в каком году солженицын написал повесть один день ивана денисовича
«Один день Ивана Денисовича»
ЗЕРКАЛО ЭПОХИ ГУЛАГА
Значение произведения А. Солженицына не только в том, что оно открыло прежде запретную тему репрессий, задало новый уровень художественной правды, но и в том, что во многих отношениях (с точки зрения жанрового своеобразия, повествовательной и пространственно-временной организации, лексики, поэтического синтаксиса, ритмики, насыщенности текста символикой и т.д.) было глубоко новаторским».
9 декабря Копелев сообщил телеграммой Солженицыну: «Александр Трифонович восхищен. ». 11 декабря Твардовский телеграммой попросил Солженицына срочно приехать в редакцию «Нового мира». 12 декабря Солженицын приехал в Москву, встретился с Твардовским и его замами Кондратовичем, Заксом, Дементьевым в редакции «Нового мира». На встрече присутствовал также Копелев. Рассказ решили назвать повестью «Один день Ивана Денисовича».
Но одного желания Твардовского опубликовать эту вещь было мало. Как опытный советский редактор, он прекрасно понимал, что она не выйдет в свет без разрешения верховной власти. В декабре 1961 года Твардовский дал рукопись «Ивана Денисовича» для прочтения Чуковскому, Маршаку, Федину, Паустовскому, Эренбургу. По просьбе Твардовского они написали свои письменные отзывы о рассказе. Чуковский назвал свой отзыв «Литературное чудо». 6 августа 1962 года Твардовский передал письмо и рукопись «Ивана Денисовича» помощнику Хрущева Владимиру Лебедеву. В сентябре Лебедев в часы отдыха стал читать рассказ Хрущеву. Хрущеву повесть понравилась, и он распорядился предоставить в ЦК КПСС 23 экземпляра «Ивана Денисовича» для ведущих деятелей КПСС. 15 сентября Лебедев передал Твардовскому, что рассказ Хрущевым одобрен. 12 октября 1962 года под давлением Хрущева Президиум ЦК КПСС принял решение о публикации рассказа, а 20 октября Хрущев объявил Твардовскому об этом решении Президиума. Позже в своей мемуарной книге «Бодался теленок с дубом» Солженицын признался, что без участия Твардовского и Хрущева книга «Один день Ивана Денисовича» не вышла бы в СССР. И в том, что она все-таки вышла, было еще одно «литературное чудо».
«Щ-854. ОДИН ДЕНЬ ОДНОГО ЗЭКА»
Из радиоинтервью Александра Солженицына Би-Би-Си к 20-летию Выхода «Одного дня Ивана Денисовича»
АХМАТОВА ОБ «ИВАНЕ ДЕНИСОВИЧЕ» И СОЛЖЕНИЦЫНЕ
«Приезжал ко мне автор «Ивана Денисовича». Учил меня, как писать стихи».
«Славы не боится. Наверно, не знает, какая она страшная и что влечёт за собой».
«ДОРОГОЙ ИВАН ДЕНИСОВИЧ…!» (ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ)
«Уважаемый товарищ Солженицын! Прочитал Вашу повесть «Один день Ивана Денисовича» и от души благодарю Вас за матушку-правду. Я работаю на шахте. Вожу электровоз с вагонетками коксующего угля. Наш уголь имеет тысячеградусное тепло. Пусть это тепло через посредство моего уважения согреет Вас».
«Несмотря на весь ужас этого обычного дня в нем нет и одного процента тех ужасных, нечеловеческих преступлений, какие видел я, пробыв в лагерях более 10 лет. Я был свидетелем, когда на прииск осенью поступило 3000 «оргсилы» (так называли заключенных), а к весне, т.е. через 3-4 месяца, живых осталось 200 человек. Шухов спал на вагонке, на матраце, хотя и набитом опилками, а мы спали на болотных кочках, под дождем. А когда натянули дырявые палатки, сами себе сделали из неотесанных жердей нары, подстилали ветки хвои и так, сырые, во всем, в чем ходили на работу, ложились спать. Утром сосед слева или справа отказывался от «сталинской пайки» навсегда…».
История рядового лагерника
Сюжет «Одного дня Ивана Денисовича» тесно связан с биографией автора. В 1945 году капитан Красной армии Александр Солженицын был арестован прямо на фронте за письмо другу, в котором, по мнению цензуры, содержалась критика Сталина. Через несколько месяцев молодого офицера приговорили к восьми годам лагерей и ссылке.
С августа 1950-го по февраль 1953 года Солженицын отбывал заключение в Экибастузском каторжном лагере на севере Казахстана. Именно там, на общих работах, у него возник замысел повести об одном дне из жизни заключённого.
«Я в 1950 году, в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы», — вспоминал Александр Солженицын спустя 20 лет после выхода повести в одном из радиоинтервью.
В 1957 году решением Военной коллегии Верховного суда СССР Солженицына реабилитировали. Писатель поселился в Рязани, где преподавал старшеклассникам физику и астрономию.
Спустя два года Солженицын вспомнил о замысле девятилетней давности: «только в 1959-м, через девять лет, я сел и написал. Писал я его недолго совсем, всего дней сорок, меньше полутора месяцев. Это всегда получается так, если пишешь из густой жизни, быт которой ты чрезмерно знаешь, и не то что не надо там догадываться до чего-то, что-то пытаться понять, а только отбиваешься от лишнего материала, только-только чтобы лишнее не лезло, а вот вместить самое необходимое».
Главным героем произведения стал простой, необразованный человек, далёкий от творческих занятий и замыслов, — Иван Денисович Шухов.
«В лагерную летопись Солженицына, которую он вёл с 1947 года, пришёл новый герой: политический зэк из самых низов. На долю такого выпадает только чёрный труд в течение всего срока — общие работы, от которых бегут все, кто может зацепиться за профессию и образование, хитрость или нахальство. У того, кто до войны был простым колхозником, а на войне — рядовым солдатом нет привычки образованного человека к занятиям, которые просветляют мрак тюрьмы и барака, нет в памяти книжных образов и стихов, нет самой привычки к чтению, чтобы заполнить краткий досуг», — так описывает Ивана Денисовича в своей книге «Александр Солженицын» доктор филологических наук Людмила Сараскина.
Сам писатель так объяснял свой выбор: «Ивана Денисовича я с самого начала так понимал, что не должен он быть такой, как вот я, и не какой-нибудь развитой особенно, это должен быть самый рядовой лагерник. Мне Твардовский потом говорил: если бы я поставил героем, например, Цезаря Марковича, ну там какого-нибудь интеллигента, устроенного как-то в конторе, то четверти бы цены той не было. Нет. Он должен был быть самый средний солдат этого ГУЛАГа, тот, на кого все сыпется».
Как Хрущёв и Твардовский читали рукопись
Солженицын написал повесть за 40 дней, а затем ещё год ждал её публикации. История выхода произведения в свет оказалось довольно непростой.
По итогам XXII съезда КПСС в октябре 1961 года Никита Хрущев усилил меры борьбы с культом личности Сталина. Тогда же Солженицын решил передать машинописный экземпляр рассказа через своих товарищей в отдел прозы журнала «Новый мир». На рукописи автор указан не был, редакторы увидели лишь некий код Щ-854 — лагерный номер, который был на телогрейке главного героя повести Ивана Шухова.
Вечером 8 декабря 1961 года главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский принялся за чтение рассказа, а уже наутро заявил коллегам: «Печатать! Печатать! Никакой цели другой нет. Всё преодолеть, до самых верхов добраться! Доказать, убедить, к стенке припереть. Говорят, убили русскую литературу. Чёрта с два! Вот она, в этой папке с завязочками. А он? Кто он? Никто ещё не видал».
Спустя несколько дней Твардовский отправил Солженицыну телеграмму с просьбой срочно приехать в московскую редакцию «Нового мира». На встрече по предложению Твардовского рассказ решили переименовать в «Один день Ивана Денисовича» и «для весомости» назвать повестью.
Однако одного желания главреда «Нового мира» опубликовать произведение было недостаточно.
«Организационная, техническая и политическая стороны публикации какого-либо текста в Советском Союзе сильно отличалась от современного положения. Любой текст, напечатанный в СССР, должен был пройти цензуру —Главлит (Главное управление по охране военных и государственных тайн в печати при Совете министров СССР) — огромное учреждение со штатом цензоров. Если посмотреть на выходные данные журналов и книг того времени, то можно найти там странные буквы и цифры, напоминающие шифры. Эти таинственные знаки — личный код цензора, сотрудника Главлита, который читал и давал разрешение на публикацию», — пояснил в интервью RT главный редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский.
Пропустить столь «взрывоопасный» текст советская цензура не могла. По словам Василевского, повесть была напечатана с разрешения Никиты Хрущёва.
«Была очень специфическая минута, когда содержание текста совпало с интересами первого лица в государстве. Вдруг оказалось, что это произведение с точки зрения политики десталинизации — как раз то, что нужно. Второе обстоятельство заключалось в том, что Хрущёву произведение действительно понравилось. Ему понравилось, что главный герой не интеллигент, а простой мужик, человек из народа. Но чтобы Хрущёв дал разрешение на печать, сначала ему надо было про эту рукопись узнать. Если бы не упорство редакции «Нового мира» и самого Твардовского, который передал письмо с рукописью помощнику Хрущёва, журналисту Владимиру Лебедеву, глава государства про рассказ, вероятно, так бы и не узнал», — рассказал Василевский.
В книге «Бодался телёнок с дубом» Солженицын пишет: «На даче в Пицунде Лебедев стал читать Хрущёву вслух. Никита хорошо слушал эту забавную повесть, где нужно смеялся, где нужно ахал и крякал, а со средины потребовал позвать Микояна, слушать вместе. Всё было одобрено до конца. Микоян Хрущёву не возражал, судьба рассказа была решена».
«Где вся правда написана»
12 октября 1962 года Президиум ЦК КПСС принял решение о публикации рассказа, а спустя неделю Хрущёв объявил об этом решении Твардовскому. Наконец, 18 ноября вышел 11-й номер «Нового мира», в котором был напечатан «Один день Ивана Денисовича».
Журнал вышел тиражом 96 тыс. экземпляров, но уже очень скоро было принято решение допечатать ещё 25 тыс. Правда, и этого оказалось мало: произведение перепечатывали на машинках, переписывали от руки, рассказывали друзьям и знакомым.
Очень скоро весть о публикации облетела весь мир.
Солженицын стал знаменитостью, к которой потоком поступали письма читателей. «Когда напечатался «Иван Денисович», то со всей России как взорвались письма ко мне, и в письмах люди писали, что они пережили, что у кого было. Или настаивали встретиться со мной и рассказать, и я стал встречаться. Все просили меня, автора первой лагерной повести, писать ещё, ещё, описать весь этот лагерный мир. Они несли и несли мне недостающий материал. Так я собрал неописуемый материал, который в Советском Союзе и собрать нельзя, — только благодаря «Ивану Денисовичу». Так что он стал как пьедесталом для «Архипелага ГУЛАГа», — вспоминал Солженицын в одном из интервью.
После отставки Хрущёва, в годы застоя, произведение Солженицына начали подвергать критике. В 1974 году писателя выслали из России, и все его произведения, изданные в СССР, в том числе «Один день Ивана Денисовича», были изъяты из советских библиотек.
Лишь с 1990 года этот рассказ снова стали печатать на родине Александра Солженицына.
Антисоветский соцреализм: 52 года назад вышел «Один день Ивана Денисовича»
Александр Солженицын. Фото: ТАСС
18 ноября вышел журнал «Новый мир», где впервые был опубликовано произведение Александра Солженицына. Это была повесть «Один день Ивана Денисовича», которая первоначально называлась «Щ-854». Колумнист M24.ru Алексей Байков рассказывает, как советская власть допустила публикацию антисоветского произведения, а также об эволюции научно-производственного жанра.
Этого первого читателя звали Лев Копелев, а судьба его была точной копией судьбы самого Солженицына: арестован на фронте в 1945 году, получил десять лет, попал в Марфинскую «шарашку», где они и встретились.
Через пару десятков лет, когда между ним и превратившимся в эмигрантского гуру Солженицыным разгорелась полемика, Копелев стал утверждать, что все было несколько иначе:
«Ты привез нам рукопись в мае 1961 года. Я начал читать при тебе же. И сразу сказал, что это мне нравится гораздо больше, чем «Шарашка». Позднее говорил, что могу повторить слова Ленина о Маяковском: «Не знаю, как насчет поэзии, но политически своевременно» («Письмо Солженицыну», 1985)
В этом месте легко впасть в грех биографизма, дать увести себя торными путями разборок, начавшихся в ближнем окружении Солженицына после того, как тот был выслан из СССР, и увидеть в этих противоречиях только отражение вспыхнувшего конфликта. Но Копелев был не только бывшим зеком и товарищем Солженицына по шарашке, но и филологом-германистом, а значит – человеком, в силу своей профессии тонко чувствующим литературное слово. Так что могли быть и обе характеристики: сперва – «производственный роман в духе соцреализма» и уж затем, после полного прочтения, последовало резюме: «Не знаю, как насчет поэзии, но…». Одно другого не исключает.
Жанр рукописи «Щ-854» был определен Копелевым с исключительной точностью. То же самое почуял в «Иване Денисовиче» и главный читатель страны:
Ему вторила и официальная критика, которая после выхода 11-го номера «Нового мира» долгое время искала у Солженицына жизненно важный для канонов соцреализма позитив и, наконец, нашла и ухватилась:
Между строк у Лакшина сквозит, что главное преступление советской власти перед заключенным «Щ-854» заключалось на самом деле в том, что ему не давали так же, «со всей совестливостью и рабочей хваткой», трудиться на свободе, а вовсе не в том, что ему вообще без вины дали срок.
Жанр производственного (научно-производственного) романа был ядром соцреализма, его сутью и «становым хребтом». По тому, как и что писали, ставили на сцене или снимали на производственную тему в то или иное десятилетие, можно изучать все стадии развития советской культуры.
Советская культура вывела все божественное за скобки, а вместо него стала поклоняться труду, причем не ради хлеба насущного, а ради будущих поколений, которым предстоит счастливо и беззаботно жить в отдаленном будущем. С этого момента производственный роман стал главным и определяющим жанром эпохи, в котором соединялись творческие поиски властителей дум с исходившим от власти социальным заказом. Так, в производственном романе сталинских времен смысл бытия заключался в стахановском подвиге, в том, чтобы произвести как можно больше продукции в штуках, погонных метрах или миллионах тонн. Конечный смысл труда при этом никого особо не интересовал. В предельной и резкой до отвращения форме эта идея жизни за производительность труда была воплощена в «Котловане» Платонова, который, разумеется, именно поэтому и не мог быть опубликован в СССР. Фактически искусство в это время просто выполняло задачи, поставленные перед ним наркоматами, отвечавшими за народное хозяйство.
Совсем иной смысл нес производственный роман 60-х. Будущее, ради которого следовало трудиться, перестало маячить где-то в туманной неопределенности. Оно приобрело ясные очертания благодаря чеканной строчке из Третьей программы КПСС: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Эти слова можно было вставлять хоть в стихи, хоть в прозу. Острая необходимость рвать жилы исчезла: и базис построили, и в войне победили, так что отныне труд становится интересной игрой увлеченных людей. А производственный роман, который в это же самое время окончательно сливается с романами об ученых в единый «научно-производственный» жанр, начинает определять не только основные тенденции соцреализма, но и саму жизнь.
Александр Солженицын. Фото: ТАСС
То ли сам Солженицын, то ли Решетовская позднее упоминали о том, что идея «Ивана Денисовича» пришла во время прослушивания радиопостановки под названием «Один день сельского учителя». Если так, то это, конечно, великолепный пример наследования литературной традиции. Первое официально признанное и опубликованное антисоветское произведение (многим читателям после этого пришлось решать для себя вопрос: можно ли мириться с существованием системы, при которой было возможно такое?) было выполнено в самом советском из литературных жанров, и в этом, главным образом, и заключается его художественная ценность.
Стилистически «Один день Ивана Денисовича» находится где-то между производственным романом сталинских времен и 60-х. День жизни «Щ-854» разбивается на множество мелких деталей, на все эти бесконечные подсчеты хлебных паек, щепоток самосада, кусочков колбасы и нарядов на зоне, он проходит в мире сугубо вещном и количественном. Писатели 30-х измеряли человека числом отброшенных им лопат угля, а у Солженицына через эту самую «тысячу мелочей» раскрывается дверь в лагерный перевернутый мир, в котором сохранить себя не просто трудно, а практически невозможно (возможно, именно поэтому кавторанг Буйновский задумывался им как персонаж бессмысленный и комический). Но стоит дать этому государственному рабу настоящее дело, как его личность под писательским пером немедленно начинает сверкать гранями скрупулезного профессионализма: «Глазом по отвесу. Глазом плашмя. Схвачено». Это и есть тот самый труд-игра из производственных романов 60-х, просто в предельно не подходящей для него обстановке.
Поэтому место «зека № 1» после XXII Съезда ожидало именно Солженицына, а не других авторов лагерной прозы и мемуаров и уж тем более не Шаламова с его «Колымскими рассказами». При мысли о творческой кладке шлакоблоков старый, битый жизнью зек, просидевший 18 лет от звона до звонка, только ухмыльнулся бы волчьей улыбкой, ощерившись остатками зубов. В мире Шаламова ничего подобного не было, ведь, как он сам в свое время писал Солженицыну, «лагерь — отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех — для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики».
И никакого радостного созидания там, разумеется, быть не может, равно как и духовного возвышения. Но, благодаря этому мотиву, «Один день…» сумел уложиться в прокрустово ложе канона соцреализма, а зека «Щ-854» стал приемлемым персонажем советской литературы.
Просто удивительно, что при такой реакции на повесть ни одно из идейных течений шестидесятников так и не сделало ее своим знаменем и не заявило: «Все мы вышли из ватника Ивана Денисовича». Одни просто проглотили ее как горькую, но необходимую пилюлю, другие обрадовались тому, что декларации XX и XXII съездов были подкреплены появлением в официальной печати того, о чем раньше говорили только шепотом на кухне, но никто не увидел за ней собственно литературы.
Александр Солженицын. Фото: ТАСС
50 лет «Ивана Денисовича»
ФОТОРЕПОРТАЖ
Первоначально тираж журнала составлял 96 900 экземпляров, но было принято решение отпечатать еще 25 000. Однако и этого было мало: повесть перепечатывали на машинках, переписывали от руки, распространяя среди друзей и знакомых. Поистине «Один день Ивана Денисовича» тогда читала вся страна, а затем и весь цивилизованный мир на всех языках.
9 декабря Копелев сообщил телеграммой Солженицыну: «Александр Трифонович восхищён. «. 11 декабря Твардовский телеграммой попросил Солженицына срочно приехать в редакцию «Нового мира». 12 декабря Солженицын приехал в Москву, встретился с Твардовским и его замами Кондратовичем, Заксом, Дементьевым в редакции «Нового мира». На встрече присутствовал также Копелев. Рассказ решили назвать повестью «Один день Ивана Денисовича».
Но одного желания Твардовского опубликовать эту вещь было мало. Как опытный советский редактор, он прекрасно понимал, что она не выйдет в свет без разрешения верховной власти. В декабре 1961 года Твардовский дал рукопись «Ивана Денисовича» для прочтения Чуковскому, Маршаку, Федину, Паустовскому, Эренбургу. По просьбе Твардовского они написали свои письменные отзывы о рассказе. Чуковский назвал свой отзыв «Литературное чудо».
6 августа 1962 года Твардовский передал письмо и рукопись «Ивана Денисовича» помощнику Хрущёва Владимиру Лебедеву. В сентябре Лебедев в часы отдыха стал читать рассказ Хрущёву. Хрущёву повесть понравилась, и он распорядился предоставить в ЦК КПСС 23 экземпляра «Ивана Денисовича» для ведущих деятелей КПСС. 15 сентября Лебедев передал Твардовскому, что рассказ Хрущёвым одобрен. 12 октября 1962 года под давлением Хрущёва Президиум ЦК КПСС принял решение о публикации рассказа, а 20 октября Хрущёв объявил Твардовскому об этом решении Президиума. Позже в своей мемуарной книге «Бодался телёнок с дубом» Солженицын признался, что без участия Твардовского и Хрущёва книга «Один день Ивана Денисовича» не вышла бы в СССР. И в том, что она все-таки вышла, было еще одно «литературное чудо».
Как читали рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» Александр Твардовский и Никита Хрущёв
«На даче в Пицунде Лебедев стал читать Хрущёву вслух. Никита хорошо слушал эту забавную повесть, где нужно смеялся, где нужно ахал и крякал, а со средины потребовал позвать Микояна, слушать вместе. Всё было одобрено до конца, и особенно понравилась, конечно, сцена труда, «как Иван Денисович раствор бережет» (это Хрущёв потом и на кремлевской встрече говорил). Микоян Хрущёву не возражал, судьба рассказа. была решена».
(Из книги А. И. Солженицына «Бодался телёнок с дубом»)
Борис Любимов, театровед, ректор театрального училища имени Щепкина:
— В 1962 году мне было пятнадцать лет. Я учился в девятом классе и был, как мне казалось, вполне современным мальчиком. Но современную литературу практически не читал, так уж сложилось мое воспитание. Последним писателем ХХ века, которого я почитал, был Михаил Булгаков. Конечно, вместе со своими сверстниками я за год до этого прочитал «Звездный билет» Василия Аксенова и относился к нему с симпатией, но все-таки мне казалось, что он не пишет о чем-то самом главном.
Тогда почти невозможно было поверить в то, что в СССР после 30 лет господства соцреализма появится писатель, который вдруг станет силой, проявляющей и организующей твои убеждения, твою веру и даже твой образ жизни. Я думаю, что, если бы я вовремя не прочитал «Один день Ивана Денисовича», мне было бы несоизмеримо тяжелее служить в армии, в которой я вскоре оказался.
Обычно любишь тех писателей, на героев которых ты либо похож, либо хочешь быть на них похожим. С этой точки зрения, Иван Денисович мне как будто должен был быть чужим и по возрастному, и по социальному признакам. Мне наиболее должны были стать близки или Коля Вдовушкин, бывший студент литературного факультета, или Цезарь Маркович, бывший режиссер, кстати, изображенный автором без особой симпатии. Но тем-то и удивительна эта повесть, что автор рассказывает в ней о том, что происходит в лагере, языком и через сознание человека, социально тебе не близкого, а ты тем не менее начинаешь жить каждой минутой его жизни, его мыслями о семье, о том, чем он будет жить после освобождения. Получается, что с этим человеком говорить тебе вроде не о чем, но, пока читаешь повесть, живешь его мироощущением и не можешь от повести оторваться. Это и есть всепобеждающая сила искусства.
Я понял, что появился писатель, который осуществил связь между великой русской литературой и современностью. Было радостное ощущение, что не все у нас позади.
Галина Волчек, художественный руководитель театра «Современник»:
После этого подробного знакомства он сел в кресло, и начался деловой разговор о пьесе. Мы хотели поставить «Оленя и шалашовку». Он сам стал читать нам пьесу. И хотя это было много-много лет назад, я отлично помню, как, произнеся какую-то реплику, он прерывался и говорил: «Нет, я не тем тоном прочитал». И перечитывал, как считал правильным.
Вообще в его поведении, в речи, в манере общаться с людьми была какая-то абсолютная неподдельность. Он говорил быстро, но всегда собранно и точно. Например, мы спрашивали: «Александр Исаевич, а когда мы с вами снова можем увидеться?» Он ведь тогда еще жил в Рязани. Он говорил: «В восемь тридцать я буду там-то, но во столько-то я уже должен встретиться с другим человеком». И это означало, что ни он ни на минуту не опоздает, но и мы не должны опаздывать.
Пьесу запретили. Хотя уже было распределение ролей, начался подготовительный период. Мы-то были готовы репетировать день и ночь. Но мы были полузапрещенным театром. Нас, как мы потом узнали, чуть раньше этих событий хотели отправить чуть ли не в Муром. Так что наша идея поставить Солженицына изначально была похожа на утопию: уж кому-кому не дали бы «лит» на постановку, так это «Современнику».
Но отступать, не попытавшись переломить ситуацию, было не в наших правилах.
«Дорогой Иван Денисович!»
В издательстве «Русский путь» выходит уникальная книга «Дорогой Иван Денисович. » Письма читателей. 1962-1964. Составление, комментарии, предисловие Г. А. Тюрина». С любезного разрешения издательства предлагаем отрывки из книги.
Москва. Получено редакцией «Нового мира» 22 декабря 1962
Товарищу Твардовскому А.Т.
Все верно в повести Солженицына, но им взяты относительно светлые страницы (это еще не самый жестокий режим!), светлые и потому, что в повести представлены люди еще работоспособные, в основном морально не сломленные. Но можно ли забыть миллионы замученных людей, похороненных в сталинских лагерях, оторванных от родных полным запретом переписки и посылок, интеллигентов, умышленно размещаемых среди отпетых уголовников-рецидивистов, изобретательность издевательств которых по отношению к «врагам народа» превосходила самые разнузданные представления.
Литература должна рассказать о миллионах политических арестантов, «дело» которых заключалось в слове «стакановец» вместо «стахановец», «оскорблении» забредшей в огород колхозной коровы («колхозная б. «), соответствующей реплики по поводу засиженного мухами портрета Сталина, жалобы студента на тяжелое материальное положение, отсутствие восторга по отношению к многочисленным «спасибам тов. Сталину за. «. Об их семьях, подвергшихся ссылкам, а очень часто заключению в лагеря, специально созданные для семей «врагов народа».
Ему ставят в заслугу коллективизацию и индустриализацию? Но как он их осуществил? Эти мероприятия стоили народу больше жертв, нежели Гражданская и Отечественная войны, голодовки и разруха первых послереволюционных лет, вместе взятых. Ему приписывалась величайшая дипломатическая прозорливость: вспомните его детище советско-германский договор, не оттянувший, как принято говорить, войну, а развязавший Гитлеру руки. Его называли гениальным полководцем всех времен и народов, приведшим нашу страну к победе. Мы уже знаем немного о его полной стратегической никчемности.
. Должен быть окончательно развеян миф о великих заслугах Сталина, показано, каких жертв стоила народу его диктатура, как он достиг ее, как наша родина очутилась в руках маньяка и кровавого садиста. Как этот «настоящий коммунист» дошел до преследования отдельных народов и каковы наследники Сталина во всем мире, ничего общего не имеющие с идеей коммунизма.
Псков. 7 декабря 1962
По поводу книги Солженицына «Один день Ивана Денисовича», напечатанной в журнале «Новый мир».
Мне уже 25 лет. На многие вещи я имею свой взгляд, много стараюсь понять. А сейчас я задаю Вам вопрос: зачем печатать такие произведения? Зачем, как хоругви, разворачивать перед миром свои грязные портки? Это произведение унижает мое достоинство советского человека.
Вот и чешут. Во всем мире. Я критики не боюсь. И Вы скажете: пусть говорят, наша страна критики не боится. Я тоже так считаю. Но не мешает почаще вспоминать: нечего сор из избы выносить.
Валентина Горовая, г. Псков
Новосибирск. 22 декабря 1962 г.
Уважаемый Александр Трифонович!
Не отрываясь, прочитал в нем сильную, впечатляющую, страшную в своей правде повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Впервые я узнал об этой повести из рецензии Константина Симонова в газете «Известия» за 18 ноября. Тогда же меня поразила знакомая фамилия автора.
Когда мы были уже в Восточной Пруссии, в феврале 1945 г., прямо на фронте капитана Солженицына неожиданно арестовали. В то время и в тех условиях это было почти равносильно смертному приговору. Для всех нас, фронтовиков, знавших А. Солженицына как горячего патриота и бесстрашного офицера, его арест был ошеломляющим. Мы были уверены, что это какая-то ошибка. Но лишь в последние годы стало известно, что такие «ошибки» во времена Сталина были системой.
Не могу выразить своей радости: недавно в здешней «Вечерке» были помещены некоторые биографические данные об авторе этой повести, и я убедился, что он действительно тот самый Солженицын.