Чего в мой дремлющий тогда не входит ум державин

ЕВГЕНИЮ. ЖИЗНЬ ЗВАНСКАЯ

Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы,
Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть
И пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен — дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;
Мой утреннюет дух правителю вселенной;
Благодарю, что вновь чудес, красот позор
Открыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,
Чтоб черная змия мне сердце угрызала,
О! коль доволен я, оставил что людей
И честолюбия избег от жала!

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накормя моих пшеницей голубей,
Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;
На разноперых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, луги.

На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар
Повеет с дома мне манжурской иль левантской,
Иду за круглый стол: и тут-то раздобар
О снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,
Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы
Для вспоминанья их деяний, славных дней,
И для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру порой
Дивлюся в Вестнике, в газетах иль журналах
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
Где есть Суворов в генералах!

В которой к госпоже, для похвалы гостей,
Приносят разные полотна, сукна, ткани,
Узорны, образцы салфеток, скатертей,
Ковров и кружев, и вязани.

Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов
То в масле, то в сота́х зрю злато под ветвями,
То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,
Сребро, трепещуще лещами.

В которой, обозрев больных в больнице, врач
Приходит доносить о их вреде, здоровье,
Прося на пищу им: тем с по́ливкой калач,
А тем лекарствица, в подспорье.

Где также иногда по палкам, по костям
Усатый староста иль скопидом брюхатый
Дают отчет казне, и хлебу, и вещам,
С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, художники млады
Работы кажут их на древе, на холстине,
И получают в дар подачи за труды,
А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,
В задоре иногда, в игры зело горячи,
Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,
По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз,
И с Флакком, Пиндаром, богов восседши в пире,
К царям, к друзьям моим, иль к небу возношусь,
Иль славлю сельску жизнь на лире.

Иль в зеркало времен, качая головой,
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе и драки человеков.

Всё суета сует! я, воздыхая, мню,
Но, бросив взор на блеск светила полудневна,
О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?
Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах его
Единого во всем вседействующа воля!
Он видит глубину всю сердца моего,
И строится моя им доля.

Дворовых между тем, крестьянских рой детей
Сбираются ко мне не для какой науки,
А взять по нескольку баранок, кренделей,
Чтобы во мне не зрели буки.

Письмоводитель мой тут должен на моих
Бумагах мараных, пастух как на овечках,
Репейник вычищать, — хоть мыслей нет больших,
Блестят и жучки в епанечках.

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол — и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером
Там щука пестрая: прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно всё и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,
И липца, воронка́ и чернопенна пива
Запустим несколько в румяный лоб хмелин, —
Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,
Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен;
За здравье с громом пьем любезного царя,
Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;
Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,
Пернатый к потолку лаптой мечу леток
И тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,
От солнца, от людей под скромным осененьем,
Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,
С душевным неким восхищеньем.

Иль в стекла оптики картинные места
Смотрю моих усадьб; на свитках грады, ца́рства,
Моря, леса, — лежит вся мира красота
В глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре любуюсь, звезды зря
Бегущи в тишине по синю волн стремленью:
Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,
Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет
И, движа ма́шину, древа́ на доски делит;
Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет
Клокоча огнь, толчет и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волн
В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются
В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен
Марииной рукой прядутся.

Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,
Все прелести, красы берутся с поль царицы;
Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,
Куется в бердыши милицы.

И сельски ратники как, царства став щитом,
Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,
«За веру, за царя мы, — говорят, — помрем,
Чем у французов быть в подданстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,
Качусь на дрожках я соседей с вереницей;
То рыбу у́дами, то дичь громим свинцом,
То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,
Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,
Серпами злато нив, — и, ароматов полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зеленым,
И сходит солнышко на нижнюю степень
К холмам и рощам сине-темным.

Иль, утомись, идем скирдов, дубов под сень;
На бреге Волхова разводим огнь дымистый;
Глядим, как на воду ложится красный день,
И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,
Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком;
Как парусы суда и лямкой бурлаки
Влекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брега
И редки холмики, селений мелких полны,
Как, полосаты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косы
И эхо за́ лесом под мглой гамит народа,
Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом,
На гору желтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомет шумит лучей дождем,
Звучит музы́ка духовая.

Из жерл чугунных гром по праздникам ревет;
Под звездной молнией, под светлыми древами
Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,
Поет и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,
Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;
Велим талантами родных своих детя́м
Блистать: музы́кой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень, иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цветочные венки пастух пастушке вьет,
А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучныя порывный в души гром,
Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны
Бегут, — ив естестве согласия во всем
Дают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных;

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум,
И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Павловы дела? Сокрылось солнце, — тень!.
Кто весть и впредь полет орлиный?

Вид лета красного нам Александров век:
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны.

Умолкнут ли они? — Сие лишь знает тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим, как строй какой ведет,
Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт
И поглумляется безумству человеков:
Тех освещает мрак, тех помрачает свет
И днешних и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор
Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау;
Младых вождей расцвел победами там взор
И скрыл орла седого славу.

Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.
Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!
Увы! и даже прах спахнет моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд
И разве дым сверкнет с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный.
Который тощих недр и сводов внутрь своих
Вождя, волхва гроб кроет мрачный,

От коего, как гром катается над ним,
С булатных ржавых врат и збруи медной гулы
Так слышны под землей, как грохотом глухим,
В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым своим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь — бледну зависть — в бездны.

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
Чрез Клии воскресишь согласья

Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ севера столицы,
Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром:
«Здесь бога жил певец, — Фелицы».

Источник

Евгению. Жизнь Званская

Иль, уто­мись, идем скир­дов, дубов под сень;
На бреге Вол­хова раз­во­дим огнь дымистый;
Гля­дим, как на воду ложится крас­ный день,
И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме чел­нов с сетьми как рыбаки,
Лени­вым строем плыв, стра­шат тварь влаги сту­ком 22 ;
Как парусы суда и лям­кой бурлаки
Вле­кут одним под пес­нью духом.

Пре­красно! тихие, отло­гие брега
И редки хол­мики, селе­ний мел­ких полны,
Как, поло­саты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.

При­ятно! как вдали свер­кает луч с косы
И эхо за́ лесом под мглой гамит народа,
Жне­цов пою­щих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.

Из жерл чугун­ных гром по празд­ни­кам ревет;
Под звезд­ной мол­нией, под свет­лыми древами
Толпа кре­стьян, их жен вино и пиво пьет,
Поет и пля­шет под гудками.

Но ску­чит как сия забава сель­ска нам,
Внутрь дома тешимся сто­лиц увеселеньем;
Велим талан­тами род­ных своих детя́м
Бли­стать: музы́кой, пляс­кой, пеньем.

Амур­чи­ков, харит пле­тень, иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цве­точ­ные венки пас­тух пас­тушке вьет,
А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звуч­ныя порыв­ный в души гром,
Здесь тихо­грома с струн смяг­ченны, плавны тоны 24
Бегут, — ив есте­стве согла­сия во всем
Дают нам чув­ство­вать законы.

Но нет как празд­ника, и в будни я один,
На воз­вы­ше­нии сидя стол­пов перильных,
При гус­лях под вечер, челом моих седин
Скло­нясь, ношусь в меч­тах умильных;

Чего в мой дрем­лю­щий тогда не вхо­дит ум?
Мимо­ле­тящи суть все вре­мени мечтаньи:
Про­хо­дят годы, дни, рев морь и бурей шум,
И всех зефи­ров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минув­ший крас­ный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Пав­ловы дела? Сокры­лось солнце, — тень!.
Кто весть и впредь полет орлиный?

Умолк­нут ли они? — Сие лишь знает тот,
Кото­рый к одному концу все пра­вит сферы;
Он пер­стом их своим, как строй какой ведет,
Ко благу общему скло­няя меры.

Он корни помыс­лов, он зрит полет всех мечт
И поглум­ля­ется безум­ству человеков:
Тех осве­щает мрак, тех помра­чает свет
И днеш­них и гря­ду­щих веков.

Так самых свет­лых звезд блеск мерк­нет от нощей.
Что жизнь ничтож­ная? Моя ску­дельна лира!
Увы! и даже прах спах­нет моих костей
Сатурн кры­лами с тленна мира.

Раз­ру­шится сей дом, засох­нет бор и сад,
Не вос­по­мя­нется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огне­зе­ле­ный взгляд
И разве дым сверк­нет с землянки.

От коего, как гром ката­ется над ним,
С булат­ных ржа­вых врат и збруи мед­ной гулы
Так слышны под зем­лей, как гро­хо­том глухим,
В лесах тря­сясь, зву­чат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! свя­тым своим жезлом
Уда­рив об доски, заросши мхом, железны,
И сви­тых вкруг моей могилы змей гнездом
Про­го­нишь — бледну зависть — в бездны.

Не зря на колесо весе­лых, мрач­ных дней,
На воз­вы­ше­ние, на пони­же­нье счастья,
Еди­ной прав­дою меня в умах людей
Чрез Клии вос­кре­сишь согла­сья 29

Так, в мраке веч­но­сти она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумя­щею рекой
Нес­лись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слы­шал их, и ты, будя твоим пером
Потом­ков ото сна, близ севера столицы,
Шеп­нешь в слух стран­нику, в дали как тихий гром:
«Здесь бога жил певец, — Фелицы».

О стихотворении Гавриила Державина «Евгению. Жизнь Званская»

Дру­же­ское посла­ние «Евге­нию. Жизнь Зван­ская» явля­ется одним из шедев­ров лирики Дер­жа­вина. Оно напи­сано в 1807 году в име­нии Званка. К этому вре­мени поэт, сме­нив несколько госу­дар­ствен­ных долж­но­стей уже при импе­ра­то­рах Павле I и Алек­сан­дре I, вышел в отставку. Живя зимой в Петер­бурге, в соб­ствен­ном доме на Фон­танке, а летом — в име­нии Званка, Дер­жа­вин все свои силы отда­вал лите­ра­туре. Име­ние поэта рас­по­ла­га­лось неда­леко от сто­лицы, на берегу реки Вол­хов, и для лите­ра­тур­ной жизни начала XIX века было чем-то вроде Ясной Поляны Л. Н. Толстого.

Сти­хо­тво­ре­ние «Евге­нию. Жизнь Зван­ская» обра­щено к Евге­нию Бол­хо­ви­ти­нову, епи­скопу и исто­рику, жив­шему в мона­стыре неда­леко от име­ния Дер­жа­вина, где он часто бывал.

Счи­та­ется, что «Евге­нию. Жизнь Зван­ская» послу­жило отве­том на роман­ти­че­скую эле­гию Жуков­ского «Вечер». Сти­хо­тво­ре­ние Дер­жа­вина напи­сано тем же раз­ме­ром, той же стро­фой, что и «Вечер» Жуков­ского. Однако это лишь внеш­ний при­знак связи двух текстов.

Роман­ти­че­ская эле­гия обла­дает опре­де­лен­ными жан­ро­выми осо­бен­но­стями. Так, «Вечер» пред­став­ляет собой лири­че­ский моно­лог героя-поэта, его печаль­ные раз­ду­мья об утра­чен­ном сча­стье, об ушед­шей в про­шлое «весен­ней» поре чело­ве­че­ской жизни («О дней моих весна, как быстро скры­лась ты // С твоим бла­жен­ством и стра­да­нием!»), о потере близ­ких и дру­зей, о раз­ладе с окру­жа­ю­щим миром («Я где же вы, дру­зья. Иль всяк своей тро­пою, // Лишен­ный спут­ни­ков, влача сомне­ний груз, // Разо­ча­ро­ван­ный душою, // Тащиться осуж­ден до без­дны гро­бо­вой?»), о смерти, кото­рая пре­рвет не успев­шую рас­цве­сти моло­дость, и о том, что кто-то, пере­жив такую же эле­ги­че­скую грусть, посе­тит, быть может, могилу юноши… Кар­тины при­роды в сти­хо­тво­ре­нии мелан­хо­личны и печально-грустны, их краски при­зрачны. Дер­жа­вин создал поле­ми­че­ское по сути сти­хо­тво­ре­ние, про­ти­во­сто­я­щее не столько роман­ти­че­ской сти­ли­стике эле­гии, сколько новому типу духов­но­сти, заяв­лен­ному в романтизме.

Сюжет сти­хо­тво­ре­ния Дер­жа­вина, раз­во­ра­чи­ва­ясь, оттал­ки­ва­ется от поэ­ти­че­ской ситу­а­ции, пред­став­лен­ной Жуков­ским в эле­гии «Вечер». Так, герой эле­гии, «разо­ча­ро­ван­ный душою», раз­мыш­ляет о судьбе, назна­чен­ной ему «роком». Веро­ятно, герой Жуков­ского, «лишен­ный спут­ни­ков, влача сомне­ний груз», ощу­щает внут­рен­нее оттор­же­ние от зем­ного бытия как тво­ре­ния Божия, духов­ную непри­част­ность к «часам сей жизни ско­ро­теч­ной». Дер­жа­вин «под­хва­ты­вает» тема­тику этих строк. И если герой эле­гии «вос­тор­жен­ным» пес­ням, явля­ю­щимся «пло­дом невин­но­сти сер­деч­ной», про­ти­во­по­став­ляет свое душев­ное разо­ча­ро­ва­ние, своих «сомне­ний груз», то герой Дер­жа­вина, умуд­рен­ный жиз­нен­ным опы­том ста­рик, гово­рит не о «вос­тор­жен­но­сти» будто бы невин­ного сердца, а о душев­ной кро­то­сти («Вос­став от сна, взвожу на небо скром­ный взор: // Мой утре­нюет дух пра­ви­телю все­лен­ной») и внут­рен­нем согла­сии, душев­ном мире, кото­рые явля­ются резуль­та­том духов­ного осво­бож­де­ния от «сует раз­но­об­раз­ных». И то, что у Жуков­ского пред­став­лено как наив­ная пас­ту­ше­ская пас­то­раль, у Дер­жа­вина — гар­мо­ния чело­века с собой и окру­жа­ю­щим миром, пола­га­ю­ща­яся на утвер­жде­нии правды, нрав­ствен­ных зако­нов, уста­нов­лен­ных Богом. (Пас­то­раль — про­из­ве­де­ние, харак­те­ри­зу­ю­ще­еся идил­ли­че­ским изоб­ра­же­нием пас­ту­хов и пас­ту­шек на лоне природы.)

Источник

Гавриил Державин — Евгению. Жизнь званская: Стих

Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!
Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы,
Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть
И пред вельможей пышны взоры?
Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Зваике?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен — дней в останке.
Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;
Мой утренюет дух правителю вселенной;
Благодарю, что вновь чудес, красот позор
Открыл мне в жизни толь блаженной.
Пройдя минувшую и не нашедши в ней,
Чтоб черная змия мне сердце угрызала,
О! коль доволен я, оставил что людей
И честолюбия избег от жала!
Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.
Иль, накорми моих пшеницей голубей,
Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;
На разноперых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, луги.
Пастушьего вблизи внимаю рога зов,
Вдали тетеревей глухое токованье,
Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев,
Рев крав, гром жолн и коней ржанье.
На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар
Повеет с дома мне манжурской иль левантской,
Иду за круглый стол: и тут-то раздобар
О снах, молве градской, крестьянской;
О славных подвигах великих тех мужей,
Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы.
Для вспоминанья их деяний, славных дней,
И для прикрас моей светлицы,
В которой поутру иль ввечеру порой
Дивлюся в Вестнике, в газетах иль журналах,
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
Где есть Суворов в генералах;
В которой к госпоже, для похвалы гостей,
Приносят разные полотна, сукна, ткани,
Узорны образцы салфеток, скатертей,
Ковров, и кружев, и вязани;
Где с скотен, пчельников, и с птичен, и прудов
То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,
То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,
Сребро, трепещуще лещами;
В которой, обозрев больных в больнице, врач
Приходит доносить о их вреде, здоровье,
Прося на пищу им: тем с поливкой калач,
А тем лекарствица, в подспорье;
Где также иногда по биркам, по костям,
Усастый староста, иль скопидом брюхатой,
Дает отчет казне, и хлебу, и вещам,
С улыбкой часто плутоватой.
И где, случается, гудожники млады
Работы кажут их на древе, на холстине
И получают в дар подачи за труды,
А в час и денег по полтине.
И где до ужина, чтобы прогнать как сон,
В задоре иногда в игры зело горячи
Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,
По грошу в долг и без отдачи.
Оттуда прихожу в святилище я муз
И с Флакком, Пиндаром, богов воседши в пире,
К царям, к друзьям моим иль к небу возношусь
Иль славлю сельску жизнь на лире;
Иль в зеркало времен, качая головой,
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе, — и драки человеков.
«Всё суета сует! — я, воздыхая, мню;
Но, бросив взор на блеск светила полудневна, —
О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?
Творцом содержится вселенна.
Да будет на земли и в небесах его
Единого во всем вседействующа воля!
Он видит глубину всю сердца моего,
И строится моя им доля».
Дворовых между тем, крестьянских рой детей
Сбирается ко мне не для какой науки,
А взять по нескольку баранок, кренделей,
Чтобы во мне не зрели буки.
Письмоводитель мой тут должен на моих
Бумагах мараных, пастух как на овечках,
Репейник вычищать, — хоть мыслей нет больших,
Блестят и жучки в епанечках.
Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол — и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь — икра, и с голубым пером
Там щука пестрая — прекрасны!
Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой:
А что опрятно всё и представляет Русь,
Припас домашний, свежий, здравой.
Когда же мы донских и крымских кубки вин,
И липца, воронка и чернопенна пива
Запустим несколько в румяный лоб хмелин, —
Беседа за сластьми шутлива.
Но молча вдруг встаем — бьет, искрами горя,
Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен:
За здравье с громом пьем любезного царя.
Цариц, царевичей, царевен.
Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;
Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,
Пернатый к потолку лаптой мечу леток
И тешусь разными играми.
Иль из кристальных вод, купален, между древ,
От солнца, от людей под скромным осененьем,
Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,
С душевным неким восхищеньем.
Иль в стекла оптики картинные места
Смотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,
Моря, леса, — лежит вся мира красота
В глазах, искусств через коварства.
Иль в мрачном фонаре любуюсь, звезды зря
Бегущи в тишине по синю волн стремленью:
Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,
Премудрости ко прославленью.
Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет
И, движа машину, древа на доски делит;
Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет,
Клокоча огнь, толчет и мелет.
Иль любопытны, как бумажны руны волн
В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются
В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен
Марииной рукой прядутся.
Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,
Все прелести, красы, берутся с поль царицы;
Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,
Куется в бердыши милицы.
И сельски ратники как, царства став щитом,
Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве
«За веру, за царя мы, — говорят, — помрем,
Чем у французов быть в подданстве».
Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,
Качусь на дрожках я соседей с вереницей;
То рыбу удами, то дичь громим свинцом,
То зайцев ловим псов станицей.
Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,
Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,
Серпами злато нив, — и ароматов полн
Порхает ветр меж нимф рядами.
Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зеленым
И сходит солнышко на нижнюю степень
К холмам и рощам сине-темным.
Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень:
На бреге Волхова разводим огнь дымистый;
Глядим, как на воду ложится красный день,
И пьем под небом чай душистый.
Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,
Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком;
Как парусы суда и лямкой бурлаки
Влекут одним под песнью духом.
Прекрасно! тихие, отлогие брега
И редки холмики, селений мелких полны,
Как, полосаты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.
Приятно! как вдали сверкает луч с косы
И эхо за лесом под мглой гамит народа,
Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.
Стекл заревом горит мой храмовидный дом.
На гору желтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомет шумит лучей дождем,
Звучит музыка духовая.
Из жерл чугунных гром по праздникам ревет;
Под звездной молнией, под светлыми древами
Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,
Поет и пляшет под гудками.
Но скучит как сия забава сельска нам,
Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;
Велим талантами родных своих детям
Блистать: музыкой, пляской, пеньем.
Амурчиков, харит плетень иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цветочные венки пастух пастушке вьет, —
А мы на них и пялим взоры.
Там с арфы звучный порывный в души гром,
Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны
Бегут, — и в естестве согласия во всем
Дают нам чувствовать законы.
Но нет как праздника, и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных, —
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум
И всех зефиров повеваньи.
Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Павловы дела? — Сокрылось солнце, — тень.
Кто весть и впредь полет орлиный?
Вид лета красного нам Александров век;
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны.
Умолкнут ли они? — Сие лишь знает тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим как строй какой ведет,
Ко благу общему склоняя меры.
Он корни помыслов, он зрит полет всех мечт
И поглумляется безумству человеков:
Тех «свещает мрак, тех помрачает свет,
И днешних, и грядущих веков.
Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор
Темиру новому под Пултуском, Прейсш-Лау;
Младых вождей расцвел победами там взор,
И скрыл орла седого славу.
Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.
Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!
Увы! и даже прах спахнет моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.
Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд
И разве дым сверкнет с землянки.
Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот
страшный,
Который тощих недр и сводов внутрь своих
Вождя, волхва, гроб кроет мрачный,
От коего как гром катается над иим
С булатных ржавых врат, и сбруи медной гулы
Так слышны под землей, как грохотом глухим
В лесах трясясь, звучат стрел тулы.
Так, разве ты, отец! святым твоим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь — бледну зависть — в бездны;
Не аря на колесо веселых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
Чрез Клии воскресишь согласья.
Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы, нивы.
Ты слышал их, — и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ Севера столицы,
Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром:
«Здесь бога жил певец, Фелицы».

Анализ стихотворения «Евгению. Жизнь званская» Державина

Впервые элегическое полотно «Евгению. Жизнь Званская» Гавриила Державина опубликовано на страницах журнала «Вестник Европы».

Стихотворение написано весной 1807 года. Поэт уже несколько лет в отставке, живет с женой и близкими в своем новгородском имении Званка. Адресат стиха – епископ Евгений (Болховитинов), историк и биограф, навещавший автора в его уединении. В жанровом отношении – поэма, дружеское послание с одическим накалом. Званка – как модель мироздания, островок блаженства, гармонии, покоя и величия бытия. Человек здесь – и царь, и источник смыслов, и часть этого мира. Один день в усадьбе – как эпоха, где нет неважных дел и мелочей. Изобилие стола – как символ щедрости природы. Дом – полная чаша. Культура – еще один аспект разумной, плодотворной жизни человека. Каждое утро автор благодарит «правителя вселенной» за дарованный новый день. «Невинность», первозданность мира окружает его. Никаких интриг и столичного шума. Из звуков – лишь разнообразное пенье птиц. Из красок – не наряды или украшения, а цветы и синева небес.

Произведение «Евгению. Жизнь Званская» Г. Державина – похвала сельской жизни, синтез идеализма и реализма в поэзии.

Источник