Чем зеки стригут ногти
Как в тюрьме стригут ногти и волосы: жизнь по ту сторону колючей проволоки
Как в тюрьме стригут ногти и волосы, как живут, питаются и проводят досуг люди, обвиненные в тяжких преступлениях и нарушившие закон? Эта информация доступна не для каждого желающего или первого прохожего. Тюремные привычки, законы и порядки – это как отдельная «республика», где царят свои понятия, которым нужно следовать в любом случае.
Как зеки ухаживают за собой
Однозначно, уход за телом, хотя бы минимальный, должен быть. Вместе с тем очень часто заключенные выглядят более ухожено, чем люди на свободе. Несмотря на ограничение гигиенических процедур, невозможность посещать салон или парикмахера, многие заключенные стараются придерживаться элементарных правил гигиены, держать тело, волосы и ногти в чистоте.
Как стригут ногти
Такого понятия как личные ножницы, кусачки или тем более бритва в тюрьме нет. Ввиду того, что эти люди, мягко говоря «утратили доверие», средства личной гигиены им выдают строго под роспись, ненадолго, фиксируя все в специальном журнале. Это дает возможность обезопасить и персонал тюрьмы, и сокамерников от вспышек гнева и агрессии, которые часто заканчиваются травмами, а нередко и летальным исходом.
Кроме того, к таким предметам относятся более чем осторожно, поэтому, к примеру, пилочка для ногтей изготовлена из мягкой наждачной бумаги, которую часто еще используют в маникюрном деле, на бумажной или силиконовой основе, чтобы не поранить никого и самому не стать жертвой тюремных разборок.
Как в тюрьме ухаживают за волосами
Помимо чистоты рук, многие следят и за состоянием волос. Безусловно, большинство арестованных подстригаются налысо, но такая роскошь бывает очень редко. Хотя стоит сказать, что есть и такие тюрьмы, где делают прически, окрашивают волосы и предоставляют услуги парикмахера под надзором служащих.
Многие зеки и даже заключенные девушки, которые на воле работали в сфере красоты, теперь работают в тюрьме, за небольшую плату делая прически и стрижа волосы заключенным. Это только в том случае, если человеку повезет попасть в показательную колонию или тюрьму общего режима.
В особо сложных случаях, когда заключенный не раз пытался совершить побег, убивал или ранил людей, имел дело с колющими и режущими предметами, он сидит за особо тяжкий состав преступления, тогда ясно, что никаких поблажек ввиду ножниц под расписку ему не будет. Даже несмотря на то, что лезвия в бритвах тупые, а ножницы имеют закругленные концы, многие ими умудрялись достаточно серьезно ранить человека. Поэтому в таких случаях с людьми работают специально обученные специалисты, которые помимо парикмахерских навыков умеют защищаться и имеют диплом психолога со стажем.
Обратная сторона медали
В фильмах про американские тюрьмы всегда самому невольно хочется побывать в тех стенах. Уютные камеры с телевизорами, свои санузлом и чистой кроватью – не редкость для иностранных колоний, ведь бюджет их удержания довольно большой, а все зеки имеют возможность не только жить в более или менее человеческих условиях, но и зарабатывать деньги, ходить на ту работу, которая нравится, повышать квалификацию, участвовать в спортивных соревнованиях и интеллектуальных мероприятиях, посещать лекции и уроки не выходя из стен тюрьмы.
Отечественные колонии – это нечто. Не все так радужно и хорошо, даже в тех же показательных и примерных колониях. Статуса такого уровня для тюрьмы нужно заслужить, а уговоры и просьбы, как правило, на зеков не действуют. Поэтому для того, чтобы достичь хотя бы визуального порядка и возможности безопасно проводить стрижки и услуги зекам, часто до этого применяют самые жестокие меры, которыми и прививают любовь к порядку.
Там, где нет личного парикмахера, а бритва или станок – что-то из области фантастики, есть родственники, которые собирают посылки в тюрьму. Часто зекам приходится разбирать станки, чтобы достать оттуда лезвие и сделать себе стрижку и обрезание ногтей самостоятельно. Такая ситуация, увы, в 80% случаев. А про походы к парикмахеру речи вообще быть не может.
Как моются в тюрьме
Если в обычной жизни люди привыкли к гигиеническим процедурам по первому требованию, то в тюремных условиях все гораздо сложнее. Опять же, веря заграничным фильмам, где есть горячая вода, кафель на полу, исправные перегородки между кабинками, мыло и даже полотенца – для русских арестантов это был бы рай на земле.
Баня или душ в тюрьме однозначно есть. Использоваться они должны не реже одного раза в неделю, где каждый отряд имеет свое время на посещения такой роскоши. Кабинки общие, в основном все у всех на виду. Нередко в общих колониях, где есть и женщины, и мужчины, служащие не разделяют половую разницу и ведут отряды мыться так, как удобно им, а не исходя из интересов человека.
Интересные факты о тюрьмах и гигиене
Есть и то, что в тюрьме привыкли считать за норму или возможность выделиться, в первую очередь к самым интересным фактам относят такие аспекты:
Кроме того, одним из тюремных законов считается татуировка, которая обозначает статус зека, его авторитетность, положение и репутацию в камере среди соседей, а также может рассказать о том, за какие преступления он сидит, по какой статье и как много раз уже отбывал срок.
Записки заключенного: тюремный лайфхак
Василий Винный, специально для Sputnik.
Сначала нужно четко разделить понятия. Ни один приличный зек не назовет зону тюрьмой — это абсолютно разные вещи. Тюрьма — это, так сказать, исправительное учреждение «камерного типа», т.е. СИЗО. И часто располагающаяся в его здании «крытка» — тюрьма крытого типа, туда направляют закоренелых нарушителей порядка. Из названия понятно, что все время там зеки сидят в камерах, так называемых «хатах». Сидят дружным, сплоченным коллективом иногда по нескольку лет, в зависимости от того, как идет следствие по делу (вот где можно брать результаты для эксперимента «Марс 500»).
Выводят из хаты только в небольшие бетонные дворики на прогулку, в которых сверху, видимо, чтобы не улетели, натянута сетка-рабица. Раз в неделю зеки моются в «бане», хотя, по-моему, лучше называть это помывочным отделением. Пока люди находятся под следствием, им по разрешению следователя можно ходить на одно краткое свидание в месяц. Также из камеры могут вызвать на встречу с адвокатом, следователем или каким-нибудь представителем тюремной администрации. Последняя причина, по которой выводят из хаты — медицинская необходимость. И все… Сидите «дома»! Кроме ежедневных прогулок (на которые могут и не повести, потому что охранникам лень), все остальные возможности выйти бывают крайне редки.
Зона или лагерь, или исправительная колония (официально) после тюрьмы кажется почти свободой… Бараки с секторами, по которым можешь свободно ходить. Иногда стадион — не во всех зонах он есть. Выход на промзону, в столовую. Общение с разными людьми, а не только с несколькими сокамерниками. И, самое главное, улица. Свежий воздух. Небо. В СИЗО снаружи на окнах висят «реснички», типа металлических жалюзи, направленных вниз — сквозь которые ничего не видно.
Осложняют жизнь запреты практически на все и невозможность достать какие-нибудь необходимые вещи, поскольку спросить их абсолютно не у кого. Поэтому зеки придумали невероятные способы добывать необходимое из подручных средств.
Плетется канатик так. Нитку складывают в несколько слоев. Потом двое зеков начинают закручивать ее в одну сторону. Главное не перекрутить. Когда нитка закручена достаточно, ее перехватывают посередине, два конца соединяют и медленно дают раскрутиться, периодически расправляя. Эту операцию можно повторить несколько раз, хотя обычно хватает одного. Канатик готов — универсальное режущее средство: режет хлеб, пластик, зеки утверждают, что вымоченный в соленой воде и высушенный, канатик может перерезать даже металлические прутья. Естественно, канатики запрещены, потому что это «удавка для контролера». Если бы сами контроллеры не сказали, я бы и не подумал об этом. При помощи канатиков, даже обычной нитки, делают «мойки». Нитка прекрасно режет пластмассу. И ее используют для того, чтобы разрезать бритвенный станок и достать оттуда лезвие.
Откуда пошло такое название, никто из тех, с кем я сидел, не знает. Мойкой режут то, что не режется канатиком, т.е. все продукты, кроме хлеба, и прочие вещи, которые нужно разделить на части. Также мойками стригут ногти, кстати, довольно удобно. Лезвий в каждой хате много: пищевые, хозяйственные, личные. Их постоянно забирает охрана при обысках. В одной из тюрем, в которых я был, выдавали положняковые станки. Бриться ими было невозможно, поэтому все станки прямым ходом шли на производство моек.
В СИЗО, наоборот, моек практически не использовали. Там были резаки из баллончиков «Ингалипта» и прочих лекарственных спреев. Использованный баллончик разгибали, из подручных средств для этого были только железные нары, ложки во время приема пищи и руки. С одной стороны заворачивали, как лист, — это была ручка, а другую периодически подтачивали металлической деталью от одноразовой зажигалки, которая пламя удерживает (к сожалению, не нашел ее названия). Эти резаки натачивались до очень острого состояния.
Помню, собрали нас, несколько этапов, идущих из разных тюрем в Минск, в транзитке — камере, где сидят зеки, иногда по несколько дней, пока их либо не примут с этапа, либо не отправят на него. Как любая транзитка, эта была абсолютно не обустроена для жизни. Темная камера с металлическими листами на окнах, в которых были просверлены дыры. Одна полутусклая лампочка под потолком. Камера темная, душная, небольшая, приблизительно пять на пять метров, может, меньше. Половину хаты занимала «сцена» — сплошной деревянный настил на возвышении, на котором спят. Согнали туда человек тридцать. Те, кому не хватило места на сцене, а это больше половины людей, валялись прямо на сумках, занимавших почти весь пол камеры.
Мы приехали в выходные. Поэтому была огромная вероятность, что несколько дней придется так и просидеть, пока распределят по камерам. К вечеру первого дня опять захотелось чая (одно из немногих любимых занятий зеков — пить чай, он в зоне необходим). Кипятка уже не допросишься от охраны. «Паутинку» из проводов, чтобы вскипятить воду, кинуть абсолютно некуда (всегда возите по этапу два кипятильника, минимум, — пригодится). Решили греть воду на огне в пластиковой бутылке. Бутылку нашли относительно быстро. А вот с огнем была проблема. «Роллтоны» горели неплохо, но быстро, и их бы пришлось извести целую кучу, чтобы довести до кипения полтора литра воды. Бумага и одежда — не вариант: быстро горят и сильно дымят. Решили делать «фитиль»: завернули кусок сала (еле у кого-то выцыганили) в тряпку, распалили. Фитиль горел долго и весело. Сало не давало ткани быстро сгорать и само хорошо полыхало.
Воду мы грели довольно долго, но она закипела! Пластиковая бутылка, несмотря на мои опасения, совершенно не расплавилась, ее только немного покорежило. Для того чтобы дно не прогорело, его смазали зубной пастой. Еще можно намазать низ бутылки хозяйственным мылом и приклеить к нему фольгу — эффект тот же. Некоторые утверждают, что достаточно просто налить воды, и пластик гореть не будет, поскольку все тепло сразу отдается воде. Но я сомневаюсь — мне кажется, что между открытым огнем и пластиком должен быть защитный слой.
В тюрьме, месте, где обычный кривой гвоздь становится огромной ценностью и бережется как зеница ока, а каждое мелкое бытовое изобретение превращается в маленькую победу, люди учатся ценить самое главное — то, что есть. То умение, которого иногда так не хватает некоторым на воле, чтобы стать немного счастливее и спокойнее. Потому что в этой жизни даже из неподходящих предметов делается именно то, что нужно тебе. Вот он, главный тюремный лайфхак: любую паршивую ситуацию можно изменить под себя, главное делать это, не опуская рук, и не ждать чего-то от судьбы!
Продолжение следует. Следите за обновлениями портала.
Личный опыт«Твой внешний вид – защитная реакция»: Бывшая заключенная
о том, как сохранить себя в тюрьме
Татьяна о своем опыте — и о том, почему в тюрьме важны бьюти-практики
14 и 15 декабря в Москве пройдёт благотворительный фестиваль «У тюрьмы не женское лицо», посвящённый женщинам-заключённым и тем, кто уже вышел на свободу. О женских колониях и женщинах, которые находятся в заключении, говорят гораздо меньше, чем о мужчинах. Мы поговорили с Татьяной, которая провела в СИЗО и колонии в общей сложности семь лет, о том, как сохранить себя в закрытом пространстве — и почему в тюрьме особую роль играют косметика, одежда и косметические процедуры.
Семь лет
Нас было восемь девочек, мы занимались туризмом, работали в разных компаниях. Потом, как я понимаю, был какой-то передел собственности — а может, кто-то с кем-то не поделился. Придумали и возбудили уголовное дело по факту того, что фирма не выполнила условия договора с клиентом. На самом деле это гражданско-правовые отношения — но кому-то было нужно уголовное дело. Его возбудили против основателя всей большой компании. Он каким-то образом откупился, но взамен отдал нас — восемь женщин и одного мужчину. Что самое примечательное, конкретно против нас даже не возбудили уголовное дело, но тем не менее, мы получили срок.
Мы с первого дня следствия знали фамилию судьи и даже примерно понимали, сколько нам дадут. Но мы не верили следователям, мы верили в наш справедливый суд. Совершенно напрасно — был фарс. Два года, пока шли следствие и суд, мы отсидели в изоляторе, потом ещё два года на зоне, а потом нас опять этапировали в Москву, где предъявили ещё одно обвинение — по тем же делам. Но нам попался судья, который начал копаться в деле, и поэтому второй приговор был практически полностью оправдательным, с правом на реабилитацию. Тем не менее, пока все это происходило, прошло семь с лишним лет — пять из них я провела в СИЗО.
По первому приговору у меня была 4 часть 159 статьи УК РФ — мошенничество, совершённое группой лиц, в особо крупном размере. А по второму обвинению у нас помимо 159 статьи почему-то образовалась ещё 210 статья УК РФ «Организация преступного сообщества (преступной организации) или участие в нём (ней)». Естественно, по ней мы были полностью оправданы с правом на реабилитацию.
Девочки подавали в Страсбург (Европейский суд по правам человека — Прим. ред.), я дошла только до Верховного суда. Получила компенсацию — 120 000 рублей за семь лет. Пока шли первое следствие и первый суд, поддерживали родственники. А ко второму возможностей уже не было — не было денег, за четыре года всё уже было потрачено и продано. Ко второму суду мы были уже опытными, начитавшимися. На втором суде мы защищали себя сами и добились оправдания.
Правила
У женщин в заключении нет таких понятий, как у мужчин. Понятия предполагают строгое соблюдение и, может, даже дисциплинируют. У женщин такого нет, но есть некоторые негласные правила. В СИЗО первоходы — те, кто попадают туда в первый раз, — существуют отдельно от краток — тех, кто находится там второй раз и более. У краток по сути уже нет никаких правил, у первоходов они ещё есть. Например, спальные места: кто дольше там находится, у тех они более комфортные — подальше от двери и санузла, поближе к стенке. Все кровати двухэтажные, второй этаж — это так называемая «пальма». На нём в основном либо молодые, либо те, кто только что попали, как я их называла, «зайцы свежепойманные».
Ещё в изоляторе есть старшая в камере. Это выборная должность, но, как правило, старшая — та, кто устраивает оперативника. С неё будут спрашивать за всю камеру, она несёт ответственность — оперативник не будет ругать сорок человек в камере, а вызовет её и накажет. Оперативнику нужен человек, который умеет договориться с камерой и навести порядок. Наказывают строго. В мою бытность за непослушание одной девочки всю камеру — сорок два человека — со всеми вещами (с матрасами, сумками) заставили сделать три круга по изолятору, с первого по третий этаж. Поэтому нужна старшая, которая сможет держать дисциплину.
На зоне всё немного по-другому. Все женские зоны — так называемые «красные»: везде командуют бригадиры, командиры, председатели советов отрядов. Они, как правило сотрудничают с администрацией — иначе практически невозможно занять должность. Командуют они так: могут побить за плохую работу, могут поругать и так далее. Других порядков на зоне нет: ты просто должна хорошо работать и выполнять план. В мою бытность, например, был стопроцентный выход на работу. То есть если в отряде сто двадцать три человека — одна дневальная, а сто двадцать два выходят на работу на фабрику.
Я была в Можайской колонии, она всегда считалась образцово-показательной. В колонии было 1600 человек. Всего восемь рабочих отрядов: четыре работают в одну смену, четыре в другую. Еще есть один отдельный отряд — те, кто работают в медсанчасти, комнате свиданий, штабе, и пенсионеры. Им нельзя особенно общаться с остальной зоной, они живут в отдельном отряде, у них другой распорядок дня.
Помимо работы обязательно чем-то заниматься. Я, когда только приехала, сказала, что если я обязана работать, то подчинюсь, но больше от меня ничего не требуйте. Через некоторое время пришла на комиссию для перевода на облегчённые условия содержания. Начальник отряда дала мне характеристику: «Прибыла к нам, умная, грамотная, образованная. Мы думали, будет нам надежным помощником, а она заняла позицию наблюдателя, делать ничего не хочет». Мне сказали: ничего не делать и получить облегчённые условия содержания — так не бывает.
В остальном распорядок дня, как в пионерском лагере: подъём, завтрак, построение. В изоляторе до обеда занимаются ничем — кто-то ждет адвоката, кто-то следственных действий, но как правило, они происходят очень редко. Потом обед и до ужина опять занимаешься ничем. После ужина можно расслабиться — уже никто не придёт — и девочки занимаются своими делами. В течение дня, например, вяжут — крючки выпиливают из зубных щеток пилкой для ногтей или делают из апельсиновых палочек для маникюра.
На зоне, конечно, всё по-другому. Там тебе не дадут скучать, у тебя не будет времени — и это хорошо, потому что оно хотя бы быстрее проходит. Время, которое остается между работой и сном, тоже нужно чем-то занять — можно убирать территорию, заниматься в какой-то секции, но ни в коем случае не праздно гулять.
Встречают по одёжке
Все девочки стараются за собой следить. Там всё это имеет другую цену: это не столько желание быть красивой, сколько защитная реакция. Женщина старается сохранить себя, быть в форме. Кто-то хочет освободиться и быть для этого красивой, а для кого-то причина — выезды в суд. Любой выход — это событие. Женщина должна быть с гордо поднятой головой, показать всему миру, что она сильная.
Весь внешний вид женщины — защитная реакция. Если есть возможность подкрасить глаза, она обязательно это сделает, приведёт в порядок волосы, подпилит ноготочки, сделает эпиляцию. Понятно, что она не может позволить себе одежду, которую хочет. Но она обязательно выберет из всех вещей, что у неё есть — спортивный костюм, джинсы, брюки — чистое. Гладить негде, но это раскладывают под матрасом, простыней, чтобы на этом поспать и оно прогладилось.
Пространство замкнутое, и возможностей мало. Соответственно, девочки начинают фантазировать. Например, меня там научили делать скраб, которым я пользуюсь до сих пор: спитой молотый кофе, соль, мед, жидкое мыло, сок лимона. Или укладка волос: лаки запрещены, но девочки используют для укладки, например, ополаскиватель для волос. Если некому передать бигуди, девочки делают папильотки — тряпочку режут на полоски и на них накручивают волосы, или в серединку этой тряпочки наматывают рулончик бумаги, чтобы было похоже на бигуди. Делают маски — из той же овсянки, благо каши разрешены. Девочки, конечно, стараются держать себя в форме.
Ещё стриглись лезвием. Лезвие выламывают из станка — конечно, это нарушение, и если с ним застукают, можно получить выговор, который повлияет на УДО. Но я это делала. Хочется, чтобы женщина приехала в суд, и на нее смотрели, как на человека.
Реакция на стрижки всегда положительная. Это изменение, которое подсознательно даёт надежду на масштабные перемены. Всё, что здесь нам кажется мелочью, там очень важно.
Администрация реагирует на прически совершенно спокойно, никаких проблем с этим нет. Девочки плетут косички, делают завитушки. Иногда специально делают смешно — контролеры улыбаются. Иногда это наоборот вызов: на голове сооружен дом, чтобы привлечь внимание, чтобы показать — вам не нравится, а я так буду делать. Я, например, никогда не делала африканские косички — и мне до смерти их захотелось. Благо, у меня много волос, они длинные — я попросила девочку мне их заплести. Мы делали это целый день, восемь часов — получилось 126 штук. Я две недели с ними ходила — кто мне запретит?
В тюрьме, как нигде, действует правило «встречают по одёжке». У меня были вещи, которые потом запретили, но они остались от первых передач — сапожки на каблучке, пальто, палантин. Я выглядела так, будто меня вчера арестовали, а не я сижу тут пять лет. И с тобой совершенно по-другому разговаривают, по-другому смотрят. Когда девочка приходит из СИЗО в шлёпанцах, потому что ей больше нечего надеть, спортивном костюме и чужой растянутой майке, её будут пинать, ей будут грубить. Почему-то всё так действует: если я хорошо выгляжу и на мне более-менее дорогие вещи, значит, я не бесхозная, за моей спиной кто-то есть — родственники, адвокат. А если нет — можно и попинать, и нагрубить.
Уход за собой
Можно пользоваться бритвой. В изоляторе, например, разрешены одноразовые станки. На зоне все одноразовые станки находятся в кладовке, которая называется каптёркой. Их каптёрщица выдает под расписку, когда ты идёшь в баню, в банный день — он один раз в неделю. Эпиляцию, как правило, все делают ниткой — находятся умелицы. Я, честно сказать, так и не научилась. Как правило, девочки из Средней Азии или Кавказа, где это распространено, всех обучают этому.
Никаких спортивных залов на зоне, конечно, нет. В СИЗО они есть, но за это должны заплатить родственники. Если возможности нет, девочки занимаются зарядкой в камерах. Есть так называемая «шконарная» гимнастика, от слова «шконка» — кровать. Её придумали давным-давно, передают друг другу — то, что можно сделать, не отходя от кровати: наклоны, планки, махи. Гантели делают из бутылок с водой, или засыпают пластиковые бутылки солью. На зоне делать гимнастику некогда — у меня, во всяком случае, было так.
Косметику тоже разрешают, её передают. Но есть ограничения. Если это кремы, они должны быть в пластмассовой упаковке, желательно прозрачной. Например, я пользовалась кремом, который тогда продавался только в металлических тюбиках. Моя мама покупала баночки для анализов и выдавливала его туда, чтобы пропустили. Шампуни, бальзамы — всё должно быть в прозрачных бутылочках. Декоративная косметика тоже разрешена, в изоляторе с этим проблем не было — но всё также должно быть в пластмассовой упаковке. Можно даже пилки для ногтей, но тоже не металлические, мягкие. На зоне проблем тоже нет — там даже больше, наверное, разрешено. Не было проблем даже с шампунями в непрозрачной упаковке — в них всё равно тыкают спицей, пробалтывают, смотрят. Пилки металлические, правда, и там нельзя — они относятся к колюще-режущим.
Лак для ногтей тоже нельзя. Помню, что меня отправили в тюремную больницу, на «Матросской тишине». Пока я там была, я попросила маму прислать мне лак для ногтей. Так как там женщин мало, и в комнате передач не очень понимают, что можно, а что нет, его пропустили. Я приехала из больницы с накрашенными ногтями, вся такая невозможно красивая. Конечно, там нет такой необходимости красить ногти. Но это был вызов — я ходила так, чтобы все контролёры видели, что у меня накрашены ногти. Сделать они ничего не могли, потому что я не здесь их накрасила, я такая приехала. Ты не можешь ничего предпринять, ты можешь только своим видом, выдержкой, стремлением, упорством показать, что ты человек, что ты не позволишь вытирать о себя ноги.
Вторая форма
С одеждой на зоне ситуация дурацкая. Выдают форму — под неё можно надеть футболку, колготки, зимой свитер (желательно тёмный, неяркий), они разрешены. Ты должна всегда быть в форме — в отряде, на фабрике, на улице, на построении. Как её стирать, непонятно — другую не дали. Соответственно, девочки начинают придумывать — либо выменивают у тех, кто освобождается, либо дополнительно шьют на фабрике. Мне сшили вторую форму за блок сигарет. Она была красивая, даже не соответствовала стандартам, но её не запрещали. Все знали, что это ворованная с фабрики ткань, украдкой сшитая на фабрике. Но главное, чтобы ты была аккуратная и чистая.
В белье нет ограничений — не то что слипы можно, а стринги нельзя. Девочкам, конечно, хочется красивое бельё — если есть такая возможность, родственники привозят. Обувь выдают, но такую, в которой, мне кажется, невозможно ходить. На осень это ужасные ботинки-бутсы, на зиму — войлочные сапоги «прощай, молодость». Летом, когда я пошла получать летние тапки, на коробках было написано «последний путь» — это не шутка. Они на бумажной подошве — не то чешки, не то какие-то непонятные тапки.
Ещё обувь можно получить, написав заявление на имя начальника учреждения, если у родственников есть возможность её привезти. У неё не должно быть каблука, в лучшем случае может быть невысокая танкетка. Обувь обязательно должна быть полностью закрытой. Если заявление не подпишут и не разрешат, будешь ходить в том, что выдали.
Гигиена
Никто в администрации не думает, что прокладки важны. Поэтому женщины заботятся об этом как могут. Кто-то на зоне на последние заработанные на фабрике копейки покупает себе только мыло и прокладки — это необходимо, без этого не обойдёшься.
Понятно, что прокладок нет у тех, кто не получает поддержки с воли, у кого нет передач. Соответственно, девочки зарабатывают. Допустим, кто-то вяжет, и это оплачивается — денег нет, но платят сигаретами, кофе, чаем или теми же прокладками. Кто-то покупает дежурства. Я тоже продавала дежурство — не потому что у меня много лишних сигарет и продуктов, а потому что когда я занялась досугом и мероприятиями, я физически не успевала заниматься уборкой.
Одно время начали выдавать наборы, в которые входила маленькая зубная паста (она напоминает гостиничную), самая простая зубная щётка, самые дешёвые отечественные прокладки и рулончик туалетной бумаги — той, которая похожа на наждачную. Это было хотя бы что-то, но потом их опять прекратили выдавать.
Чаще всего девочки делятся друг с другом. Например, я долго была старшей в камере в СИЗО. Я делала коробку — «общак». У кого-то зубная паста ещё не закончилась, а передали ещё две, у кого-то есть зубные щётки, что-то из белья. Когда новенькие девочки приходили, мы им из этой коробки выдавали комплект — пока к ним придут, пока принесут вещи. А принесут тебе — ты тоже положишь в коробку. А иногда девочки приходили издалека, из других городов — они не могли постирать бельё, потому что им просто не во что было переодеться.
Если в коробке не хватало, просили воспитателя принести гуманитарную помощь. Допустим, девочку арестовали летом, в шортах, в майке — а времена года быстро меняются. Если кто-то из девочек уехал на этап, оставив вещи — тоже отдавали новеньким.
Личное пространство
Первое время ты не знаешь, что происходит, как реагировать. У многих, я замечала, такая защитная реакция — стать «улиткой», все время хочется спать. Ещё всё время холодно — это нервный озноб.
С личным пространством очень тяжело. Его практически нет. Например, кровати — хорошо, если это не так называемые «сварки», когда их сдвигают, потому что не хватает места. Двухэтажные кровати обычно стоят отдельно, между ними тумбочка — но соседняя кровать у тебя в любом случае на расстоянии вытянутой руки. У тебя нигде нет возможности остаться одной. Туалеты открытые, кабинок нет — ты даже там не можешь побыть одна. Ты всегда у кого-то на глазах — даже не потому, что за тобой кто-то следит, а просто потому что человеку некуда девать взгляд.
Привыкнуть к этому тоже практически невозможно. Хорошо, если ты научишься отгораживаться от этого внутренне — но не у всех получается. Я за семь лет так и не смогла привыкнуть. Я «старосидский старосид» — никто столько в изоляторе не находился, как мы. Естественно, новенькие девочки подходили — им казалось, что мы уже всё на свете знаем, и они начинали рассказывать про себя. Все истории как под копирку, сил слушать нет — и я научилась смотреть, слушать, но не слышать. Киваю головой, а мыслями совершенно в другом. Вернувшись домой, я себя еле-еле переучила.
Обратно адаптироваться было очень тяжело. На Можайке нет локальных зон, так называемых «локалок», куда во внерабочее время можно выйти из жилого корпуса, походить по территории зоны — по травке походить, под деревом посидеть, на небо посмотреть. В изоляторе это сделать просто невозможно. В общей камере сорок четыре кровати, на площади примерно в пятьдесят квадратных метров. Ты всё время в замкнутом пространстве. Тебя выводят на прогулку в закрытый дворик. Ты, может, видишь небо, но всё равно в четырех стенах.
Когда нас освободили, первое время я садилась у окна с кофе, сигаретой и просто смотрела, как мимо ходят люди. Это было просто непередаваемое блаженство, мне кажется, я чувствовала себя зверьком в зоопарке. Ещё я боялась одна выходить из дома. Дочь водила меня за руку. У тебя в подсознании настолько оседает, что нельзя брать то, что не ты положила («не тобой положено, не тобой возьмётся»), что ты думаешь, вообще брать ничего нигде нельзя. Мы зашли с дочерью в магазин, наверное, на третий или четвертый день. Я, как ребенок, люблю жвачки. Я сказала: «Маша, я так хочу жвачку!». Она ответила: «Возьми, какую хочешь». Я спросила: «Как возьми? Как я могу это взять?». Всё нужно перестраивать в голове.
Где-то через два месяца я начала искать работу. Мне казалось, что всё — я уже спокойно хожу по улице, ничего не боюсь. И только потом, спустя два-три года, я поняла, что никак тогда не адаптировалась — это мне хотелось так думать. Когда я приходила устраиваться на работу, мне задавали вопросы, я отвечала, и на меня косо смотрели — теперь я понимаю почему. Было такое несоответствие в моём рассказе: я что-то говорила о себе, а потом хлоп — и семь лет домохозяйка. А если ты говоришь, что семь лет сидела в тюрьме, как правило, сразу отказ. Людям вообще всё равно, какая ты умная, образованная, грамотная — сам факт ассоциируется у них с жесточайшей киношной уголовщиной.
Ещё когда я оказалась в местах лишения свободы, я не употребляла тюремный жаргон. Конечно, я все эти слова знаю, я слушала их семь лет. Но мне очень не хотелось, чтобы они вошли в мою речь, осели на подкорке — что я потом освобожусь и буду думать над каждым словом, как бы мне не проговориться.
Но бывает по-разному, люди разные. Например, у нас была девочка, её спросили: «Девочка, как тебя зовут?» — «Катя, Птичка» — «Девочка, а Птичка — это фамилия?» — «Это погоняло». То есть она уже подготовленная пришла. Или, например, была довольно взрослая девушка, с очень серьёзной статьёй — что-то с квартирными махинациями, было много трупов, не помню конкретно. Через пять месяцев она сказала: «Если бы я знала, что в тюрьме так, я бы давно села». Ей там было хорошо: кормят, поят, голова ни о чем не болит, она получала очень хорошие передачи. Люди разные. Есть такая пословица: «Для кого тюрьма — ловушка, для кого тюрьма — кормушка».