Чем занимается молекулярный биолог

Молекулярная биология

Чем занимается молекулярная биология

Живые существа состоят из химических элементов так же, как и неживые, поэтому молекулярный биолог изучает, как молекулы взаимодействуют друг с другом в живых организмах, чтобы выполнять жизненные функции.

Молекулярные биологи проводят эксперименты по изучению структуры, функции, обработки, регуляции и эволюции биологических молекул и их взаимодействий друг с другом, обеспечивая понимание того, как устроена жизнь, на микроуровне.

Молекулярная биология, биохимия и генетика: различия

Молекулярная биология имеет много общего с двумя смежными науками: биохимией и генетикой. Все эти дисциплины изучают, как организмы работают на молекулярном уровне. Однако каждая из них ориентирована на разные области и имеет разные приложения.

Биохимия. Она часто уделяет больше внимания другим молекулам, чем белкам, а также нуклеиновым кислотам и химическим эффектам, которые происходят, когда присутствуют большие количества вещества (например, воздействие ядов). Кроме того, биохимия использует множество методов, основанных на исследованиях органической химии.

Генетика уделяет особое внимание наследуемым чертам и тому, как изменения генетического кода влияют на организм. Этот акцент на наследственности означает, что генетику лучше всего изучать на уровне популяции, что делает ее гораздо более масштабной областью, чем молекулярная биология.

Эти методы облегчают сбор, выделение и количественное определение представляющих интерес молекул.

Для изучения структуры белков и нуклеиновых кислот используются различные методы, такие как рентгеновская кристаллография. Многие молекулярные биологи широко используют компьютерное моделирование в своей работе. Современные методы, особенно разработанные для генетики, также меняют курс молекулярно-биологических исследований.

Источник

Пипетка, код и мухи: над чем работает и сколько зарабатывает молекулярный биолог в Нидерландах

Жизнь ученых — предмет любопытства как для студентов, которые к ней присматриваются, так и для широкой публики. Но обычно она малодоступна для наблюдения. «Нож» исправляет ситуацию! Биолог и ведущая канала Logical to the Extreme Полина Деревянко проводит экскурсию по нидерландской лаборатории, показывает свои инструменты, расписывает доходы и траты ученого в Европе, а еще дает классные идеи для поступления в зарубежную магистратуру и аспирантуру.

В этой статье слово «рак» употребляется как полный синоним английского cancer — то есть для обозначения любого злокачественного новообразования, а не только эпителиального происхождения.

Я Полина, мне двадцать пять лет. Я закончила биофак МГУ, потом училась в Германии. Теперь я аспирантка в детском онкоцентре принцессы Максимы в Нидерландах.

В рабочем договоре у меня значится PhD student, специализация там не прописана. Но я занимаюсь молекулярной биологией рака крови.

Моя главная задача — планировать и ставить биологические эксперименты, а также обрабатывать результаты этих экспериментов и представлять их в удобоваримом для остальных ученых виде. Целью экспериментов должно быть исследование той области, на работу в которой моему шефу дали грант.

Почему я работаю не в России

Я работаю не в России, потому что:

Не загадываю, какими будут мои желания дальше, но пока возвращаться в Россию не хочу. Там я не чувствую себя защищенной от многих жизненных невзгод.

Как выглядит моя работа?

По контракту я работаю 36 часов в неделю, по факту — от 20 до 50 в зависимости от количества прокрастинации, уровня драйва и того, какие действия считать работой. Мои будни разнообразны настолько, что усредненное описание какого-либо из них не даст вам толкового представления о моей работе. Не говоря уж о работе другого подобного мне ученого. Так что я просто опишу задачи, которые обычно стоят передо мной.

Небольшую часть рабочего времени — наверное, 5–10%, — я трачу на планирование экспериментов. Я спрашиваю себя, советуюсь с научруком и коллегами: а что именно я хочу выяснить? Какую гипотезу проверить? Это будет новое для человечества знание, или кто-то уже занимался этой темой до меня? Стоит ли знание, которое я хочу получить, тех усилий и денег, которые придется потратить на его добычу? Что надо будет делать, чтобы проверить мою гипотезу?

После ответа на эти вопросы — то есть разработки стратегии — я берусь за тактику. Пишу последовательность действий внутри будущего эксперимента; этот список называется протоколом. Убеждаюсь, что со всеми необходимыми лабораторными процедурами я знакома. Проверяю наличие нужных реактивов и расходников. Прошу у коллег советов и помощи, если это требуется.

После планирования я приступаю к эксперименту. На экспериментальную работу в лаборатории у меня уходит 25–40% всего рабочего времени.

На нашем профессиональном сленге лабораторная работа называется мокрой. Мой основной лабораторный инструмент, как и у многих мокрых биологов, — автоматическая пипетка.

С помощью таких пипеток я переношу из пробирки в пробирку небольшие объемы жидкостей. Жидкости по вязкости и цвету напоминают воду, но чаще всего они сильно дороже воды — это могут быть, например, суспензии клеток или реагенты.

Кроме пипеток у нас есть, конечно, уйма других приспособлений: микроскопы, центрифуги, стерильные ящики для работы с клеточными культурами, есть даже машины, которые могут рассортировать смесь клеток разных типов по одной клетке.

После того как эксперимент закончен, я приступаю к так называемой сухой работе. В качественных (то есть не связанных с измерением количеств) частях эксперимента численной обработки не нужно: достаточно, например, внимательно посмотреть на микрофотографии и пометить стрелочками самые интересные места. В остальных случаях необходимо произвести вычислительные операции с показаниями приборов и наглядно оформить получившееся. Для этого используют разные средства и программы в зависимости от вида эксперимента и объема данных. Иногда, например, хватает самого обычного Microsoft Excel. А иногда данных столько, что Excel и ПК не тянут — нужно подключаться к суперкомпьютеру и писать программы для него.

В таком ящике мы работаем с ДНК после ПЦР, чтобы не контаминировать этой ДНКой стол и инструменты — а через них чужие ДНК-образцы. После каждого сеанса работы внутри ящика включается ультрафиолетовый свет и «обезвреживает» от контаминирующей ДНК рабочие поверхности и инструменты.

Анализ результатов, смотря по его сложности, может занимать разное количество времени. Навскидку он занимает 15–40% моей работы.

У других биологов соотношение мокрой и сухой работы может отличаться от моего.

Кто-то почти безвылазно работает в лаборатории, самостоятельно анализирует результаты лишь в программах не сложнее Excel, а крупные массивы данных отдает на анализ коллеге. А кто-то наоборот — бо́льшую часть времени сидит в офисе и пишет компьютерные программы для анализа биологических данных. Тех, у кого доля сухой работы приближается к 100%, чаще называют уже не биологами, а биоинформатиками.

Когда результаты работы проанализированы и представлены в виде графиков, схем и таблиц, когда из исходов множества экспериментов вырисовывается какой-нибудь вывод — настает пора отчитываться. Мы — соавторы этого вывода — пишем статью и подаем ее в научный журнал. Статьи — общепринятый способ ознакомления научного сообщества с открытием. До того, как статья опубликована или хотя бы отправлена в журнал, исследователи в полной мере не считаются авторами своих научных открытий. Соответственно, основное мерило успешности ученого в современной науке — количество и крутизна его или ее публикаций.

Кроме статей, есть несколько других способов рассказать миру о своей работе: выступление на конференции, отчет по гранту (для заведующего или заведующей лабораторией), курсовая или дипломная работа (для студентов).

Так выглядит основной цикл научной работы. Еще одну небольшую долю своего рабочего времени я отвожу на другие занятия: слушаю курсы в университете, смотрю лекции других ученых, организую что-нибудь во благо коллег. Например, в своей научной группе я выполняю роль стюардессы данных : информирую всех о том, как безопасней и удобней обращаться с экспериментальными данными (среди них могут быть персональные данные пациентов нашей больницы), слежу за понятностью организации общих папок.

Схема, пипетка, код: мои любимые части работы

У меня есть несколько любимых занятий, которые я затрудняюсь проранжировать:

1. Рисовать схемы. От руки и на компьютере. Обожаю схемы, рисую их в любой непонятной ситуации. Вот так, например, выглядит стена рядом с моим рабочим местом в офисе.

2. Обращаться с автоматической пипеткой, когда я наизусть знаю, что́ надо делать. Тогда можно отдыхать головой за выполнением этой монотонной работы по переносу жидкостей из пробирки в пробирку.

так выглядит ко-культура лейкемических клеток (маленькие круглые на переднем плане) с клетками, без которых они расти в культуре не могут (большие веретенообразные на заднем плане) под микроскопом

3. Писать код для анализа данных. Отдыхать головой во время написания кода не получится, конечно. Зато мне очень нравится однозначность языков программирования. Компьютеру нельзя сделать намек. Он не понимает «само собой разумеющихся» вещей. Все инструкции для компьютера надо прописывать прямо и четко — такой способ передачи информации мне очень импонирует.

Программировать на той кафедре биофака, где я проходила бакалавриат, к сожалению, не учили, хотя ценность этого умения была ясна уже тогда. Старт моим навыкам программирования дала летняя школа Института биоинформатики, куда я поехала после третьего курса. После этого было уже не так страшно смотреть на белые буковки кода на чёрном экране и самостоятельно учиться писать программы, которые необходимы в моих исследованиях.

Кислота и щелочь: что я не люблю делать

Самая нелюбимая мной часть работы — пожалуй, доводить pH раствора на pH-метре. У некоторых растворов допустимый диапазон pH очень узок, поэтому после приготовления их необходимо довести до нужной кислотности небольшим количеством кислоты или щелочи. pH-метр — это такой щупик с проводом и экран. Опускаешь щупик в раствор и смотришь, сколько единиц pH показывается на дисплее. Если слишком мало — прибавляешь капельку щелочи. Если слишком много — прибавляешь капельку кислоты. И смотришь дальше, потому что новое значение pH прибор показывает не мгновенно. Почему-то это занятие мне досаждает.

Много ли может заработать ученый

Наличие и уровень заработка у аспирантов-биологов зависит от нескольких факторов, в числе которых, во-первых, страна, где они проходят аспирантуру, во-вторых, их гражданство.

Например, в Соединенном Королевстве, как я слышала, трудно получить деньги на аспирантуру, если у тебя нет гражданства Великобритании или Евросоюза.

Про США я подробностей не знаю, но, кажется, аспиранты там могут зарабатывать на жизнь преподаванием в университете. Если среди читателей есть осведомленные о финансировании био-аспирантуры в США, поделитесь, пожалуйста, информацией в комментариях.

В России аспирантский доход складывается из:

Голая ставка в России — это, кажется, пара десятков тысяч рублей. С комфортом на эти деньги не проживешь. Но если лаборатория делает исследования достойного уровня, то зарплатные отчисления с грантов у нее зачастую могут обеспечить нормальные условия жизни. Я слышала о зарплатах в 50 000–100 000 рублей в месяц для аспирантов, работающих в сильных лабораториях Москвы и Санкт—Петербурга.

Если вас приняли в аспирантуру в континентальной Западной Европе, скорее всего, вам будут за нее платить так, чтобы хватало на скромную жизнь и подрабатывать было не надо.

Могу вам раскрыть конкретные величины зарплат у аспирантов в Германии и Нидерландах. По-моему, это этично, потому что эти суммы определяются публичными нормативными документами (законами, коллективными соглашениями) — вы бы их и без меня отыскали в Интернете, если бы задались такой целью.

В Германии, если аспиранту платят зарплату (а могут — стипендию, которую рассчитывают по другой системе, с которой я не знакома), то делают это по тринадцатому уровню шкалы зарплат госслужащих TV-L. Биологам чаще всего платят не 100% ставки, а 50% или 65%.

Полставки после налогов и соцвзносов превращались бы в 2020 году, в зависимости от вашего опыта, семейного положения, вероисповедания и прочего, примерно в 1200–1400 евро в месяц. 65% — в 1600–1800 евро в месяц.

Для референса — вот так я жила в 2017–2018 годах в Германии на 800 евро в месяц.

В Нидерландах аспирантам платят зарплату в соответствии с коллективным соглашением для того типа учреждений, к которому относится их работодатель. Это может быть университет, университетский медцентр, больница. Мне знакомо коллективное соглашение для больниц, поэтому расскажу о нем. Насколько я знаю, аспирантские зарплаты в университетских медцентрах и университетах отличаются от больничных несущественно.

В больницах Нидерландов аспирантам платят зарплату по сорок пятой шкале коллективного соглашения. Для прибывающих издалека в стране действует налоговая скидка — 30% зарплаты не облагается налогами и соцвыплатами, а выдается на руки в чистом виде.

С учетом этого бонуса и в зависимости от опыта работы, аспирант в больнице в Нидерландах в 2020 году мог получать 2200–2800 евро в месяц на руки. Без налоговой скидки — на пару сотен евро меньше. Дважды в год — в мае и декабре — дают двойную зарплату. Вот так я жила в 2019 году в начале своей аспирантуры в Нидерландах примерно на 2000 евро в месяц (до одобрения налоговой скидки).

Если у кого-то из сведущих читателей есть что добавить про аспирантские деньги в этих странах или других, пишите комментарии, пожалуйста!

Я не подрабатываю ради денег. Дополнительную работу, будь то написание этой статьи, или позирование для фотографий, или организация летней школы для старшеклассников, я делаю для удовольствия и/или потому что считаю это важным.

Как я оказалась на биофаке МГУ

Наверное, мои жизненные условия с самого раннего детства способствовали тому, что я пошла именно по этому карьерному пути.

Отец поощрял во мне сообразительность и любознательность. К репетиторке по английскому языку меня отдали в шесть лет, а в старших классах мне очень повезло со школьной учительницей английского. Так что этому языку меня выучили еще до того, как я осознала, что он мне пригодится.

У меня не было обязанностей по хозяйству и младших братьев-сестер, за которыми меня просили бы присматривать. Я могла посвящать учебе столько времени, сколько хотела.

Я росла в провинциальном городе. Там есть сильный муниципальный лицей, где я училась с 7-го класса (младше туда просто не набирали). Нас готовили к ЕГЭ и олимпиадам по любым предметам — для выпускников и выпускниц нашего лицея было вполне реалистичной перспективой поступить в любой вуз России и не потратить на репетиторов ни копейки.

То ли в 9-м, то ли в 10-м классе я выиграла лицейскую олимпиаду по биологии. Хоть я училась на отлично, были в моей параллели и ученики более сильные в этой дисциплине. Тем не менее, в тот раз я нечаянно набрала больше всех баллов. После победы на школьном уровне мне предстояла городская олимпиада, а к ней уже нужно было готовиться серьезней. Во время этой подготовки я вошла во вкус и поняла, что вдобавок к химии мне нравится еще и биология.

Поэтому, когда дело дошло до поступления, био- и химфак МГУ были моими основными вариантами. Поступила на оба и, посчитав, что на химфаке выучу только химию, а на биофаке будут сразу оба моих любимых предмета, выбрала идти на второй.

Бакалавриат с мухами: как я занялась молекулярной биологией

На первом курсе биофака весь поток слушал одни и те же дисциплины — химию, математику, ботанику, зоологию. Со второго курса появилась специализация и нужно было пойти на одну из кафедр. Я совершила выбор не то чтобы осознанно, так как плохо представляла, чем занимаются выпускники разных направлений. Но сейчас считаю, что в итоге не прогадала, пойдя на кафедру молекулярной биологии.

В конце второго курса мне рассказали, что одна девушка закончила наш биофак и поступила в аспирантуру в Оксфорд. Она уезжала в Англию, а ее место в московской лаборатории освобождалось — и его предложили занять мне. Я согласилась, опять же, не особенно вникая в задачи лаборатории и моральную атмосферу работы в ней — мне казалось, что маленькой второкурснице не пристало привередничать и выбирать. Но мне почему-то снова повезло.

Я оказалась в группе динамики транскрипционных комплексов в Институте биологии гена. Там мы проводили эксперименты с мухами дрозо́филами и их клетками — занимались настоящей фундаментальной молекулярной биологией.

В этой лаборатории я занималась два года и написала дипломную работу. У меня были хорошие отношения с научной руководительницей и коллегами, я с теплом о них вспоминаю и навещаю их, когда бываю в Москве. В память об этом периоде жизни я сделала татуировку с мухой на предплечье.

Фото Елены Днепровской — тату-мастерицы

Эпопея с зарубежной магистратурой

В начале четвертого курса я осознала, что если я хочу поступить в магистратуру сразу после бакалавриата, то пора выбирать, в какую. Приоритетной целью было продолжить образование в какой-нибудь стране первого мира — мне тогда казалось, что именно этим определяется мой успех в карьере.

Поэтому я стала составлять свой список зарубежных био-магистратур.

Открыла мировой рейтинг биофаков и начала шерстить его с позиции 1, выбрасывая университеты в странах, которые, как мне думалось, не подходили для меня. Затем я открывала официальный сайт каждого университета из оставшихся в списке и смотрела, какие там есть магистерские программы по биологии и что требуется для поступления на них.

Всю релевантную информацию заносила в таблицу. Таблица получилась вот такая.

Я не ранжировала магистратуры внутри списка, а просто подавалась в те, на которые падал взгляд, если хватало сил и подходил дедлайн. Мой пакет документов для первой подачи вычитала Виктория Коржова — консультантка по научной карьере. Документы в остальные места я составляла сама.

Здание, в котором я училась и работала

У меня хватило сил подать шесть заявок: в магистратуру в Утрехте и в Оксфорде, на аспирантскую программу в Оксфорде, на сдвоенную магистерско-аспирантскую программу в Геттингене и в 2 магистратуры в Хайдельберге (раз, два).

Первым пришло приглашение на собеседование из Утрехта. Я созвонилась с координаторами программы по Скайпу, и сразу после этого разговора они сообщили, что готовы меня взять. Правда, обучение на этой программе (как и везде в Нидерландах для лиц без гражданства Европейской экономической зоны) стоило больше 10 тысяч евро в год. Стипендии мне не дали. Я посчитала эти деньги чересчур сумасшедшими для своих родителей и отказалась. Зато этот первый блин не комом вселил в меня бодрость духа и желание подавать заявки и дальше.

Вскоре в моей электронной почте оказалось приглашение поучаствовать в следующем этапе отбора на магистерскую программу в Геттингене. Мне предстояло написать экзамен по биологии, химии и физике в Гете-институте в Москве. Я вообще не готовилась к ним, но сумела выехать на знаниях, полученных мною в бакалавриате.

Меня пригласили в финал отбора — на собеседование в Геттингене. Для этой поездки программа оплатила нам перелет, проживание в гостинице и ужин со студентами. Само собеседование состояло из двух частей: сначала разговор с двумя профессорами, потом еще с двумя.

Спустя несколько дней после моего возвращения в Москву меня уведомили, что и на эту программу меня готовы взять.

Мне не очень хотелось после бакалавриата по молекулярной биологии идти в магистратуру на ту же специальность. Я думала чуть-чуть изменить профиль и изучать биологию в приложении к околомедицинским задачам. Однако:

Я рассудила, что недостающие знания в сфере биомедицины можно будет добрать стажировками в нужных лабораториях, и согласилась учиться в Геттингене.

Магистратура по молекулярной биологии в Геттингене, Германия

В первом семестре магистратуры мы ходили на лекции, семинары и практикумы. Курсов по выбору там почти не было, что нехарактерно для магистерских программ в Европе. Во втором семестре начались стажировки в лабораториях: нужно было поработать над маленькими проектами в трех научных группах, в каждой по два месяца. Это нужно было затем, чтобы мы составили представление о разных лабораториях, темах и методах исследований и в идеале выбрали бы ту, в которой писали бы потом магистерскую диссертацию.

Первая стажировка (там я изучала роль белка p21 в дыхании мышей) мне понравилась. Но главе той научной группы не продлили контракт, и ее расформировали. Так что писать дипломную работу в этой группе мне не довелось.

Во второй группе (занимающейся валидацией результатов поиска энхансерных последовательностей генома) у меня не заладились отношения с руководительницей.

На последней стажировке мне нужно было наработать белок с неизвестными функциями, чтобы мои последователи и последовательницы смогли изучать, зачем этот белок нужен бактериям. Мне понравилась атмосфера в лаборатории, но тема не соответствовала моим научным интересам — меня тянуло к чему-то более прикладному, к биомедицине.

В итоге писать дипломную работу я пошла в новую для себя научную группу. Мой проект был частью одного из проектов лаборатории. Мы изучали роль белка MDM4 в репликации ДНК в человеческих раковых клетках. Написание выпускной работы заняло у меня один семестр.

Поступление в аспирантуру в Нидерландах

В конце магистратуры мне втемяшилось в голову, что я хотела бы переехать в Нидерланды. Поэтому я стала искать новую работу там. Из всех вариантов развития карьеры поступление в аспирантуру было самым очевидным и оттого наименее энергозатратным для достижения.

Первой моей попыткой поступить в нидерландскую аспирантуру было собеседование в Нидерландском институте рака (Netherlands Cancer Institute, NKI ) с лидером научной группы, лично знакомым с моим тогдашним немецким боссом. Там мне отказали.

После этого я взялась за дело серьезно. Я составила список лабораторий и тем исследований, которые соответствовали моим научным интересам. Лидерам групп из списка я отсылала так называемые холодные заявки — кратко рассказывала о себе, прикрепляла свое резюме и спрашивала, не ожидается ли у них в скором времени открытых аспирантских вакансий.

К процессу подключился начальник моей немецкой лаборатории: вслед за каждой моей холодной заявкой он отправлял свою рекомендацию. Это не общепринятая практика: обычно научные руководители и руководительницы пишут рекомендации только по прямому запросу от студента или студентки. Так что я очень благодарна своему заведующему лабораторией за такую вовлеченность в мое поступление в аспирантуру.

Кроме отсылки холодных заявок, я занималась и отслеживанием открытых вакансий на сайтах научных учреждений. Эти сайты тоже заносила себе в таблицу, чтобы не забыть.

В итоге у меня получилась одна большая таблица: на одном листе — лаборатории, на другом — ссылки на страницы с вакансиями (третий лист — о том, как устроена таблица).

Как оказалось, моим слабым местом на вступительных испытаниях в аспирантуру было собеседование: на письма профессора и профессорки охотно откликались, приглашали поговорить — а вот после очных собеседований меня поначалу ждали только отказы.

Но, подав больше пятидесяти заявок и побывав на семи собеседованиях, я, видимо, научилась проходить собеседования уверенно — последние две заявки окончились офферами.

Процесс поступления в аспирантуру был очень труден морально. Тот синдром отличницы, который до сих пор придавал мне дерзости продвигаться дальше по карьере, теперь заставлял меня страдать после каждого отказа. Горжусь собой, что у меня хватило упрямства подавать заявки до тех пор, пока я наконец не поступила в аспирантуру.

Выбор между теми аспирантурами, в которые я поступила, казался мне равноценным — чтобы его сделать, пришлось помучиться. Я пробовала и размышлять, к чему больше лежит душа, и пересчитывать объективные плюсы и минусы каждого места. По счастью, мучиться пришлось недолго: на раздумья у меня было только несколько дней.

В итоге я ответила согласием на оффер из детского онкоцентра принцессы Максимы (Princess Máxima Center for Pediatric Oncology), где работаю поныне. Уверена, что не прогадала.

Рак крови и костный мозг: работа над диссертацией

Сейчас я работаю над диссертацией. Мое исследование посвящено взаимодействию клеток одного из видов рака крови с клетками костного мозга (именно в нем развивается эта болезнь). Вероятнее всего, работа будет состоять из нескольких субпроектов — про разные подвиды рака крови.

Моя личная цель на данный момент — опубликовать парочку научных статей и защититься в срок. Что буду делать дальше, я еще не решила. Но из фундаментальной науки скорее всего уйду.

Что ждет меня, как ученую, в будущем

План на ближайшие полтора года — набрать достаточно данных для научной статьи и отправить ее на публикацию. Получить побольше навыков, нужных на будущей работе — подтянуть статистику, овладеть визуализацией данных, освоить хотя бы основы машинного обучения. Выучить нидерландский язык на разговорном уровне — для работы он, вероятно, не понадобится, но все же приятно знать язык большей части общества, в котором живешь.

План на два с половиной года — защитить диссертацию, хорошо отдохнуть и приступить к поискам новой работы. Пока мне думается, что я бы хотела стать специалисткой по анализу данных. В этой работе есть и любимое мною составление красивых схем и графиков, и общение с компьютером на его языке — прямом и логичном.

План на пять лет — определиться с родом занятий на ближайшие годы. Продвинуться в понимании себя. Выучить еще какой-нибудь язык. Кайфовать.

Планов на более долгие сроки у меня нет.

Я не думаю, что онкологию ждет огромный прорыв в ближайшие пять или десять лет. Все-таки рак — крайне разнообразная болезнь. Мы не можем научиться лечить его весь сразу. Мы можем только придумывать методы, позволяющие излечить какой-то процент онкобольных.

Выиграть для них еще несколько лет жизни без рецидива. Снизить вероятность рецидива еще на несколько процентов. Это бесконечная гонка человеческого разума и болезни. И через пять, и через десять лет эта гонка будет продолжаться, как мне кажется.

Определенно, в будущем лечение рака станет еще более персонализированным, чем сейчас. Протоколы терапии станут содержать дополнительные варианты, ответвления в зависимости от особенностей конкретного новообразования и конкретного пациента или пациентки.

В нашей научной группе разрабатывают метод доставки в клетки нуклеиновой кислоты, которая бы прицельно убивала клетки рака крови. У меня есть основания надеяться, что через десять лет мы сможем дойти до испытания этого метода на людях и экспериментальных протоколов лечения лейкемии.

Микрофотография, которую я сделала на одной из стажировок в Гёттингене

Советы школьникам и студентам, которые хотели бы пройти похожий путь

Школьникам: Не страшитесь сделать неправильный карьерный выбор. Он не является необратимым, вопреки вероятным увещеваниям ваших учителей и близких.

Всем: Старайтесь как можно лучше разузнать, какие возможности у вас есть. Каковы условия работы по той или иной специальности? Сколько там ответственности, свободы решений, занятости? Кем чаще всего идут работать выпускники и выпускницы факультета X? Какие навыки нужны, чтобы быть хорошей специалисткой в Y? Чем изо дня в день занимаются в организации Z? Не стесняйтесь просить рассказать об этом людей с соответствующим опытом. Даже незнакомых, только вежливо :). Как правило, людям нравится казаться умными, и они охотно делятся полезной информацией.

Вот мне, например, можете написать в комментарии к этой статье, а можете — в личку.

Источник