Чем занимались племена команчи

Апачи или команчи? Каких индейцев надо бояться и почему

Некоторая часть коренных жителей Северной Америки до колонизации жила мирно и спокойно: индейцы ловили рыбу, охотились на бизонов и никого не трогали. Но большинство племен добывало себе пропитание кровавыми набегами на соседей. Когда на индейские земли пришли европейцы, война стала основным занятием практически всех краснокожих мужчин. Первобытная жестокость захлестнула североамериканский континент. EG.RU узнал, какие ужасы творили индейцы со своими врагами.

Ирокезы и апачи

Одним из самых известных и кошмарных способов расправы со своими недругами, которые практиковали индейцы, было снятие скальпа. Ирокезы и апачи были союзниками французов во время Семилетней войны 1756-1763 годов. Они воевали против англичан. Один из командующих французскими войсками во время Семилетней войны Пушо писал в своих мемуарах:

Скальпы использовались индейцами в качестве ритуальных предметов. Существовало поверье, что кони наделяют воина силой поверженного врага. Скальп также служил неопровержимым доказательством смерти неприятеля (особенно жестокие племена привозили с поля боя вместо скальпа головы, руки и ноги убитых ими европейцев).

Несмотря на всю жестокость коренных североамериканских жителей, пленников довольно часто оставляли в живых, чтобы восполнить потери, понесенные во время схваток с бледнолицыми и воинами из других племен. Индейцы сиу также брали в жены пленных женщин. После того, как бывшая узница начинала говорить на их языке и рожала ребенка, она становилась полноправной хранительницей семейного очага.

Бывали случаи, когда даже белые мужчины и женщины оставались жить с индейцами: некоторым выжившим после страшных пыток иногда удавалось завоевать доверие и уважение вождей.

Кстати

Единственным племенем, не подписавшим мирный договор с США, остались семинолы. Они продолжают считаться непокоренным народом, из-за этого некоторые «белые» даже сегодня опасаются встречи с ними. Семинолов осталось не больше 12 тысяч, живут они в Оклахоме и Флориде. Среди них много достаточно обеспеченных людей. Около 10 лет назад во владение племени перешла знаменитая сеть Hard Rock Cafe.

Команчи

Некоторые индейские племена, такие как, например, команчи, отличались извращенной жестокостью по отношению к своим пленникам. Они пытали захваченных европейцев не для того, чтобы выведать какую-то информацию, а лишь для того, чтобы навести ужас на всех, кто посягал на их территорию.

Пощады не было никому: с пленников живьем сдирали кожу, привязывали к муравейникам, подвешивали над огнем, перерезали сухожилия на ногах и оставляли умирать от голода и жажды в пустыне. Женщины подвергались сексуальному насилию. Команчи не щадили даже детей: их либо сразу убивали, либо оставляли в племени для выполнения самой грязной и тяжелой работы.

К слову, в пытках захваченных в плен принимали активное участие женщины. Дама из племени команчи было абсолютно не знакомо сострадание и жалость. Некоторые мучительницы приводили с собой своих сыновей, чтобы те «становились мужчинами», наблюдая за кошмаром, который творился в индейском поселении после каждой схватки.

Оттава

Среди североамериканских индейцев было немало каннибалов. У индейцев племени оттава и некоторых других поедание плоти убитых врагов было важнейшим ритуалом празднования победы. Воины съедали сердца, а другие части тела раздавались соплеменникам.

Иногда ради потехи плененному предлагался «шанс на спасение»: его раздевали догола и разрешали убежать. Спустя несколько минут в погоню за ним отправлялось несколько десятков воинов, вооруженных томагавками, копьями и луками. Разумеется, каждая такая «охота» завершалась кровопролитием.

Представителей племени оттава в живых осталось 25 тысяч человек. Большинство из них живут в резервациях, занимаются традиционными ремёслами и работают в качестве наёмных рабочих на фермах.

Источник

Команчи

Как уже говорилось ранее, команчи были одним из первых племен, приобретших лошадей. Их набеги на селения испанцев на юге США с целью захвата лошадей упоминаются уже в 1705 г. По существу они раньше других типично степных племен перешли к образу жизни кочевых коневодов и верховых охотников на бизонов. В начале XIX в. они описываются как воинственное племя лихих наездников, одно из самых богатых табунами лошадей. Не удивительно, что и в социальных институтах команчей к этому времени произошли значительно большие изменения, чем у перечисленных выше племен. Именно у них наиболее отчетливо прослеживается развитие элементов полуфеодально-патриархальных отношений и рабства.

Процесс распада родоплеменных отношений зашел у них настолько далеко, что исследователи вообще отрицали существование у них родоплеменной организации когда-либо. Современные исследователи команчей Э. Уаллас и А. Хобель трактуют общество команчей с позиций якобы искони присущего им индивидуализма и «атомизма», исключавшего самую возможность родовых отношений у них. В этом атомизме социальной жизни команчей они видят их древнюю шошонскую праоснову. Трактуя все племена шошонов как представителей самой примитивной стадии общественного развития; они основываются на материалах XIX в., когда в социальной жизни этих племен произошли уже глубокие трансформации под влиянием колонизации и развития коневодства. А эти материалы, несомненно, говорят о том, что к началу XIX в. у команчей уже сложилась большая патриархальная семья. Э. Уаллас и А. Хобель трактуют ее как расширение индивидуальной семьи, видя в последней древнюю праоснову социальной организации всех искони безродовых шошонов.

Кочевая община команчей удивительно стойко сохраняла многие черты рода и прежде всего его тотемное название. Не случайно Морган в своем полевом дневнике 1859 г. назвал кочевые общины команчей «племенами», перечислив названия «племен»: Волка, Медведя, Бизона, Лося, Оленя, Кузнечика, Собаки и Антилопы. В «Древнем обществе» Морган перечисляет шесть из этих названий, но называя племена команчей «генсами» и упуская названия Собаки и Бизона.

Э. Уаллас и А. Хобель приводят индейские названия общин команчей; их расшифровки значения этих названий, за исключением названия Антилопа, могут служить лишь косвенным указанием на названия по животным. Например, расшифровка ими названия пэнанз — как «любители меда» или «лесной народ» может служить указанием на медведя в качестве древнего эпонима. Объяснение Хобелем названия ямпарика как «едоки картофелеподобного корня», свидетельствующего якобы о выкапывании корней (древний способ добывания шошонами пищи), может указывать на исходное название по кроту, содержащееся в списках Моргана.

Материалы А. Хобеля и Э. Уалласа говорят о том, что каждая община имела свои обряды и пляски, связанные с ее эпонимом. Наиболее ярко это описано авторами у общины Антилопы.

Сохранение у команчей таких порожденных родовым строем институтов, как авункулат, левират и сорорат, временная матрилокальность браков внутри общины и предпочтительная матрилокальность браков вне общины, пожизненная обязанность зятя снабжать мясом родителей жены,— все это, бесспорно, говорит об их родовом прошлом, опровергая утверждения об исконности у них патриархальной моногамной семьи.

Заканчивая краткий обзор следов древнего родового устройства у различных групп степных племен Северной Америки, можно сказать, что у них всех материнско-родовые связи имели жизненное значение даже в середине XIX в. Они сосуществовали и переплетались с развивавшимися соседскими связями и классовыми отношениями, приобретая новое значение.

У всех племен отмечается практика многоженства, но чаще всего в форме сороральной полигамии. Однако полигамия в условиях матрилокальной большесемейной общины принципиально отличалась от многоженства в патриархальной семье. В первом случае она была пережиточной формой группового брака, во втором — более поздней формой эксплуатации женского труда в хозяйстве коневода и охотника. Наиболее развитые формы она приобрела у команчей, черноногих и тетон-дакотов, но по этому пути шли уже и чейены, и кроу вместе со становлением у них патрилокальности.

Характерно, что об экзогамии у степных племен пишут почти все исследователи. Сторонники родового строя у этих племен пишут об экзогамности их родов. Не всегда понятно, об экзогамности каких социальных единиц пишут сторонники безродового прошлого этих племен. Одно совершенно ясно, что в тех и других случаях речь идет об экзогамии, качественно отличной от подлинно родовой экзогамии, потому что сам «род», как отмечалось, был качественно иной социальной единицей, чем превобытный род. Большое значение для понимания различных форм экзогамии, существовавших на разных этапах развития первобытнообщинной формации, имеет исследование этого вопроса на среднеазиатском материале С. М. Абрамзоном. «По крайней мере, материалы казахской и киргизской этнографии,— пишет С. М. Абрамзон,— говорят о том, что эта «экзогамия» не носила характера родовой экзогамии, а скорее может быть названа. «поколенной» экзогамией. Этот тип экзогамии в каждом отдельном случае связан с тем или иным генеалогическим преданием, цель которого — обосновать запрет на вступление в брак потомков одного предка по мужской линии в определенном поколении. » «Имеются все основания считать,— заключает исследователь,— что «экзогамия» у казахов и киргизов является социальной нормой, выработанной в условиях развития патриархальной семьи и имевшей целью естественное регулирование брачных отношений».

Именно такой характер, по нашему убеждению, носила экзогамия степных племен Северной Америки в XIX в. Характерно в этом отношении, пожалуй, единственное в американской этнографической литературе уточнение экзогамной единицы тетонов, данное в работе Р. Хассрика. «Браки в идеале экзогамны,— писал он.— Люди, имевшие общего деда или бабку, не могли вступать в брак». Фактически речь у Хассрика идет об экзогамности большесемейной общины. Кочевая аульная община у всех племен не экзогамна.

Становление патриархальной семьи и моногамии для женщин определяло изменения в семейно-брачных отношениях степных племен на протяжении XVIII—XIX вв Преодолевались и видоизменялись различные формы группового брака, пережитки которого отмечались путешественниками еще в начале XIX в. в виде сороральной полигамии, общности жен братьев и левирата. У всех племен братья мужа (родные и классификационные) считались потенциальными мужьями его жен, а жены братьев и сестры этих жен — его потенциальными женами. Добрачные и внебрачные связи между этими категориями лиц в той или иной форме имели место. Наиболее стойко эти обычаи держались у полуоседлых хидатса, арикара и майданов, но даже у патриархальных команчей идея общности жен братьев была настолько еще сильна в XIX в., что любовника жены называли «братом» ее мужа. У многих племен в обрядах промыслового культа, связанных с почитанием бизона, зафиксировано бытование оргаистических элементов. При совершении этих обрядов допускалось половое общение между широким кругом лиц двух взаимо-брачуюшихся племенных групп.

В то же время сказывалась уже власть мужа. Он имел право одолжить свою жену брату, другу, гостю, посвятить ее черепу бизона. Последнее означало, что жена охотника должна была в течение нескольких дней обряда сожительствовать с руководителями обряда. Хидатса мог свою неугодную жену отдать воинам, объединенным в военном союзе «хефашка», на время их празднеств, после окончания которых женщина могла вернуться лишь в дом своих родителей.

У всех племен существовал обычай публичного испытания верности жен и восхваления верных жен. Он приурочивался к какому-либо обряду. У команчей верность жен испытывалась во время праздника окончания охоты и обрядового поедания бизоньих языков мужчинами общины. У кроу и чейенов он приурочивался к пляске солнца. У дакотов был обряд всенародного восхваления пожилых женщин, проживших свою жизнь в супружеской верности. Неверных жен подвергали всеобщему осмеянию, мужья жестоко их наказывали.

Путем жестокости и насилия над женщинами насаждалась в индейской семье моногамия. Но это была односторонняя моногамия патриархальной семьи, при которой супружеской верности требовали лишь от жен, а мужья сохраняли право на многоженство и сожительство с пленницами. Л Г. Морган, говоря об укреплении брачных связей в парной семье в связи с «процессом изобретений и открытий» и отсутствием в ней «основного элемента моногамной семьи — исключительного сожительства», как известно, писал: «Уже в самом начале периода варварства мужчина стал под угрозой зверских наказаний требовать верности от жены, претендуя на полную свободу для себя самого».

Конкретизируя этот процесс утверждения фактического господства мужчины в доме и ниспровержения материнского права, Ф. Энгельс убедительно показал его связи с изменением общественного разделения труда, которое «совершенно перевернуло. существовавшие до того домашние отношения». Это положение Ф. Энгельса ярко иллюстрируют семейно-брачные отношения степных индейцев XVIII—XIX вв.

У всех племен американских степей практиковалось многоженство. Сорорат становился одной из форм многоженства патриархальных глав семей. Сущность его сводилась к праву индейца, женившегося на старшей сестре, считать своими потенциальными женами всех ее сестер. Сороральная полигамия к началу XIX в. получила в американских степях повсеместное распространение.

Само многоженство было экономической необходимостью в обществах степняков. Применение лошади в охоте значительно повысило производительность труда охотника, и обработка увеличившегося количества добычи потребовала дополнительных рабочих рук. «Большой спрос на кожи,— пишет Г. Драйвер,— оказал решительное влияние на брачную структуру племен северных степей. Хотя мужчина убивал бизона, но согласно половому разделению труда его жена обрабатывала шкуры и сушила мясо. По мере того как рос спрос на шкуры, удачливые охотники покупали все больше и больше жен для обработки кож и сушки мяса. У черноногих, например,— писал он,— количество жен возросло с шести в 1787 г. до 20, а возможно и 30 в 1840 г. Поскольку жен покупали на лошадей, а лошади были необходимы для охоты, эта крайняя полигамия не могла возникнуть без большого числа лошадей»

В своих полевых дневниках 1862 г. Морган, говоря о сороральной полигамии у черноногих, писал: «Если индеец не имеет по крайней мере трех жен, с ним не особенно считаются. Чем больше жен он имеет, тем больший ему почет и уважение.

Свидетельства обоих авторов говорят о том, что много жен имели только богачи. Бедняк мог иметь лишь одну жену, часто добиваясь ее путем отработки. Человек, не имевший жен, становился бедняком и зависимым человеком.

Многоженство было формой эксплуатации женского труда в кочевом обществе. Несмотря на экономическую важность женского труда в кочевом хозяйстве, он носил характер подсобного труда. Главное значение имел труд коневода и охотника-воина.

И это определяло зависимое положение женщины в семье. Э. Уаллас и А. Хобель сравнивают положение женщины в команчском обществе с положением рабочего скота. У дакотов приниженность женщины нашла свое отражение даже в языке: дакотка говорила о своем муже с позессивным префиксом «ми», выражавшим идею неотчуждаемости и применявшимся в тех случаях, когда речь шла о части тела (моя рука, моя нога и т. д.). Муж же употреблял в отношении своей жены другой префикс «мита», обозначавший владение отчуждаемой собственностью, например, лошадью, топором.

Об этом же неравноправии дакотских женщин писал художник Кэтлин, оставивший замечательную коллекцию портретов вождей степных племен. Решение художника нарисовать портрет индейской женщины вызвало протест вождей и воинов, которые заявили ему, что если он будет рисовать женщину, то они требуют уничтожения почти законченных их портретов, потому что женщины не могут удостаиваться той же чести, что мужчины, «ибо ни одна женщина не сняла ни одного скальпа и не сделала ничего лучшего, как разводить костер и чистить кожи». Из этого заявления очевидно, что на женские работы индейский пастух и воин смотрели с презрением, подобно ирокезу, считавшему земледелие для себя унизительным, уделом женщин.

Таким образом, у всех степных племен Северной Америки в XVIII—XIX вв. под влиянием коневодства и верховой охоты шел процесс развития соседских связей, формирования аульной кочевой общины и патриархальной большой семьи как основной экономической ячейки общества. Почти у всех племен прослеживаются в большей или меньшей степени следы их древней материнско-родовой организации и различные степени становления патриархально-родовых и полуфеодальных отношений. Но общий процесс их развития шел в одном направлении и определялся развитием частной собственности на скот. Эту основную и общую закономерность в развитии индейского общества в американских степях впервые, как уже отмечалось, проанализировал Б. Мишкин. Но многие его коллеги обвинили его в преувеличении значения экономического детерминизма. И его подход и идеи разделяются пока что немногими учеными США. В то же время широкое распространение имеют так называемые экологические объяснения хода общественного развития у этих племен. Четко эта линия сформулирована в общей работе Оливера. Пояснив, что экологические объяснения исходят из «учета характера взаимоотношений между человеком, его культурой и средой, в которой он живет», Оливер пишет: «Необходимо иметь в виду, что культура степных племен полностью зависела от бизона, жизнь в степях обусловливалась миграциями бизонов, жизнь индейцев была приспособлена к привычкам бизонов и прежде всего к циклу их передвижений, концентрации стад летом и рассеивания их зимой. Это и необходимо прежде всего учитывать при объяснении ее». Кочевой образ жизни индейцев, по Оливеру, вызван был именно миграциями бизонов. Подобно бизонам, пасшимся летом большими стадами, индейцы объединялись в большие летние стойбища, а на зимний период распадались на более мелкие кочевые группы соответственно рассеиванию стад бизонов.

Лошадь, на которой индеец охотился, Оливер трактует как один из факторов экологии, лишь как орудие эффективной охоты на бизонов, не подконтрольных человеку. Поэтому индейцы должны были приспосабливаться к привычкам бизонов.

С подобного же рода экологическим детерминизмом мы встречаемся в работах Ф. Спека и Айзелея об атапасках и алгонкинах Северной Канады, в которых также формы общежития индейцев поставлены в зависимость от привычек животных, которых они промышляли.

Подобного рода поиски причин развития различных форм социальной жизни народов в условиях естественной среды игнорируют самое существенное, исторически складывающуюся социально-экономическую среду, в которой живет данный народ Сторонники экологических интерпретаций игнорируют, например, социальные последствия развития у степных племен кочевого коневодства. А ведь если взять даже лишь одну из сторон социальной жизни степных племен — цикличность и ритмичность кочевания летом и зимой, общеплеменной характер летовок и общинные зимовки, той тут мы увидим уже решающее и определяющее значение не привычек бизонов, а коневодства. Экстенсивный характер последнего вызывал потребность в перекочевках, направление и цикл которых определялись прежде всего наличием пастбищ и водопоев для лошадей. Богатые травой летние пастбища могли обеспечить кормом большие табуны лошадей, поэтому возможны были большие племенные стойбища, в которых индейцы объединялись для коллективной охоты, общих праздников и общей защиты. Племенные стойбища диктовались условиями состояния войны, в которой племена находились друг с другом. Но и бизоны выбирали себе также богатые травой пастбища. Благодаря лошадям индейцы могли достигнуть стада бизонов, находящегося на любом расстоянии от стойбища

Социальные последствия появления скотоводства в истории человечества были глубоко проанализированы Ф. Энгельсом, и его выводы, сделанные на основе изучения народов Старого Света, вполне подтверждаются историей индейских племен коневодов Америки. «Стада,— писал Энгельс,— были новыми средствами промысла; их первоначальное приручение, а позднее уход за ними были делом мужчины. Поэтому скот принадлежал ему; ему же принадлежали и полученные в обмен на скот товары и рабы. Та самая причина, которая прежде обеспечивала женщине ее господство в доме — ограничение ее труда домашней работой,— эта же самая причина теперь делала неизбежным господство мужчины в доме». Именно вся история индейцев XVIII— XIX вв. была историей ниспровержения женского права и установления господства в доме мужчины — пастуха, охотника и воина.

Источник

Неукротимое племя. Команчи против белых людей

Команчи — одно из самых известных и колоритных племён американского запада. Однако редко когда представления о них идут дальше, чем просто знание о существовании дикого и необузданного племени. При этом история команчей и их борьбы за свои земли достаточно любопытна, чтобы рассказать о ней подробно.

Коллаж © L!FE. Фото © Pixabay// Wikimedia Commons

Народ команчей появился на юге нынешних США довольно поздно по историческим меркам. Они последовали за стадами бизонов на просторные равнины к северу от Мексики в XVIII веке. Команчи стали одним из первых племён на севере Америки, сумевшим приручить лошадей, и быстро сделали коней одной из основ своего забытого ныне царства. В начале столетия команчи появились у границ испанских владений в Мексике и быстро приобрели устрашающую репутацию.

Команчей было немного: на заре этого племени всего около восьми тысяч человек. Однако они оказались превосходными торговцами и воинами. Поначалу испанцы проморгали появление агрессивной юной державы. Однако в течение XVIII века они становились всё более и более серьёзной проблемой. Команчи устраивали набеги на европейцев и соседние племена ради захвата в первую очередь лошадей и пленников. Масштабы этих налётов постепенно принимали угрожающие размеры. Они быстро оттесняли с равнин на юг апачей и выходили уже к испанским городам.

Испанские карательные экспедиции били в пустоту. Обширные пространства Техаса, Канзаса и Нью-Мексико стали источником постоянных проблем. Государство команчей было не отыскать на картах, но от этого их зона влияния не становилась менее реальной. Ещё одной проблемой — с точки зрения европейцев, конечно — был принципиальный отказ команчей от алкоголя. «Огненная вода» их не ослабляла. Наконец, команчи вовсе не были примитивными дикарями, по крайней мере, по части дипломатии. Они постоянно заключали и разрывали союзы, оказываясь всякий раз сильными против более слабого противника. Разоряя Техас, они одновременно оставались желанными торговыми партнёрами в Нью-Мексико. Захватывая людей из других племён в качестве рабов, они быстро продавали их европейцам. Вдобавок сами команчи были не единой нацией, а союзом отдельных кланов, так что никому не удавалось заключить прочный мир со всеми сразу.

Коллаж © L!FE. Фото © Wikimedia Commons

К тому же тогдашняя Мексика сама была изрядной головной болью для испанской короны. Дальнюю периферию сами испанцы удерживали непрочно: в 1820-е годы Мексика отделилась от одряхлевшей метрополии совсем. Пользуясь этим, воинственные индейцы постоянно нажимали на Техас и окрестные земли, обирая колонистов как липки.

Команчи успешно разводили коней, вели селекцию, а в деле увода чужих лошадей им не было равных. Да, регулярная кавалерия могла бы истребить сотни команчей, но те не были так глупы, чтобы сражаться лоб в лоб. Их стихией были стремительные внезапные налёты. Отряды команчей выходили в набег маленькими группами, быстро и незаметно проходили обширные пространства, двигаясь часто по ночам, и обрушивались на городок где-нибудь в сотне миль от исходной точки.

В начале XIX века на пограничье команчей появились новые соседи. США купили у Франции огромную Луизиану и постепенно проникали в глубину континента. Первые встречи были скорее мирными: для американцев территория команчей располагалась далековато, к тому же индейцы в изобилии располагали стратегическим товаром — конями. Для команчей же Техас пока оставался куда более привлекательной зоной конных набегов. Техас был чуть ли не единственным районом, где мира с команчами никогда не было.

Кстати, команчи очень охотно включали в свой народ пленников. Ремесленник легко мог найти работу по специальности, а достаточно стойкие, храбрые и ловкие люди могли стать и воинами. Обычай привлекать на свою сторону пленников регулярно создавал самые необычные коллизии. В набег на юг постоянно уходили белые или мексиканцы, оторвавшиеся от корней и предпочитающие жизнь в племени. Некоторые из них считались свирепыми бойцами даже по меркам природных индейцев. Спорадически на равнинах встречалось совсем уж экзотическое явление: команчи-негры. Женщины также часто ходили в набеги.

Коллаж © L!FE. Фото © Pixabay// Wikimedia Commons

Однако в течение XIX века торгово-набеговой империи команчей пришёл конец. Первые признаки грозы можно было разглядеть уже в 1830-е годы. Дело в том, что американцы постепенно переселяли на запад индейские племена, а на освободившиеся места прибывали колонисты. Переселенцы шли через территории, которые команчи считали своими, а то и оседали на них. К тому же никуда не делась проблема Техаса. Благо прогресс не стоял на месте и в 1830-е годы на фронтире массово начали появляться револьверы. Техасские рейнджеры стали намного более опасными противниками, чем раньше. В 1845 году на границе с Техасом наступил давно не виденный мир.

Команчей было всего около 20 тысяч человек, и эпидемии выкосили 8 из них. Набеги не прекратились, но теперь изменилось сразу несколько обстоятельств. Болезни снизили численность команчей, а место свободных редко заселённых территорий вокруг теперь занимали густо заселённые штаты США.

1850-е стали временем катастрофических ударов по команчам. Вокруг «Команчерии» затягивалось кольцо фортов. Кавалерия и рейнджеры совершали рейды в зону племён. Во время одного из таких налётов рейнджеры отбили белую пленницу Синтию Паркер. Её история — одна из самых драматических на всём Диком Западе. В 1836 году Синтию в возрасте девяти лет захватили команчи. Её воспитали как индейскую девочку и вскоре выдали за вождя, от которого она родила одного из величайших воинов команчей — Куану Паркера.

Синтия Паркер вместе с сыном Куаной Паркером. Коллаж © L!FE. Фото © Pixabay// Wikimedia Commons

Однако несмотря на обстоятельства этой женитьбы, она отлично освоилась в племени, полюбила мужа и была довольна браком. Её несколько раз видели в индейских лагерях, но она не производила впечатления бесправной наложницы. Муж, судя по всему, разделял нежные чувства — он не имел никаких других женщин. Когда Синтию привезли назад к белым людям, она психологически сломалась. Белая индианка несколько раз пыталась бежать, и через несколько лет умерла, измученная депрессией.

Между тем в зоне племён происходило мало романтичного. Полностью расправиться с команчами американцам помешала Гражданская война. Техас был конфедеративным штатом, у южан на счету был каждый солдат. Многие форты вокруг «Команчерии» опустели, так что индейцы — команчи, кайова, лакота, шайенны — затеяли кампанию набегов как в свои лучшие времена. Они перерезали дороги так, что по ним могли пройти только крупные вооружённые отряды. Ранчо и городки Техаса затерроризировали, индейцы толпами уводили женщин и детей в плен. По окончании Гражданской войны американцам, казалось, пришлось начинать всё заново. Но времена изменились.

В 1866 году кайовы — племя, союзное команчам — захватили семью белых, убили маленьких детей и отца семейства, обесчестили девушек и отпустили их за большой выкуп. Этот налёт совершили кайова, а не команчи, но он был частью единого процесса, взбесившего федеральное правительство — под боком у Штатов находилось настоящее осиное гнездо. Это был самый известный, но далеко не единственный набег. Во время одного из боёв индейцы даже едва не убили Уильяма Шермана, знаменитого генерала гражданской войны.

Тактика индейцев оказывалась достаточно эффективной, карательные экспедиции до сих пор приносили американцам горе и позор куда чаще, чем успехи и славу. Однако команчи имели одно очевидное слабое место.

Коллаж © L!FE. Фото © Wikimedia Commons

Именно по этой ахиллесовой пяте и ударили команчей. Изначально истребление индейцев не было целью заклания бизонов. Охотники убивали этих животных ради шкур. К тому же отстрел стимулировали железнодорожные компании: во время миграций стада разрушали пути. Однако очень быстро чиновники и военные поняли, что таким образом можно укротить любое индейское племя. Потеряв возможность охотиться на бизонов, самые гордые воины попадали в полную зависимость от правительственных пайков.

Некоторые охотники за свою карьеру истребляли по несколько тысяч бизонов. В 1860-е годы вокруг территории команчей начался повальный отстрел этих животных. За несколько лет поголовье снизилось на порядок. В 1874 году команчи поняли, что над ними нависла катастрофа. Угроза голодной смерти толкнула их на восстание. Его возглавил последний великий вождь команчей — Куана Паркер, сын вождя и белой пленницы. Индейцы начали нападать на белых охотников и гарнизоны.

Солдаты и команчи многие месяцы вели отчаянные схватки, однако их исход был предрешён. Уничтожение бизонов стремительно подламывало силы индейцев. Куана Паркер во главе своего племени, теперь больше напоминавшего партизанский отряд, метался по равнинам, выигрывал стычки, но безнадёжно проигрывал войну. Повстанцев косили болезни и голод. Однако храбрость и искусство этого полуиндейца принесли ему славу и в рядах противника. Полковник Маккензи, возглавлявший контрпартизанские операции против команчей, сумел передать Куане послание, в котором предлагал почётную капитуляцию тем, кто готов сдаться. К этому моменту силы индейцев иссякли окончательно: команчей осталось всего полторы тысячи мужчин, женщин и детей. Их сопротивление было сломлено, команчи были загнаны в резервацию.

Куана Паркер. Коллаж © L!FE. Фото © Pixabay// Wikimedia Commons

Однако, проиграв войну, Куана блестяще выиграл мир. Будучи наполовину техасцем, а на другую половину индейцем, он сумел стать своим для тех и других. Он оставался вождём и приложил много усилий к тому, чтобы организовать мирную хозяйственную жизнь в своём племени. К тому же полковник Маккензи сдержал слово. Он отнял у команчей их гордость, табуны боевых лошадей, но, продав коней, не положил прибыль себе в карман, как сделал бы иной чиновник, а купил для индейцев овец и коз.

Судьба козопасов не особенно вдохновляла некогда гордых воинов, но это был единственный шанс выжить для необузданного народа, а Маккензи проявил неожиданную человечность для жестокой борьбы на истребление, бушевавшей на равнинах. Команчи никогда не возвращались к прежней жизни, но угроза уничтожения над ними больше не нависала. Как ни двусмысленно выглядит такой повод для оптимизма, всё худшее в их истории уже случилось. Ближайшие годы были для команчей скверными, и в начале ХХ века команчей оставалось лишь немногим более тысячи человек, но вскоре народ начал медленно возрождаться.

В наше время команчи сохранились, хотя они уже давно не властвуют над прежними огромными пространствами. В Америке их живёт более 15 тысяч, из которых половина населяет резервацию в Оклахоме. Правда, лишь 1–2 сотни из них способны изъясняться на языке предков. О прежних временах, когда команчи потрясали весь юг от Мексики до Луизианы, теперь напоминают лишь легенды.

Источник