръ». Я скажу!
Господа! Старикъ у васъ проситъ вниманія? Человѣкъ… Не тебя, дура. Человѣкъ шестидесятыхъ годовъ проситъ вниманія? Можно помолчать? Господа, вы не смотрите, что я моложавъ. Я хорошо сохранился. А я шестидесятникъ. Господа, я одной ногой стою въ могилѣ… Позвольте, какъ такъ? Почему «обѣими у „Яра“, хоть и не особенно твердо»? Надъ старикомъ смѣяться? Надъ сѣдинами? Молодежь, надъ сѣдинами! Сеня! Надъ сѣдинами посмѣялись! Дожилъ! Казнь! Надъ человѣкомъ шестидесятыхъ годовъ! Сеня! Сеня! Осрамленные! Униженные! Согласенъ шубу надѣть! И калоши давай! И калоши надѣну! Я все надѣну, я все сдѣлаю, что скажутъ! Я старъ, я изъ ума выжилъ! Сеня! Смѣются! Посмѣялись! Ѣдемъ! Посмѣялись. Надъ шестидесятыми-то годами…
Позвольте, по какому случаю дома? Сударыня… Ахъ, вы моя жена?! Очень пріятно. Желаете со мной на брудершафтъ выпить? Высшіе женскіе курсы и все такое прочее…