в творчестве ф и тютчева можно отметить апокалиптические мотивы
Апокалиптические и эсхатологические мотивы в лирике Ф.И. Тютчева
С.В. Ничипорук Научный руководитель
гр. ЯФС-701 Т.Ю. Колягина
Объектом исследования является мотивный комплекс, связанный с представлениями Ф.И. Тютчева о конечных судьбах человечества, гибели мира, путях спасения и др. В результате анализа лирики поэта выявлен ряд традиционных мотивов, характерных для жанра апокалиптик (откровений), но обладающих специфическими чертами тютчевского мировидения.
Мотив пророчества-откровения. Подобно апокалиптику-тайновидцу, визионер-поэт («вестник», по Д. Андрееву) либо на земле «получает» видения («пророчески-неясный», смутный «замогильный» сон) и звуки («слова неясны роковые»), либо перемещается в небо, чтобы увидеть земной мир из вечности, в небесной перспективе. Он способен видеть истинный смысл происходящего, открывая ложные ценности и заблуждения земного мира. Мотив лжепророка (лженаместника Христа) проанализирован в стихотворениях «Два единства», «Ватиканская годовщина», «Encyclica».
Мотив скорой гибели мира («последний час», «роковые минуты»). В видении «вестник»-поэт переносится в конец истории (эсхатон), так что может видеть настоящее в перспективе будущего, согласного Божественной цели. В «пророческих снах» поэту-провидцу приоткрываются события, связанные с окончанием линейного времени. Гибель мира и разрушение «состава частей земных» непременно связывается с апокалиптической битвой («Ужасный сон отяготел над нами») или чаще – с природной катастрофой («Последний катаклизм», «Успокоение», «Венеция», «Мalearia» и др.). Однако безысходности и страха у Тютчева нет, в описании гибели мира нет смакования ужасных подробностей, поэт с радостью ожидает «последнего часа», что соответствует христианскому мировосприятию Апокалипсиса.
Мотив встречи с Христом. В «Последнем катаклизме» встреча вписана в эсхатологический пейзаж, где почти в иконописной стилистике лик Христов отображается в водной глади. В стихотворении «О вещая душа моя» встреча происходит в метафизическом вневременном мире, это встреча души и Христа.
Мотивы Страшного суда и последней молитвы. У Тютчева «одичалый мир земной» катастрофичен, инфернален, исполнен разрушительной энергии безверия («Наш век»). Безверие, по Тютчеву, это уход от истинной христианской веры, нарушение божественных заповедей, ложь, развращающая души и умы людей, духовная раздвоенность, вседозволенность, гордыня, скептицизм, нигилизм. В таких характеристиках в лирике Тютчева репрезентирован исторический древний Рим и современный ему Запад («Цицерон», «Encyclica», «Свершается заслуженная кара…»). Вслед за русскими славянофилами поэт призывает уберечь Россию от губительного влияния западного мира, поскольку именно объединившей свои народы и достигшей свободы «Славянской земле» предназначена великая миссия стать грядущим Градом Божьим на земле после Второго пришествия («Русская география», «11-ое мая 1869», «Так провидение судило…»)
ПРОВОДИМ КОМПЛЕКСНЫЙ ЭКЗАМЕН ДЛЯ МИГРАНТОВ
Новости
Объявления
Апокалипсис по Тютчеву
Апокалипсис по Тютчеву
Россия – страна апокалиптическая. Мы постоянно живём «бездны мрачной на краю», а смертный ужас бытия каким-то непонятным духовным зацепом соединён с «упоением в бою» – и всегда «вечный бой, покой нам только снится»… Знать, судьба такая. Ещё Ю. Крижанич писал об этом в допетровское время, триста с лишним лет тому назад – и, кажется, всё осталось по-прежнему. Россия, по обыкновению у края пропасти, как всегда, перед грандиозным нравственным, религиозным и политическим выбором и, как всегда, мы надеемся на конечное спасение… Но душа живёт и трепещет перед вечной ночью в неизбывной двойственности существования:
О, вещая душа моя, О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьёшься на пороге Как бы двойного бытия!
Этими предельно искренними строками Ф. Тютчев мог с максимальной полнотой выразить то, что теперь принято называть «экзистенцией», «заброшенностью» в мироздание с весьма проблематичными шансами избавления от вечной тревоги.
«Двойное бытие» – постоянное существование на пороге жизни и смерти, на краю неизмеримой пропасти, апокалиптический склад ума и чувства. Ф. Тютчев таков всецело, как, впрочем, и многие – многие его литературные предшественники и последователи, ставшие приверженцами «русской идеи». А ведь он на добрый десяток лет старше и Лермонтова, и Кьеркегора и по возрасту скорее близок к пушкинской плеяде. Но… что-то надломилось, а может, таким был поэт уже по природе. Он никогда не мог бы сказать, что «поэзия должна быть глуповатой». «Как будто родился стариком и никогда не был молод», – написал о нём Д.С. Мережковский, и эта мысль справедлива.
Ровесник декабристов, Тютчев их оценивает однозначно отрицательно.
О, жертвы мысли безрассудной, Вы уповали, может быть, Что станет вашей крови скудной, Чтоб вечный полюс растопить! (1826 г.)
Это вам не пушкинское:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Ничего хорошего Тютчев не ждал от революционных потрясений, цеплялся за монархическую идею. Но вот парадокс: ни одно из его политических предсказаний не сбылось. Ни наивные мечты о всеславянском единении под эгидой России, ни «возобновление» Византии, – оказались бесплодны его упрёки Бисмарку:
«Единство, — возвестил оракул наших дней, —
Быть может спаяно железом лишь и кровью. »
Но мы попробуем спаять его любовью, —
А там увидим, что прочней. (1870 г.)
Всё-таки железо и кровь оказались «прочней» эфемерной, якобы существовавшей «любви» славянских народов. Напомним современному читателю, что, например, Болгария после её освобождения кровью русских солдат в 1878 – 1879 гг. ( уже после смерти Тютчева) во всех вооружённых конфликтах выступала против России.
Тем не менее, парадоксальность тютчевских ошибок только кажущаяся. Поэт словно жил в каком-то своём внутреннем мире, в котором событиям мира внешнего как бы не было места.
«Тютчев – самостоятельный Бог-Творец мироздания, даёт свой вариант русского Духа и миропонимания и свою ипостась Личности», – писал о нём сравнительно недавно Г. Гачев, и был совершенно прав. Перед нами особый мир, изолированный от внешнего, который порой находится с последним в вопиющем противоречии. Но это мир невесёлый и даже страшный, не образ праздничных надежд и светлых мечтаний. Это мир-трагедия, мир вблизи конца света, а может, уже и после него, это особое состояние внутреннего ада, где плач и скрежет зубовный.
Вот потому-то «умом Россию не понять» – не понять даже тютчевским умом – Россию можно только переживать – то есть слиться с ней как с жизнью и судьбой. А это и значит «верить». Вера – veritas – истина.
В отличие от большинства своих современников, поэтов и писателей, он прожил долгую и внешне благополучную жизнь, был близок ко двору двух императоров, но приятельствовал и с Герценом, которого, как известно, «разбудили» декабристы. Широк, как известно, русский человек. И ещё бы ему не быть таковым. Если он всегда «над бездной» – и бездна эта не только рядом, но и внутри его души. Она может вмещать в себя и дионисийские страсти, и тихое молчание. Поэтому
Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои …
Поэт призывает нас не просто хранить эти страшные и потаённые переживания, но и остерегаться расплескать их, опошлить, сделать достоянием толпы. Отсюда постоянная уединённость, скрытность, замкнутость: «божественная стыдливость страданья…».
Ещё один парадокс – не «человек создан для счастья, как птица для полёта», а страдание – вот воплощение божественного присутствия. Здесь и душевная мука раздвоенности, и горькое внутреннее осознание экзистенциальной «заброшенности» в пустой и никчёмный мир, и попытки хоть как-то объяснить его.
Впрочем, какие уж тут «объяснения»!
Не рассуждай, не хлопочи.
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава богу!
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Речь здесь идёт не о суетном людском существовании, не о дрязгах придворной и дипломатической карьеры, а о вечной и естественной в своём бытии природе, равной божеству, а ещё точнее – «вечной женственности», Ewige Weiblichkeit ( термин Гёте, столь излюбленный символистами):
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
А тому же Николаю после его смерти поэт отплатил злой эпиграммой:
Не богу ты служил и не России, Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые и злые, — Все было ложь в тебе, все призраки пустые: Ты был не царь, а лицедей.
Это уже по-пушкински, хотя и по другому адресу.
Литераторы «серебряного века» буквально боготворили Тютчева. Он стал неким центром, но дороги от него расходились в разные стороны. И всё же была точка отсчёта. Позже всё изменилось. У нас в стране победили «буревестники», и Тютчева просто позабыли, а в литературе эмиграции крупнейший представитель «тютчевщины» – Георгий Иванов сделал ещё один шаг в бездну отчаяния. Он уже не считал, что в Россию можно только верить. Он констатировал, что «никто нам не поможет, и не надо помогать».
И всё-таки надежда есть и у Георгия Иванова, и у нас. Эта надежда в том, что есть русский человек, русский народ:
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были – только я забыл.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова. И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
Апокалипсис продолжается. Но бытие должно быть и после конца света, иначе невозможно:
Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Вспомним Евангелие от Иоанна 21.25: «Многое и другое сотворил Иисус; но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг». Это относится и к нашему пониманию творчества Тютчева. Не всё можно вместить, но надо постараться.
Эзотерика Фёдора Тютчева
Часть 1. ЗОЛОТО МОЛЧАНИЯ.
***
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает,
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днём уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом.
И тогда герой Тютчева совершает свою знаменитую эскападу, найдя убежище от унылой и однообразной внешней жизни… в себе самом. Подобно Гамлету, последними словами которого были: «Дальше… молчание», герой Тютчева восклицает то же самое: «Дальше… silentium». Но, если Гамлет с этими словами уходит из жизни, то для Тютчевского героя, наоборот, жизнь только начинается.
Silentium!
_____________________
Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звездЫ в ночи, —
Любуйся ими — и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи.
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи…
Фёдор Тютчев всегда отдаёт предпочтение ночи, в духовном плане. Это сейчас у многих людей ночь больше ассоциируется с прожиганием жизни в казино и ресторанах. Во времена Тютчева городские ночи были тише, а дни воплощали в себе бестолковость суеты. Если добавить к этому тот факт, что Фёдор Иванович днём напряжённо работал на русское государство и не мог заниматься «жизнью в самом себе», не приходится удивляться тому предпочтению, которое он оказывал тихой ночи.
Это стихотворение Тютчева и сейчас звучит, повторюсь, по своему смыслу, а не по лексике, очень свежо. В нём есть, помимо всего прочего, бессмертная строка, благодаря которой оно никогда не умрёт. «Мысль изреченная есть ложь». Эта строчка стала одним из наиболее часто цитируемых не только в литературе, но и в повседневной жизни афоризмов. Что не удивительно: это одна из самых загадочных фраз во всей мировой литературе.
Практически все классики, наши и зарубежные, зачитаны до дыр. Но многие ли из них поняты и осознаны? Сильно в этом сомневаюсь. «Прочитывается», как правило, только то, что лежит на поверхности. В случае с данной Тютчевской фразой читатели, как правило, «снимают» только пенку, наиболее общий смысл. То, что слова неспособны передать всё богатство человеческой души, весь сокровенный смысл движений сердца. Именно поэтому мысль человеческая есть «полуправда», а полуправда часто хуже откровенной лжи. Однако есть и другие смыслы этого крылатого изречения, которые остались «в засаде», в тени основного. Кстати, я полагаю, именно «иные» смыслы и обеспечивают живучесть в веках того или иного произведения.
Есть версия, связанная с различным лингвистическим богатством разных языков. И дело даже не в том, что, допустим, английский язык богаче китайского. Просто одна и та же мысль, выраженная на разных языках, обладает разной степенью приближённости к истине. Я не раз сталкивался с подобным явлением как переводчик. Впрочем, не стоит полагать, что мысль, которую «умолчали» и затаили в себе, «правдивее» мысли произнесённой или занесённой на бумагу.
Несомненно, мысль, нашедшая своё пристанище на бумаге, может быть «лжива» ещё и потому, что художник пишет в моменты величайшего подъёма духа. Привередливый читатель, наблюдая жизнь писателя в быту, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», невольно сравнивает «слишком человеческую» жизнь мастера с его творениями и делает неутешительный для писателя вывод, что тот в своих писаниях лжёт. Лжёт по отношению к тому, кем он является в обычной жизни.
Следующая версия заключается в том, что жизнь так быстра, изменения в душе подчас столь революционны, что мысль попросту не поспевает за изменчивостью жизни. То есть изречённая мысль лжива не сразу, а в ближайшей перспективе. Мы что-то говорим, а через секунду мир уже другой, и высказанная секундой ранее фраза уже отражает наш внутренний мир искажённо. И, чтобы не уводить читателя ещё дальше в лес, то бишь в микромир Тютчевских истин, остановлюсь, наконец, на версии, которая лично мне представляется одной из самых важных. «Мысль изреченная есть ложь» потому, что мы часто пытаемся объяснить словами слишком сложные и неоднозначные явления. Явления, которые очень неохотно «ловятся» на простые слова, слетающие, подобно осенним листьям, с языка. Однако и такие явления порой «попадаются на удочку» афоризма, парадокса, метафоры, мифа или притчи. Что и удалось с присущим ему блеском великому русскому поэту Фёдору Тютчеву.
Смотри, как облаком живым
Фонтан сияющий клубится;
Как пламенеет, как дробится
Его на солнце влажный дым.
Лучом поднявшись к небу, он
Коснулся высоты заветной –
И снова пылью огнецветной
Ниспасть на землю осужден.
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты.
Но длань незримо-роковая
Твой луч упорный, преломляя,
Свергает в брызгах с высоты.
Часть 2. СТИХИАЛИ ДУШИ.
О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно.
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке —
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки.
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться.
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
Наверное, можно трактовать этот порыв, как устремление в Единое, к Богу. Парадокс: слиться с Творцом подчас мешает человеку то обстоятельство, что он, человек. живой. Как ни крути, а жизнь и Бог, как говаривал Пушкин, «две вещи несовместные». Конечно, жизнь легко и бесповоротно «лечится» умиранием, но вот вам ещё один парадокс: это желание слиться с Беспредельным сильнее всего в человеке именно тогда, когда он ещё полон сил и страшно далёк от роковой черты. Именно тогда страх покинуть этот мир и мистическое желание уйти из мира равновелики. И не случайно апокалиптический «Последний катаклизм» несёт у Тютчева такое жизнеутверждающее и оптимистическое звучание:
Ещё одно «знаковое» стихотворение Тютчева удивительно тем, что автор удерживает в нём многополюсный взгляд на мир: и сверху, и изнутри.
То глас ее; он нудит нас и просит.
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,-
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Душа хотела б быть звездой;
Но не тогда, как с неба полуночи
Светила эти, как живые очи,
Глядят на сонный мир земной, —
Но днем, когда, сокрытые как дымом
Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
В эфире чистом и незримом.
Часть 3. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО КАК ГРЁЗА ПРИРОДЫ
От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь.
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих – лишь грёзою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих – лишь грёзою природы.
Конечно, будет преувеличением утверждать, что во времена Тютчева любая жизнь была своего рода подвигом. Поэт употребляет слово «подвиг» в свете вечности и грядущего истребления следов жизни человека. Иногда такое разрушение происходит ещё при нашей жизни – ностальгические места детства и юности стираются с лица земли в угоду так называемому «прогрессу». Со временем жизнь меняет свои формы, и то, что было наверху, постепенно оказывается под толщей земли. В случае с извержением Везувия это произошло почти в одночасье. Обычно же процесс это медленный, и потому – щадящий для глаз человеческих. Однако эзотерический взгляд Фёдора Тютчева «вскрывает» невидимость постепенных метаморфоз, прорастает в глубину, связывает бездну верха и низа. Очевидно, что будущая жизнь живёт за счёт прошедшей, иногда, в буквальном смысле, как стервятник, питаясь прахом предшественников. И не только не чувствует в этом вины, но и вообще «знать не знает о былом». Обидно, досадно, но таков космический закон, пронизывающий Вселенную. Зато природа «играет в демократию»: она «равно приветствует» пьяницу и трезвенника, культуролога и матершинника, гения и злодея. Ничего личного!
Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.
Как лаконично и, вместе с тем, образно роняет русский классик свои мысли. Ничего лишнего! Каждое слово на месте, каждое слово – говорит, а не просто заполняет стихотворное пространство. Вместе с тем, явственно ощущается перекличка с пушкинским стихотворением «Брожу ли я вдоль улиц шумных»: «И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть,/И равнодушная природа/ Красою вечною сиять». Пушкин принимает человеческий жребий с улыбкой. Тютчев же, на мой взгляд, в душе ропщет на такой расклад бытия, но, стоически готов вынести его, как «подвиг бесполезный». Впрочем, теперь мы уже знаем, что подвиг поэта не был бесполезен и задал духовную пищу грядущим векам.
Часть 4. ЭЗОТЕРИКА ЛЮБВИ.
Ф. И. Тютчев. Накануне годовщины 4 августа 1864 г.
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня.
Тяжело мне, замирают ноги.
Друг мой милый, видишь ли меня?
Всё темней, темнее над землею –
Улетел последний отблеск дня.
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня.
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Герой разговаривает со своей возлюбленной, которая находится. на небе. Я помню потрясающее чтение этого тютчевского стихотворения актрисой Малого Театра Еленой Гоголевой. Возможно, я бы получил от чтения великой актрисы только эстетическое удовольствие, если бы незадолго до этого события не потерял маму. Я всё ещё разговаривал с нею; спрашивал, придя на кладбище, слышит ли она меня. Надо ли говорить, что это стихотворение Тютчева потрясло меня до глубины души! Честно говоря, я даже не ожидал в тот момент, что автор «Грозы в начале мая» способен на такие пронзительные ноты. Возможно, уже тогда во глубине души мне захотелось написать на эти стихи песню. Ибо какая, в сущности, разница, твои, собственные это стихи или чужие, если они конгениальны твоим переживаниям?
Стихотворение может иметь какие угодно достоинства, но путь его к сердцу читателя окажется непростым, если нам не помогут в этом сходные переживания. Если ты не ощущал в жизни нечто подобное, чувства и мысли автора могут показаться тебе пустяковыми, не стоящими внимания. И, наоборот, родственность переживаний автора и читателя сообщает иногда стихотворению более глубокий смысл, даже в сравнении с другими произведениями того же автора. Часто приходится слышать о том, что Тютчев был архаичен даже для 19 века, что его лексика, благодаря долгой жизни за границей, словно бы «законсервировалась» на долгие годы и не получила развития. Я уверен, что это не так. Многие современные поэты используют элементы архаической лексики как стилистический приём. Наверное, отношение Фёдора Ивановича к устаревшей лексике было таким же или почти таким же. Во всяком случае, в стихотворении «Вот бреду я вдоль большой дороги…», как и во многих других стихотворениях прославленного классика, нет даже намёка на архаизмы. Есть серьёзные произведения, в которых присутствие таких слов просто немыслимо: они способны испортить решительно всё! В 19-м веке поэты ещё не имели дурной привычки «прятаться» за своим лирическим героем. Поэтому, когда Тютчев говорит «я», мы абсолютно уверены в стопроцентной исповедальности такого стихотворения. Читая Тютчева, приходишь к осознанию: интимная лирика не приемлет архаичной лексики. О переживаниях такого внутреннего накала можно рассказать только живым разговорным языком.
Стихотворение очень современно. Оно созвучно тем людям, кто потерял своих родных и близких, а кто из нас их не терял? При этом стихотворение абсолютно соответствует нашему нынешнему менталитету. «Психические остатки» творчества гения произрастают на новой почве, подобно дубам Тютчева, выросших прямо на могильных курганах предков. Это и есть наше многотрудное и зыбкое бессмертие. Пример Тютчева подтверждает, что и с «обочины» литературы можно ворваться в её сердце! От всей души сочувствуя поэту, мы, там не менее, понимаем, что он вряд ли взял бы трагическую ноту такой высоты, не случись в его жизни горькой утраты. Переход земной любви в свою небесную ипостась свершился насильственным для души способом. Не случайно в названии стихотворения фигурирует «годовщина». Именно столько, согласно христианской традиции, души ушедших людей ещё пребывают «в пределах досягаемости» для своих родных и близких. На это и уповает в своём знаменитом стихотворении Фёдор Иванович Тютчев. Тютчев и Фет жили и творили долго. Они словно бы продемонстрировали любителям поэзии, что жизнь стихотворца в России не обязана обрываться трагически, как в случае с Пушкиным и Лермонтовым. Хотя злые языки поговаривают, что перед самой смертью Афанасий Фет якобы покушался на самоубийство. Как бы там ни было, и Тютчев, и Фет не избежали на своём пути роковых жизненных потерь. И, поскольку мы здесь говорим об эзотерике, позволю себе высказать странную, но напрашивающуюся мысль: Тютчев и Фет прожили относительно долгую жизнь потому, что «за них» погибли их любимые женщины. Эти две женщины, Елена Денисьева и Мария Лазич, словно бы принесли себя в жертву року, убивающему в раннем возрасте русских поэтов. Зато, благодаря долгой жизни, Тютчев и Фет смогли вывести русскую поэзию 19-го века на новые рубежи. Дальше – даже по сравнению с Пушкиным и Лермонтовым. Дальше – не означает «лучше». Просто им покорились ноты, прежде для русской поэзии недосягаемые. И в этом – непреходящее значение этих подвижников слова для нашей культуры.
Часть 5. КОСМИЗМ ТЮТЧЕВА
Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул —
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальный гул…
Мотылька полёт незримый
Слышен в воздухе ночном…
Час тоски невыразимой.
Всё во мне, и я во всём.
Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, тёмный, благовонный,
Всё залей и утиши.
Чувства мглой самозабвенья
Переполни через край.
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!
Стихийная философия Тютчева вырастает, можно сказать, прямо из его поэзии. Вроде бы ничего особенного не происходит в жизни поэта. Вот он, например, наблюдает за угасанием дня и готовится лечь спать. Но ведь каждый из нас делает то же самое минимум один раз в сутки! Мы так сроднились с этим естественным для нас процессом, что уже не задумываемся, для чего он нам, в чём его сакральный смысл. Мы просто устали за день. Всё живое на земле периодически спит. Но Тютчев усмотрел во сне ещё и самозабвенье, в самом прямом смысле слова. Но этого ему, как выяснилось, недостаточно – он идёт дальше! Он говорит о сне как «репетиции» смерти. Да как красиво, как поэтично – «дай вкусить уничтоженья, с миром дремлющим смешай». Как и во многих других своих стихотворениях, он напрямую обращается к ночи; ночь у него – существо одушевлённое, одухотворённое, пусть она и выступает здесь под псевдонимом «сумрака». В сущности, сумрак – это преддверие ночи, её интерлюдия. Поэт использует всё богатство родного языка, чтобы варьировать ритмику своей поэтической речи. Казалось бы, банальный четырёхстопный хорей помогает поэту создать настроение погружения в космос души. Собственно, космос души растворён во время сна в Большом Космосе вселенной. Здесь, конечно ещё нет инсайдаута, открытого современным поэтом Константином Кедровым. Но, несомненно, у Тютчева уже есть его предчувствие. «Всё во мне, и я во всём».
Тютчев ощущает некий паритет между спящим и бодрствующим мирами. Это – портал соприкосновения с вечностью. Движение в сон и самоуничтожение личности – и обратное возвращение в жизнь поутру. Многие исследователи утверждают, что Тютчев предпочитал ночь дню в своём пантеистичном мировоззрении. Но это не совсем так. Строка «всё во мне и я во всём» даёт нам право утверждать, что Тютчев был настроен дуалистически, он был близок по мировоззрению к Гераклиту, который полагал, что день и ночь – одно целое, нельзя одно отрывать от другого.
Какая чуткая тишина – «мотылька полёт незримый слышен в воздухе ночном». Тишина – это когда ухо улавливает любой шорох. Красота ночи, тишина – и вдруг – «час тоски невыразимой». Почему? Я думаю, именно ночью человек покидает общество себе подобных и становится лицом к лицу с мирозданием. Нетрудно представить, какой песчинкой в огромном мире кажется себе совсем крошечный по сравнению с ойкуменой человек! Сейчас часто приходится слышать, что тот или иной современный поэт «пишет полутонами», чтобы нечаянно не стряхнуть очарование мира прямолинейностью. Так вот Тютчев в этом стихотворении тоже «пишет полутонами». Но попробуйте выдернуть из стихотворения хотя бы одно слово! Полутона поэта – вовсе не синоним необязательных слов. Напротив, читая Тютчева, то и дело ловишь себя на мысли, что поэт изъясняется единственно возможными в данном контексте словами. Что, конечно, не более чем иллюзия, но имя этой иллюзии – Поэзия.
Тютчев переводил Микеланджело Буонаротти. И дыхание вот этих строк великого итальянца, несомненно, чувствуется не только в выше приведённом стихотворении, но и в знаменитом «Silentium»:
Отрадно спать – отрадней камнем быть.
О, в этот век, преступный и постыдный –
Не быть, не чувствовать – удел завидный…
Прошу: молчи – не смей меня будить.
Поэт смотрит на сон как на время непосредственного общения и единения с мирозданием. Для того, чтобы ощутить слияние с мирозданием, поэту не нужны космические корабли – он летит к иным мирам силой мысли. Мысль – это космический корабль поэта.